Далеко ли до Сайгатки?

А вечером девочки провожали Веру Аркадьевну обратно в Москву.

Небо было чёрное, усыпанное редкими звёздами, деревья не шевелились. Поле казалось пустым, огромным, у разъезда в деревне мигали и светились огоньки. Где-то лаяли собаки.

— Значит, уезжаете. — Варя вздохнула и потрогала Веру Аркадьевну за ремень от полевой сумки. — Всё-таки жалко.

Вера Аркадьевна засмеялась:

— Жалко не то, что уезжаю, а то, что не нашла тех чертежей для Бориса Матвеевича. Конечно, прошло столько лет… Девочки, не хотите ли пробежаться?

— Хотим, — сказала Варя. — Внимание. Приготовиться. Пошли!

Отдуваясь, она заработала руками. Наташа подпрыгивала, время от времени вскрикивала «ой!» и снова «ой-ой!». Вера Аркадьевна бежала молча, придерживая фотоаппарат.

— Уж-жасно хорошо! — пропыхтела Варя. — Я, когда разгонюсь, кого хотите обго…

Бац! Со всего размаха она растянулась на дороге.

— Здо́рово ушиблась? — спросила Вера Аркадьевна.

— Здо́рово. — Варя покряхтела и встала. — Нет, не здо́рово.

— Покажи коленку.

Вера Аркадьевна вынула что-то из сумки и пустила на Варину ногу пучок ярко-жёлтых лучей.

— Йоду бы хорошо.

— Зачем йоду, можно подорожником, только поплевать, — сказала Варя. — Пожалуйста, дайте мне посветить!

От разъезда послышался шум: из темноты выросли и побежали огни. Постукивая и убыстряя ход, вдалеке прошёл освещенный поезд.

— Вот и опоздали, пойду искать подорожник, — сказала Наташа.

— Стоит ли? Я думаю, обойдётся. Доковыляешь?

— Доковыляю, — твёрдо ответила Варя.

Когда из наступившей снова темноты появились железнодорожная насыпь и будка разъезда, Вера Аркадьевна, сняв с себя кожанку, спросила:

— Может быть, следующего поезда здесь лучше подождём?

Все трое уселись у насыпи. Было очень тихо. Только собаки в деревне лаяли громче. Варя усердно включала и выключала фонарик. От него по земле расползались жёлтые пятна.

— И на Сайгатку светит сейчас луна, — помолчав, задумчиво сказала Вера Аркадьевна. — Но там она спрячется часа через два, а здесь только что зажглась… И этот маленький фонарик один раз очень помог мне.

— Ну, — попросила Варя, — ну, рассказывайте, пожалуйста, опять!

— Я возвращалась в Сайгатку. — Вера Аркадьевна переложила на коленях полевую сумку и сорвала одуванчик. — Мальчишки из соседней деревни проводили меня до старого кладбища. Знаете, как быстро темнеет осенью? Я почти бежала по тропке, и звёзды, как сейчас, смотрели на меня с неба. Но вот большая чёрная туча стала глотать их одну за другой. Стало темно, как в погребе.

И вдруг я услышала: кто-то шагает за мной. Тяжело вздыхает и шагает. Я вынула этот фонарик, посветила вокруг — никого.

В лицо мне толкнулось что-то колючее. Оказывается, я сошла со жнивья и набрела на стоящую среди поля сосну. И снова сзади кто-то очень тяжело вздохнул.

Сухие стебли хрустели под моими ногами. А фонарик, как назло, светил всё слабее и слабее. Жалея его, я снова пошла в темноте.

И вот, верите ли, чётко услышала, что за мной идут следом. Только это были какие-то странные, перестукивающие шаги, точно не в ногу шло несколько человек. Потом что-то подуло на меня и мне стало не по себе.

— Не по себе… — прошептала Наташа и придвинулась ближе к Вере Аркадьевне.

А Варя, облизнув губы, повторила нетерпеливо:

— Ну?

— Рюкзак с пробами натирал мне плечи, а Сайгатка всё не появлялась. И скоро я поняла, что сбилась с тропки совсем. Сбоку зажурчала вода, я споткнулась и ударилась с размаху о какой-то деревянный настил.

Изогнувшись, включила фонарик и поняла: лежу на старом разобранном мосту, а подо мной течёт какая-то речонка. Что ж такое, её не было у нашей Сайгатки! Я отползла назад. В темноте, помедлив, кто-то двинулся за мной. И вдруг я кубарем покатилась вниз, в овраг, заросший полынью, я чувствовала её горький запах.

