Оглянись! Сборник повестей

«Доски нынче в ходу!» — говорит Чингачгук, а Зверобой добавляет: «Теперь мясо за охотником само ходит… Только вот егерь сумасшедший всю музыку портит…»

Глава шестая

«Здравствуйте и вы!»

Ещё вечером решил Петька подружиться с героическими охотниками и с этнографами. А может, и попроситься с ними на охоту. Всё лучше, чем ехать в какую-то деревню о пяти дворах, к какой-то Клаве. Но утром он, как водилось в его обычаях, проспал и проснулся оттого, что его трясли.

— Мальчик, — орала над его ухом проводница, — что ты разлёгся! Твоя станция!

Петька с грохотом повалился с полки и, роняя лыжи, которые всё время норовили стать поперёк прохода, побежал к выходу, метнул в вагонную дверь рюкзак и сам, как десантник, ринулся за ним. Его ослепил радостный блеск снега, синего неба, солнца. Он даже ошалел немного…

«Где же я найду эту Клаву, которая должна меня встречать?» Петька огляделся. У станции он увидел сани и лошадь. В санях стоял дед и наяривал на гармошке. Столбов подошёл к нему.

Тепловоз зафырчал. Поезд уехал, и в наступившей тишине особенно весело заливалась гармошка. Невольно шагалось в такт плясовой. Старик с гармошкой был похож на деда-мороза из мультика. Шуба до пят, из-под воротника задорным клином торчит бородёнка. А тут ещё принялся он выкрикивать частушки, да такие разудалые, что лошадь только вздрагивала и трясла перевитой лентами гривой.

— Я извиняюся! — закричал старик. — Не вы ли, я извиняюся, Столбов Пётра?

— Я! А вас за мною Клава прислала?

— Клаве меня прислать никак невозможно, — ответил старик, — потому как я Клава и есть! Клавдий меня называют — в честь римского императора!

Из-за угла вывернулась девчонка в пуховом платке крест-накрест и в оранжевом полушубке.

— Катюша! Вот он! Она, вишь ты, стесняется, что я на гармошке исполняю, — пояснил дед, укладывая Петькины вещи. — «Вы, — говорит, — дедуня, меня на всю станцию позорите». А я так понимаю: гостя с музыкой надо встречать. А? Ну, поручкайтесь! Чего вы так стоите?

— Здрасти. Пётр!

— Здравствуйте и вы! Катерина, — нараспев сказала девчонка, покраснела и стала совсем похожа на апельсин.

— Катерина Николаевна Стамикова, приставлена ко мне по тимуровской линии, — объяснил дед. — Как пенсионеру и инвалиду войны воспомоществование оказывать. Вот. А сюда её старуха моя отрядила, чтобы я в буфете себе лишнее не позволил. Для досмотру за мной. Потому как ежели напьёшься, можно замёрзнуть в дороге: ехать-то двадцать пять вёрст!

Дед тараторил, мотался вокруг лошади, оправлял сбрую. У Петьки от него в глазах рябило.

— Что ж! — сказал дед. — Похож на отца! Похож и похож! Хорошай ты мой!

Он вдруг всхлипнул и прижал Петьку к себе.

— Вспомнили старика. Робёнка свово прислали… А сами-то что? Ай при деле? Ну-ну-ну… А то вон идут с ружжами! А с ружжами я возить не любитель! Счас проситься станут… Погоняй!

Петька оглянулся. К ним, действительно, торопились вчерашние его попутчики. Петька узнал и очкастого, и хрипатого.

— Эй, маэстро! — закричали они. — Погоди!

— Кричат? — подмигнул дед Петьке. — А я не слышу. Я на инструменте исполняю! — И он развернул гармошку во всю ширину расписных розовых мехов.

Гармошка рявкнула, зазвенела бубенцами лошадёнка, дёрнула. И поплыли мимо кирпичные сараи станции, избы, закрытые ларьки на привокзальной площади. И потом пошёл лес — румяные сосны, тёмные с фиолетовым отливом ели, голубые и розовые сугробы. Лошадёнка весело бумкала копытами по накатанной дороге, девчонка покрикивала на неё, скрипели сани.

— А вот, скажем, в автобусе на гармошке играть не дозволяется. Да и не сыграешь: мотор гудит. И на катере не сыграешь: опять же мотор заглушает. А вот на вёсельной лодке можно! Но для лодки нужнее гитара, потому в лодке плавность, там тихая музыка нужна, чтобы природу не пугать, — рассуждал дед. — Ах! — закричал он вдруг так, что Катя оглянулась. — Голова я садовая! Робёнок совсем окоченел, а я на гармошке исполняю! Я же тулуп тебе припас. Натягивай! А то ты в синтетике етой вовсе окочуришься.

