Закон тридцатого. Люська

Потом пошли по цехам. И всюду, куда ни заглядывали экскурсанты, кипела работа. И люди, которых они часто встречали по ту сторону прилавка, будто заново открывались им.

В последнем, малярном, цехе, поблескивая, сохли покрашенные станки.

— И все это сделали они, вот эти люди, — в раздумьем и гордостью сказал Алексей Павлович.

И все поняли его…

…И вот наконец родилась идея. Долго спорили, обсуждали, прикидывали. Наконец, решили рассказать все Епишеву. Посоветоваться.

Епишев слушал внимательно. Иногда хмурился, иногда усмехался. Потом неопределенно протянул:

— М-м-да-а… Теперь я знаю, как кадры укомплектовывать. В один магазин — моряка, в другой — радиста, в третий — ракетчика. — И, довольный своей остротой, рассмеялся.

В общем-то уж не такой скучный и неприветливый этот Епишев, как когда-то показался Люське.

И вдруг он неожиданно предложил:

— Вот вы бы, Телегина, и выступили с этими предложениями на заводе. Без заводского комсомола вам плана своего не осуществить.

— Что вы, товарищ Епишев, — испуганно замахала руками Люська. — Да я и говорить-то не умею.

— А вы попроще, вот как сейчас. Я вам один секрет открою. Выберете кого-нибудь одного в зале — ему и рассказывайте, словно беседуете с ним.

…Кругом захлопали, Люська вздрогнула. Она ни слова не слышала из того, что говорил этот долговязый, из модельного цеха, а тот уже спускался вниз, в зал.

— Слово имеет товарищ Телегина, тридцать первый магазин. Приготовиться товарищу Кротову, пятый цех.

Люська встала, боком пробралась к проходу и пошла через зал к сцене, стуча каблучками своих красных туфелек. Все головы повернулись к ней.

— Привет, Телегина Людмила! — крикнул кто-то, когда она проходила мимо.

Люська посмотрела — из дружины. Мишин товарищ.

— Гляди-ка, как на балу! — насмешливо бросил его сосед.

— Фасон давит!

Несколько человек засмеялись.

Люська прикусила нижнюю губу, как всегда это делала, когда сильно волновалась. «Ну, ладно, мальчики. Вы — так, и мы — так!» Она поднялась на сцену, стала перед трибуной, оправила складки белого платья.

Миша, сидевший в президиуме, вытянул шею, чтобы лучше видеть Люську. Такой она казалась ему необыкновенной, праздничной в своем воздушном белом платье и красных туфельках. Точно такая, как тогда, в райкоме… В сердце пробудилась нежность, и Миша вдруг с удивлением понял, что все эти долгие недели не переставал думать о Люське, хоть и есть у нее друг, «самый главный».

Зал рассматривал Люську и шуршал. Кто-то крикнул:

— Тише!

И стало тихо.

Люська смотрела в зал и никак не могла найти чье-нибудь лицо, как советовал Епишев. Она вдохнула глубоко, будто собиралась нырнуть.

— Вот один товарищ сейчас сказал: «Как на балу!», — начала Люська. — Нас тут четверо продавщиц. И все мы принарядились. Потому, что хотим мы затеять с вашей помощью новое дело. А это для нас поволнительней всякого бала. Я продавщица. Когда меня райком комсомола посылал в магазин работать, я попросила послать в магазин подальше от дома, чтобы знакомые меня не увидели за прилавком, как я помидорами торговать буду. Я стыдилась. И на вопрос, где работаю, отвечала многозначительно: «В одном месте». Пусть думают, что это какое-нибудь конструкторское бюро или еще что. Часто спрашивала себя: «Чего я стыжусь?» И все никак не могла найти ответа. А теперь нашла. Нам в каждом продавце жулик мерещится. Все нам кажется, что он норовит покупателя непременно обвесить или обмерить. Верно, есть еще среди торговых работников люди без стыда и совести. Есть! Иногда прочтешь в газете фельетон или судебный отчет — куда деваться от стыда, не знаешь. Будто это не он, а ты жулик… Откуда же так много жуликов в торговле? Почему их, например, в авиации нет? Потому, что авиация наша движется вперед семимильными шагами. А торгуем мы все еще по старинке. Топчемся на месте. Это плохо. Очень плохо! Прикинули мы у себя в магазине, подсчитали. Главные покупатели у нас — рабочие вашего завода. И многие из них проходят мимо нашего магазина. Оно и понятно: когда кончается смена — самый большой наплыв у нас, к прилавкам не пробиться. Все спешат. Кому в школу, кому в театр, кого просто дома ждут. Все устали. А в очереди какой отдых?

