Голубые луга

Федя отвернулся от березы и, неторопливо выбрасывая ноги, зашагал к дому, где шел пир горой.

— Эгей! — Николай Акиндинович размахнулся, раскрутил Цурин кнут до свисту, и лошадь, чуя, что ждет ее удар, сорвалась с места и бросилась вскачь, взлетая над землей всеми четырьмя ногами.

— Силен! — сказал Горбунов вслед умчавшемуся начальнику.

— Николай Акиндинович! — вопил Цура. — Перевернемся. Голову на отсечение — перевернемся.

— Молчи!

И снова ночь шаталась от молодецкого «Эгей!» Сердце в груди Страшнова раскатилось безудержно: «Верхом бы, да шашечку бы, да с казаками на Сечь!»

— Николай Акиндинович! Богом прошу, речка скоро. Перевернемся, Федюшку пришибем!

— Федюшку? — переспросил Страшнов. — Тпру! А ну-ка, возничий, займи свое место.

Уступил Цуре козлы.

— Езжай так, чтоб не скрипнуло. Думать буду.

Летнее небо потемнеть не успевало.

Кузнечики потрескивали, будто по еловым веточкам взбегал быстрый легкий огонь, а пламя и впрямь занималось.

Безоблачный восток уже накалился добела, и теперь нужно было ждать чуда: восхода светила.

Николай Акиндинович впился глазами в горизонт, требуя солнца всей мощью своих гипнотических сил, поскрипывая зубами, сдвигая брови до ломоты во лбу.

Может быть, солнце и послушалось бы, но Николаю Акиндиновичу знать про то не довелось: заснул, уронив голову в сено, а рядом спал Федя.

Глава вторая

Федя успел забыть, что вчера он придумал Ту Страну, но Кук ему напомнил об этом. Кук все свистел да свистел под окном, а Феде снилась Оксана. Оксана свистит ему прямо в лицо, и так стыдно, что и обидеться нельзя.

Федя вышел к Ярославу с маленьким топориком.

— Мой личный томагавк!

Они пошли за дома, в парк, по липовой аллее. Там, где аллею справа обрезала стена кустарника, Федя остановился, но повел Ярослава налево. Отмерил от самой большой липы четырнадцать с половиной шагов и сказал:

— Я разгадал их уловку. Не двенадцать шагов, число двенадцать все любят, и не тринадцать — это чертова дюжина, четырнадцать с половиной! Им не удалось провести нас! Бери топорик, копай!

— Кто они? — не понял Кук.

— Те, кто скрывают от нас Ту Страну. Я дарю тебе первый удар в их дверь.

Кук взял топорик и стал вырубать квадрат дерна. Федя вынул этот дерн. Земля была здесь хорошая, чернозем.

— Дай-ка мне!

Федя копал яростно, но топорик не очень-то годился для такой работы, да и слой чернозема был великолепен.

Федя вспотел, отбросил топорик.

— Покопай. Я пойду на разведку.

Он вошел в аллею, подергал выразительно штаны и юркнул в кустарник. Укрывшись от глаз Кука, он стал пробираться к голубым лугам.

И они снова открылись ему.

— Они — правда, — сказал Федя. — Они все-таки есть на земле.

Он тихонько засмеялся от радости, отпустил ветку и доверчиво шагнул в травы.

Над лугами было так много неба, что никакие травы не могли одолеть его и, не одолев, поголубели и поросли синими сильными цветами.

Воздух был горяч, травы прохладны. Захотелось лечь в них, и он лег. Лицом к небу. Но было пусто на небе. Тогда он перевернулся на живот, увидал красного солдатика в траве. Великодушно не стал мешать ему жить, не стал высматривать его пути. Вдохнул, не сдерживая охоты, синий воздух голубых лугов и заснул.

И не знал он, что спит. И очень он испугался, когда возле опустилась огромная серая птица. Она высвободила из-под крыльев руки, взяла себя за черный гребень и сняла его вместе с забралом.

Перед Федей стоял в одежде птицы голубой старик.

— Ты хочешь владеть моими чарами?

И Федя не закричал «нет!», хотя он должен был крикнуть «нет!», потому что страшно владеть таинственной силой. Он не закричал «нет», потому что всю жизнь мечтал о таинственном и хотел повелевать стихиями. И «да» он тоже не закричал. Ему казалось нечестным получить силу голубого старика вдруг, не сделав для этого ничего.

Старик смотрел по-орлиному — прямо в глаза. Он видел, как честные Федины мысли, которые говорили «нет», мечутся среди нечестных, которые кричат «да».

Федя опустил глаза, но ему вдруг стало так стыдно — никакой крепости в нем нет, — что приказал себе: смотреть. И не мог, было страшно. Приказал себе: встать. И не мог. Подобрал колени к груди, сжимаясь в комочек. Уперся ладонями в землю, трудно разогнул спину и, не в силах оторваться от тяжкой земли, с колен глянул-таки на старика и крикнул: «Нет!»

Крикнуть — крикнул, да в пустоту: старика не было. Феде стало досадно: не услышал его старик, небось, думает, что Федя тряпка…

— Я все копал, копал, а ты спишь…

Это говорил Кук.

— Ты тоже видел его? — спросил Федя, пробуждаясь и не понимая, сон это или явь.

— Кого? Я все копал, копал. Там одна земля — никакой двери. Пошел искать тебя, а ты — спишь.

— Я спал? — обрадовался Федя.

Кук обиделся.

— Спал. Я копал, копал…

— Ладно, не сердись. Я — нечаянно. Скажи, кто живет в красном домике?

— Иннокентий, Цветы — Обещанье Плода.

— Цветы — обещанье плода?

— Так его дразнят. Он ходит и читает стихи.

— Он что же, колдун? — осторожно спросил Федя.

— Нет. Но лечить он умеет. Знает, когда дождя ждать. Людей из глины лепит, а зверей режет из дерева.

— Цветы — обещанье плода, — повторил еще раз Федя. — Сначала цветы, а из цветов — яблоки. Но цветы можно оборвать, и яблок не будет. Или цветы убьет мороз. Он — злой.

— Нет, что ты! Он самый добрый. Он всем помогает.

— А зачем тогда: «Цветы — обещанье плода?»

Кук стал быстро читать:

— Чушь какая-то! — фыркнул Федя. — Как ты только запомнил такую муть.

— Иннокентий свои стихи на базаре читал. Он цветами торгует, помидорами и репой. Цветами — для насаждения красоты, репой — чтобы дети сказку о репке не позабыли, а помидоры — это вестники солнца на земле.

— Ты, может, и сам чокнутый?

— Так говорит Иннокентий. Он очень дешево продавал свой товар. Его все спекулянты ненавидят. Он продавал товар и стихи читал. Теперь, правда, не читает, ему Водолеев запретил. А когда ему запретили читать стихи, он стал товар продавать вдвое дороже, чем спекулянты. И все равно у него покупают, потому что он утешает хорошо.

— Кого утешает?

— Всех, у кого кто погиб на войне или так помер.

— Ладно, — оборвал Федя Кука. — Пошли домой. Обедать пора.

— Если хочешь, можно к нам зайти. Я тебе библиотеку свою покажу.

До Кука не дошли. Уже в самом конце парка им повстречались мальчишки. Кто-то из них крикнул:

— Ребя, Кук!

Высокий, тоненький, складный мальчик уставился желтыми глазами на Кука и Федю.

— Это — Виталик Мартынов, — прошептал Кук, пятясь. — Они меня будут бить, ты им не мешай, а то и тебя… Я, может, убегу.

И он бросился бежать.