Северные новеллы

Надо бы перекусить, но сил хватило только на то, чтобы поставить палатку с двойным байковым утеплителем и перенести туда спальный мешок. Собаки проглотили по куску замерзшей гречневой каши с мясом — своего рода самодельный аляскинский мясной концентрат, которым кормят псов в дальней дороге. ji. Следовало бы, как положено, раздеться до трусов и майки, одежду равномерно запихать в спальник, но я поленился, только скинул полушубок и унты. Авось не замерзну, по бокам есть две живые печки: Буран и Манька. В дороге они всегда спят со мною в палатке.

Не помню, сколько я дремал. Разбудил меня злобнозаливистый лай собак.

Доля минуты — ия, одетый, щелкнув карабинным затвором, выскочил из палатки. Но мои опасения были напрасными. К моей стоянке на собачьей упряжке подъезжал человек.

К моему великому изумлению, вожак, подскочив к погонщику, вильнул хвостом и отбежал. Мало того. Когда мои собаки набросились на чужаков — в упряжке ночного гостя было пять псов — с явным намерением завязать жестокую драку, Бешеный живо отогнал своих подчиненных, а чужаков поочередно и очень дружелюбно обнюхал.

С нарты спрыгнул маленький и круглый от множества меховых одежд каюр и подошел ко мне. Яркая луна осветила круглое, скуластое, очень темное лицо, жиденькую серебряную бородку клинышком и усы. Это был эвен.

— Трастуй!

— Амто-о! — поприветствовал я старика на родном ему языке, как и положено, растягивая окончание с этаким французским прононсом.

Мы как бы поменялись национальностями. Часто достаточно одного такого приветствия, чтобы навсегда расположить к себе этих по-детски доверчивых, милых и кристально чистых людей.

— На промысел, отец?

— На окоту, отнако, на окоту.

— Чего ночью по тайге плутать.— Отдыхай до утра у меня, Долган. Сейчас чайку сообразим.

Он не удивился, когда я назвал его фамилию и, вероятно, не ошибся: добрая половина эвенского населения Камчатки носит эту очень распространенную фамилию — Долган.

Я наломал в тайге сушняка, и вскоре яркое, чистое пламя разорвало лунные сумерки. Мы устроились на толстом стволе сухостоя. Старик угостил меня вкуснейшей строганиной. Потом пили чай; гость закурил коротенькую самодельную трубочку, я — сигарету.

Охотник рассказал, что живет в небольшом смешанном эвено-русском поселке за две сотни километров отсюда. Ему семьдесят восемь лет, давно на пенсии, но промысла не бросает: две дюжины внуков учатся в Хабаровске и Ленинграде, им надо помогать.

В разговоре я не забывал время от времени поглядывать на Бешеного; бич лежал у моих ног. Очень странно и непонятно вел себя вожак. Он сидел неподалеку и неотрывно глядел на моего гостя прямо-таки влюбленными глазами. Хвост ходил из стороны в сторону. А это первый признак самого доброго расположения пса к человеку.

Очевидно, подумал я, все объясняется тем, что северные собаки больше любят национальное население, нежели русских. Ни эвен, ни коряк, ни чукча никогда не запустит в пса камнем. Для них собака — член семьи; для русского, увы, или тягловая сила или помощница в охоте.

Да, все это было так и, безусловно, имело немаловажное значение. Но главная причина удивительной перемены Бешеного крылась в другом.

Острым охотничьим ножом, сделанным из разогнутого подшипника (это лучшая для ножа сталь), старик постругал мороженое оленье мясо и кусочки протянул Бешеному. Тот сразу подскочил и проглотил подачку. Затем в знак багодарности лизнул человека в темную руку и лег рядом с ним. Я крепко потер переносицу: уж не мерещится ли мне все это?..

— Тавно у вас эта сопака? — спросил эвен.

— С начала зимы.

— Та, та, с насяла симы...— повторил он мои слова, как бы что-то припоминая.

— Пес тебе знаком, отец! — наконец с опозданием догадался я.

— Снаю сопаку, снаю. Хоросий сопака. Умный сопака. Вот хосяин ее хутой селовек. Шипко хутой.

И старик поведал мне историю Бешеного...