— Да я ничего! — попытался возражать Петька, но зубы у него предательски выбивали дробь.

Дед вытянул откуда-то снизу тулуп, и Петька оказался в тёплом овчинном облаке. Он поёрзал, устраиваясь поудобнее, и вдруг под ногами увидел ящик. Не таким человеком был Петька, чтобы не сунуть в ящик руку. Раз — и в руке у него оказалась деревянная пёстрая птичка — свистулька! Два — и он вытащил деревянный грибок с алой шляпкой.

— А… — махнул рукой дед, объясняя назначение этих вещей, — это так, распродать не успел. От скуки на продажу делаю… Статья дохода… — Он вздохнул горестно. — Вот нонеча бирюльками этими пробавляюсь. А ведь я — плотник! Дворец могу срубить… Бывало, втроём избу за два месяца рубили. Пятистенок!

«Странный какой дед! — подумал Петька. — Совсем как мальчишка. Того гляди, начнёт из рогатки стрелять…»

Дед этот совсем не походил на тех, которых Петька видел в кино и про которых читал в книжках. Те были спокойные, рассудительные, мудрые. А это какой-то дёрганый, маленький, шебутной. Ненастоящий дед. Петька ещё раз внимательно посмотрел на деда. Не верилось, что он всю войну прятал детей, рискуя жизнью. Нет, не так, по мнению Петьки, должны были выглядеть герои. Вот он сидит, шапка набекрень — одно ухо опущено, другое вверх торчит, как у собаки. Лицо коричневое, всё в морщинах, а зубы все ровные и белые, как у молодого. Да ещё гармошка эта дурацкая… Скоморох!

Катя делала вид, что всецело занята лошадью и дорогой. А сама нет-нет да и посматривала через плечо на приезжего мальчишку. «Вот какой! — думала она. — Городской! Книжек целую пачку везёт и молчит всё время — умный, значит. И лыжи везёт — спортсмен, значит. Умный и спортсмен! Чего же ещё желать!» И Кате захотелось сделать что-нибудь такое, чтобы мальчишка обратил на неё внимание, но ничего подходящего она придумать не могла и только досадливо прикрикивала на лошадь.

— Никак землемер бегит! — сказал дед, настораживаясь. — А ну, Катерина, придержи! Землемер и есть!

— Здравствуйте! — Из-за деревьев показался высокий худой человек. На плече у него была тренога с каким-то прибором. — Как хорошо, что я вас встретил, а то уж думал — совсем пропаду. Ноги промочил. Тут это болото чёртово. О господи… — застонал он, заваливаясь в телегу и стаскивая валенки. — Всё напрочь мокрое!

— А мы сейчас, сейчас… — хлопотал дед, стягивая с плеч тулуп. — Во, ноги-то в овчину заверни. Что ж ты по болотине-то ходишь?

— Трассу, трассу кладу, — сказал землемер. — Будем здесь канаву копать для осушения.

— А ну-ко! Вот у меня водочка есть! Давай и внутренне и наружно! — Дед вытащил из кармана телогрейки бутылку. — Давай ноги-то разотру… Так, говоришь, осушать будете? Хорошо! Взялися! — приговаривал дед, растирая землемеру посиневшие ноги. — А то всякие пустыни да тундры осваивают, а своя коренная русская земля гибнет без присмотру. Ведь, милай, это вот, — он обвёл рукой вокруг, — это земли-то хорошие, раньше-то ведь мы их пахали. Я ещё пахал, а потом всё заболотилось… в Раскольниковом болоте ключи бьют и всё заболачивают.

— Да уж это болото! — вздохнул землемер. — Смешно сказать: до сих пор — белое пятно на карте! Почти сто квадратных километров, а что в этом болоте — неизвестно, непроходимое болото. Топи кругом.

— Это надо с егерем Антипой Пророковым сходить: он всё знает.

Петька насторожился. Второй раз он слышал это имя — Антипа Пророков.

— Да что ваш Пророков! Аэрофотосъёмка показывает, что в этом болоте даже острова есть и на них лес густой, да что толку: не пройти! Да и осушать это болото полностью мы не можем. Водный баланс может нарушиться. Может быть, когда-нибудь и превратят это болото опять в озеро. Но у нас техники такой нет! Не изобрели ещё.

«Вот тебе и раз! — подумал Петька. — Что-то не верится! В космос летаем, а болота осушить не можем».