Корабли Санди

Вот на этом бы и закончить книгу о детстве и юности Санди, о его кораблях — настоящих и игрушечных. Но когда сказана не вся правда — это есть та же ложь…

Пришел ко мне Ермак, мой верный товарищ. Как всегда, я очень обрадовался ему. Спросил, как себя чувствует Ата, которую я не видел со вчерашнего дня.

— В институте, — коротко ответил Ермак и спросил, где тетя Вика.

Узнав, что мама пошла по магазинам, кивнул довольно головой и сел возле бригантины с алыми парусами. Я стал шарить по шкафам, ища, чем бы его угостить.

— Представь, что я теперь всегда сыт, — засмеялся но очень весело Ермак. — Сядь, Санди, мне надо с тобой поговорить.

У меня заныло сердце, потому что мы привыкли с Ермаком понимать друг друга без лишних слов. Но на этот раз он был подробен.

— Слушай, Санди, дружище, — начал он, — я никогда тебе этого не говорил. Помнишь, еще в пятом классе, когда я впервые увидел тебя… Я тогда подумал, что дружить с тобой — это самое большое счастье на свете. Два года, пока я не подружился с тобой, не было у меня другой мечты. Мы с Атой были двое одиноких ребят, полусирот, но она всегда мечтала о матери, а я — о друге. И мне уж так хотелось, чтоб этим другом был ты.

Вот уж действительно удивил он меня.

— Ермак! Вот балда! Но именно ты избегал меня, как черт ладана. Я тебя еле заполучил в друзья, и то с маминой помощью. Отчего же ты меня избегал?

— В третьем классе мне тоже нравился один мальчишка. Хороший он был… Теперь умер. Мы подружились. Он пригласил меня к себе. А потом… его родители запретили со мной дружить. Узнали, что мой отец сидел в тюрьме. Мне не было тогда и десяти лет. Но что я тогда перенес!.. Вряд ли забуду.

— Ты боялся, что и на этот раз…

— Ну да… Ведь я не мог знать, что у тебя такая мать. Твоя мама — лучший человек из всех, кого я знал. И ты, Санди, такой!

— Брось… что ты!

— Ты показал себя настоящим другом и в той истории, и всегда. Я очень тебя люблю, Санди!

— Да что ты выдумал объясняться в любви? Работа в угрозыске делает тебя сентиментальным.

Ермак растерянно усмехнулся. На лбу его выступил пот. Он вдруг сильно побледнел. У меня упало сердце.

— Что случилось? — спросил я серьезно.

— Ата тебя не любит, — бухнул Ермак.

Чего-то в этом роде, касающегося именно Аты, я ждал с начала его прихода.

— Она просила тебя это передать?

— В том-то и дело, что нет! Мы с ней проговорили всю ночь. Я требовал, чтобы она сказала это тебе. Что обманывать такого доверчивого парня, как ты, — это подлость! Она раскраснелась, рассердилась, заплакала. Заявила, что, если только я посмею тебе сказать, она не простит мне этого до конца жизни. Ты ее знаешь…

— Ермак, почему же она выходит за меня замуж, если я ей противен?

Ермак затряс головой.

— Ты ей как раз не противен. Наоборот. Но ведь этого мало, чтоб выходить замуж.

— Да, мало… Что же ее заставляет выходить за меня? Отказала же она Анатолию Романовичу и еще какому-то студенту… Мама мне рассказывала. Подожди… подожди… Мама?

— Да, Санди. Ата сказала, что всю жизнь мечтала иметь такую мать. Видишь ли. Хоть она и медичка, но еще совсем ребенок. Удивительно наивная и чистая. Все свое слепое, безрадостное детство она мечтала о матери. В ответ на мои упреки Ата сказала: «Я же не виновата, что — я его не люблю! Но он мне нравится. Я буду ему верной и доброй женой». Ты только не расстраивайся. Девчонки, они такие… Ата заявила, что не перенесет, если ты жениться на другой и «какая нибудь Лялька» будет называть тетю Вику мамой. Никогда не ожидал от нее. Отродясь не слыхал, чтобы выходили замуж из-за любви к свекрови. Но у нее все не как у людей. Я должен был тебе это сказать… Я просто на мог иначе. По-моему, ты на пей не женись. Вряд ли она даст тебе счастье.

— Спасибо.

Мы долго молчали, с час, пока пришла мама. Она обрадовалась Ермаку, упрекнула меня, что еще не поставил чайник, и убежала на кухню.