Зал задвигался, одобрительно зашептал.

— Есть у нас стол заказов, — продолжала Люська. — Попробовала я дозвониться. Ушло на это три с половиной часа.

Смех.

— И ничего нет смешного, — продолжает Люська. — Грустно все это, товарищи! Вот мы и решили попробовать перенести торговлю прямо в цехи. На первых порах нам нужны общественники — сборщики заказов, что ли. Потом транспорт какой-нибудь. Ну и еще возникнет, вероятно, немало вопросов, которые нам без вас не решить. — Люська повернулась, говоря эти слова, к Мише. Случайно.

А Миша вдруг почувствовал, как жар начинает заливать лицо, достал носовой платок, начал неловко сморкаться.

— Мы начинаем борьбу за ваше время, за каждую минуту вашего дорогого времени! — Люська, видимо, уже освоилась, говорила уверенно и смело. — Мы хотим, чтобы вы, уходя с завода, могли получить все необходимые продукты прямо в цехе, не тратили бы время на стояние в очередях. Один наш пожилой продавец сказал, что у нас очень ответственная работа — мы обслуживаем строителей коммунизма. Так вот, мы, продавцы, не хотим «обслуживать». Мы хотим вместе со всеми активно строить коммунизм!

Люське долго хлопали. Взволнованная, добралась она до своих девчат. Лица обеих Ир и Маруси сияли.

— Очень ты все хорошо сказала, Люся! — Маруся утерла пот со лба. — Я даже о себе поняла по-другому.

После собрания Люська подошла к Мише.

— Здравствуй, Миша!

— Здравствуй!

— Ты что ж не заходишь?

— Работы много. — Он покраснел, обернулся к ребятам. Сказал преувеличенно громко: — Кабальерос, проводим Телегину и ее свиту!

Ребята зашумели.

Из клуба вышли гурьбой. В воздухе покачивались крупные снежинки, роем кружились в свете фонарей, и на тротуаре дрожали их легкие тени.

— Пропустим ребят, — не то вопросительно, не то с просьбой сказала Люська, трогая Мишу за рукав.

Миша покорно остановился. Когда отстали от всех, Люська спросила:

— Ты что ж, больше не хочешь дружить, да?

Миша не знал, как с ней разговаривать. То она взрослый человек, то девчонка. Вот сейчас. Разве можно ее обидеть, такую ласковую, доверчивую? И разве она виновата, что у нее уже есть «главный друг»?..

— Да нет, Люся. Почему не хочу? Хочу, — ответил он нерешительно.

До самой остановки шли молча. Неожиданно Люська вскочила в подошедший трамвай и помахала рукой.

И Мише вдруг показалось, что она насовсем уходит от него. И ощущение это было таким острым, что он крикнул:

— Люся!..

Даже побежал за трамваем. Но остановился, постоял немного и неторопливо пошел по улице, следя, как удлиняется и тает на снегу его тень.

Дядю Васю приняли на работу. Когда-то он уже работал в этом магазине, но его уволили за пьянство. Сейчас, когда его вновь принимали, директор прямо спросил:

— Пить будете?

— Ни за какие коврижки! — бодро ответил дядя Вася. Но, будучи человеком справедливым и честным, добавил: — Разве только самую малость… По праздникам… Или с горя какого… Я ведь так просто не пью, не алкоголик. И на чужие не пью. Только если уж поднесут уважительно… Вы не думайте, товарищ директор, что меня за пьянку… Меня исключительно за самокритику. Потому, как не могу терпеть несправедливости. Особенно если, скажем, человека обижают.

— Что-то вы много говорите. — Степан Емельянович, прищурившись, посмотрел на дядю Васю.

— Так уж больно хорошо слушаете, — простодушно ответил дядя Вася.

— Ладно. Но предупреждаю: правду выслушаю, а выпьете — не выгоню. Не-ет! Привыкли, что вас отовсюду выгоняют, вот и распустились. А ведь приличный вроде человек. Напротив, посажу в подвальную кладовую на двадцать четыре часа. К мышам. И кошки не дам. Справляйтесь сами.