Кличка у него была, конечно, иная. Держал его вместе с другими четырьмя собаками сосед Долгана, русский мужик, злой и нелюдимый человек, промышлявший на жизнь охотой. Лет двадцать назад с проезжим геюлогом от него сбежала жена с маленькой дочкой. С тех пор он жил бобылем, замкнулся в себе, шибко пил. Пьяный бичом в кровь избивал своих псов; это у него вошло в привычку и было своеобразным, диким развлечением. Соседи увещевали, стыдили его, но тщетно.

А псы, особенно Бешеный, были хороши и как добытчики и в упряжке. Бешеный неизменно бежал вожаком.

В поисках ласки, теплого отношения собаки прибивались то к одному, то к другому двору, но хозяин силой возвращал свою собственность и избивал их за бегство. Не один раз Бешеный перепрыгивал невысокий плете- нек, отделявший двор Долгана, искал у эвена спасения, недолго жил с его собаками. Псы хозяина Бешеного отличались злобным нравом. И немудрено.

Однажды пьяный хозяин особенно жестоко наказал пса за бегство. И собака не выдержала побоев. Нет, она не скулила, лежа на земле, не подползала на брюхе к своему палачу с попыткой униженно лизнуть его руку. В ней проснулся бес. Она взорвалась. Силы Бешеному не занимать. Он прыгнул на хозяина, сшиб с ног и вцепился ему клыками в глотку. Плохо бы пришлось человеку, если бы соседи не отбили его от вожака. С рваной раной хозяина увезли в больницу. А вожак в тот же час исчез из родного поселка и больше никогда в нем не появлялся...

Мы засиделись. Пора было спать: завтра мне предстоял день нелегкого пути. Я предложил Долгану переночевать со мною в палатке. Он согласился явно из вежливости: эти морозоустойчивые люди, не в пример изнеженным европейцам, в любой мороз предпочитают в пути спать на открытом воздухе. Расстелил собачий спальный мешок, забрался туда сам, присыпал сверху снегом — вот тебе и готовое ложе. Я как-то попробовал переночевать таким способом. Чудом не замерз.

Бурана и Маньку, к большому их неудовольствию, пришлось изгнать из тесной палатки, все вместе мы в ней не помещались.

Старик сразу же, как уставший ребенок, засопел, а я долго ворочался с боку на бок, никак не мог забыться.

Эх, ребята, ребята!.. А еще считаем себя неплохими, знающими собачатниками: мол, не первый год с этими зверями дело имеем. Не поняли, не раскусили пса. Шарахались от него, как от чудовища, а разговаривали с вожаком только при помощи бича. И никто, ни один человек не задался простым вопросом: а почему он такой агрессивный и злобный? Никому даже в голову

не пришло хоть разок приласкать Бешеного. Ведь ой именно ласки ждал от человека...

С мучительным чувством стыда, запоздалой вины, словно перед человеком, вспомнил я, как бичом переламывали злобный нрав пса.

Теперь-то мне понятно, почему Бешеный терпеть не мог, когда кто-нибудь ласкал собак. Завидовал он, люто завидовал: почему ласкают кого-то, а не его?

Сейчас-то мне ясно, отчего вожак под Новый год ворвался в барак и покусал людей. Запах спиртного он по привычке связал с предстоящими побоями и, защищаясь, предпринял контратаку. Запах этот он запомнил на всю жизнь и ненавидел его всей своей собачьей душой.

Утром, наскоро, чтобы не терять времени, позавтракали строганиной, запили чаем из термоса, и я простился с Долганом.

Бешеный крутился возле собак эвена и впервые за время моего знакомства с ним, будучи не в упряжке, не проявлял ни малейшей агрессивности к людям. Причиной такого поведения, безусловно, было присутствие доброго человека, которого он хорошо знал.

Когда старик запрягал своих собак, Бешеный послушно вставал к человеку задом в надежде, что и его запрягут. Он явно хотел бежать в этой упряжке. Долган то и дело отталкивал его.

Но вот эвен взмахнул бичом, и собаки рванули легкую нарту. Бешеный побежал следом. Старик легонько стегнул его бичом. Не подействовало. Тогда он поднял карабин и выстрелил вверх. Вожак отстал и понуро затрусил обратно.

Я стоял возле палатки, наблюдал за Бешеным. Вот он подскочил ко мне и злобно залаял. С отъездом Долгана вернулась прежняя веселенькая жизнь. Но теперь я не отогнал его ударом бича. Пусть отсохнет моя рука, если я еще хоть раз накажу Бешеного ударом. Я отбросил бич. Будь что будет! Черт с тобой, кусай!..