За чаем она расспрашивала Ермака о работе, нет-нет поглядывая на меня. Лицо ее вытянулось. Должно быть, почувствовала, что у меня неладно.

Когда Ермак поднялся уходить, я пошел с ним. Мы долго беспорядочно сновали по городу.

— Идем в кино, — неожиданно предложил я.

Ермак сразу согласился, и мы купили билеты на какую-то английскую комедию.

Весь зал хохотал, даже Ермак не выдерживал и фыркал, а я ничего и не понял. Но мне было приятно, что я сейчас не один, рядом мой друг Ермак и еще много людей — веселых, хохочущих во все горло. Я бы с удовольствием просидел еще сеанс, но было неловко перед Ермаком.

После кино мы опять долго блуждали по городу. И во мне постепенно все прояснилось. И я вдруг понял, как мне поступить.

— Слушай, Ермак, — сказал я, — дай мне слово, что никогда, никогда не скажешь сестре, что я знаю… Может, она еще полюбит меня. Так бывает иногда. А если нет… Что ж, у нее будет мать. То, чего ей больше всего хотелось. Пусть все будет, как ей хочется. Довольно она настрадалась. А за сестру не беспокойся. Я ее никогда не обижу.

— Но о ней я беспокоился! — буркнул Ермак.

Я съездил в Ленинград. Сдал экзамены экстерном — сразу за три последних курса. Вернулся с дипломом океанолога. «Дельфин» давно уже стоял на рейде. Научные работники и команда, отдохнувшие, погостившие дома, уже съезжались на корабль. «Дельфин» в прежнем составе, чуть расширенном, готовился к отплытию в Индийский океан.

Как это ни странно, Индийский океан является фактически «белым пятном» на нашей планете. Его решено исследовать силами пятнадцати государств. Четыре года будут бороздить суда международной экспедиции волны океана, который таит в себе много загадок. Ученых ждет трудоемкая и кропотливая работа. Рейс будет тяжелый.

За полмесяца до отплытия «Дельфина» мы с Атой зарегистрировали в загсе наш брак. Свадьба была шумная. Собрались все друзья и родные. Веселились до утра. Были, конечно, и мои дед с бабушкой. Ата в воздушном капроновом платье, разрумянившаяся и счастливая, была очень красива и, кажется, импонировала бабушке. Отец, вернувшись домой, заметно для всех ухаживал за своей женой. Ревновал, когда ее приглашали танцевать. Может, отец сделает вывод из полученного тяжелого урока и они опять будут счастливы? Почему бы нет, раз они любят друг друга. Я на это очень надеюсь. Я верю.

Как сложится мой собственный брак, трудно сказать. Не от меня это зависит. Ата ведет себя как влюбленная жена, и, если бы я не знал от Ермака, что она меня не любит, возможно бы, и не понял. Может, она все таки влюблена в меня немножко?

Кто тяжело пережил наш брак, так это Ляля Рождественская. Она даже не смогла прийти. И после я узнал от девчат, что она целый вечер проплакала.

Бедная Лялька! Никогда я не ценил ее, как она того заслуживала. Непосредственная и простодушная, очень добрая, вспыльчивая и отходчивая. От всей души надеюсь, что ее чувство ко мне неглубоко и скоро пройдет. Тем более я этого хочу, что она, кажется, задела сердце моего друга. Ничего, я уезжаю, они остаются. Лялька непременно полюбит Ермака! С такой женой он будет очень счастлив.

…Судно отчаливает. Стучит дизель, стучит сердце, вьется флаг на гафеле. На пирсе колышется огромная толпа провожающих. Все машут платками, шляпами — словно выпустили птиц. Все шире вода между пирсом и кораблем. Еще различаю родные взволнованные лица. Жалкое, растерянное лицо Аты — она меня уже не видит, все видят, а она нет. Прекрасное, грустное лицо мамы — что-то кричит мне; уже не слышно. Плачущая бабушка. Отец… Он поддерживает маму под руку. Дедушка Саня такой же моложавый и сильный, как был. «Петр Первый»! Мой друг Ермак. Дружище ты мой дорогой! Старый директор Петр Константинович. Лялька рыдает не скрываясь. Ох Лялька! Как мало мы ценим подлинное чувство! Баблак Иван… Солидный инженер… Рядом с ним изо всей силы машет платком Римма. Гриша, Майка… Пирс с провожающими уехал далеко вправо… Лица затуманились… Ничего не видно. Смешно, когда плачет взрослый, женатый мужчина.