Над моей головой дышали с шумом, даже всхрапывали. С трудом я выбралась из оврага и… побежала. Подминая засохшие стебли, тот, невидимый, рванулся следом. А я… я неслась в темноте, забыв от страха всё на свете! И остановилась только, когда в лицо ударили колючие ветки той же самой сосны.

И знаете, что я тогда сделала?

Не снимая рюкзака, полезла по её ветвям и всё время не переставая светила фонариком. Подумала: а вдруг Борис Матвеевич вышел уже из Сайгатки на поиски и увидит мои световые сигналы?

— И он увидел? — быстро спросила Варя.

— Подожди. Тот, бежавший за мной, стоял теперь под сосной, всхрапывая и постукивая чем-то. А я всё светила и светила. И вот в темноте заплясало крошечное ответное пятно. Я запрыгала на ветке, мне хотелось крикнуть: «Ага, что, моя взяла?..»

— Это был дядя Борис Матвеевич?

— Да, это был он. И тогда я спустилась на несколько веток ниже и смело включила фонарик. Сперва я увидела острое ухо, потом блестящий глаз, потом чёлку… И я чуть не свалилась от радости. Под деревом стояла Боярыня, наша сайгатская лошадь! Она отбилась от стада, почуяла меня в поле и всё время шла сзади.

«Ого-го-го-го!» — кричал где-то Борис Матвеевич.

«Ого-го-го!» — отвечала я с дерева.

А Боярыня вдруг весело заржала…

— И потом вы втроём вернулись в Сайгатку?

— Да. Потом мы втроём вернулись домой. Борис Матвеевич, я и лошадь. Послушайте, девочки, а вы будете вспоминать меня, когда я уеду в Сайгатку?

— Будем, — сказала Варя. — Я-то уж, конечно, буду… Ой, поезд опять идёт, слышите?

Снова на чердаке

Наконец окончились занятия в школе, освободилась и бабушка Ольга Васильевна, работавшая завучем, и вся семья Бурнаевых переселилась в Овражки.

Вместе с Наташей на дачу приехала погостить её подруга Катя Воробьёва, по прозвищу «Тумба». Когда и кто прозвал так эту толстую, всегда спокойную девочку, не помнили даже в их классе. А она ничуть не обижалась. «Мне что? — говорила добродушно. — Пускай хоть светофором зовут. Пожалуйста».

С утра до ночи пропадали теперь девочки в лесу, у ручья, возле пруда. Варя иногда уносила в лес корзину со щенками, за которой с умильно встревоженной мордой трусила Муха, вываливала их где-нибудь в тени на поляне, и девочки с восторгом следили, как они кувыркаются в траве.

Щенки грелись на солнце.

Большеголовые, неуклюжие, они ползали, становились на разъезжавшиеся лапы, падали и подымались. Повизгивали, а один, упрямый и крутолобый, хотел даже тявкнуть и тут же свалился на спину, выставив белокожее брюшко. Разомлевшая Муха поддела его чёрным носом и яростно вылизала. Щенок затих, распластавшись и подрагивая кожей.

— А я говорю, этот мой, — упрямо сказала Варя.

— А по-моему, мой… — перебила Наташа. — У моего же глаза голубые-голубые!

— У них у всех голубые, — фыркнула Тумба. — Разве разберёшь?

— Нате, глядите! — Варя отняла у Мухи щенка, положила себе в подол.

Щенок потянулся, раскинул лапы и зевнул, обнажив фарфоровые зубы. Тогда Варя разжала ему челюсти и торжествующе показала девочкам неровные чёрные пятна на верхней челюсти.

— Ага, что, мой? Раз с пятнами — значит, злющий, а раз злющий — значит, мой. Мне как раз злющего надо.

— А мой добрый! — не сдавалась Наташа. — С голубыми глазами и добрый.

На опушке в кустах затрещали сучья, и на поляну выскочил Вадим. Вспотевшие вихры торчали у него на макушке. Нос и щёки были густо вымазаны пылью. Обеими руками он прижимал к животу большой исписанный лист бумаги.

— Глядите, секретарь Варькин идёт! — крикнула Тумба, оборачиваясь.

— Ну и что ж, что секретарь. И пускай секретарь, — сказала Варя.

Наташа с Тумбой встали и, как по команде, пошли прочь.

— Ну? — сурово спросила Варя подошедшего Вадима.

— Готово.

— Всё разобрал?

— Всё.

— Покажи.

Вадим покорно протянул Варе лист. Она взяла его и несколько минут внимательно изучала.

— А под нижними книгами ничего не трогал?

— Под нижними не трогал. Ты же не велела!