Тинко

напеваю я. Вот, значит, и рыжики нашлись! Целая деревня их тут! Сидят, прижавшись друг к дружке. А ну, полезайте ко мне в мешочек! А кто не поместится, тому в шапке место найдется.

— Так я тебя и пустил сюда! Это моя грибница! — слышу я голос Фрица Кимпеля. Вон он и сам выходит из-за молодой сосны. — Пошел отсюда! — говорит он. — Это моя грибница! А ты трус, ты удрал от меня!

— Я первый тут рыжики нашел! Это мои рыжики!

— Я их тут видел, когда ты еще под себя ходил.

— Что ж ты тогда их раньше не собрал?

— А чего мне их собирать, тут весь лес наш… Ты вот сперва заплати свой долг.

— Там всего только пятьдесят пфеннигов осталось.

— А остальные — проценты.

— Буду я тебе еще проценты платить!

Фриц подходит ближе, толкает меня локтем:

— Ну-ка, попробуй! Небось трусишь?

— И не трушу я вовсе. Уходи, пожалуйста!

— Подумаешь, какой выискался! Ножика я твоего испугался!

— Да я с тобой и без всякого ножика справлюсь! — И я бросаю нож и мешочек с грибами в вереск.

Но теперь мне надо быть настороже. Фриц наступает на меня и теснит все дальше и дальше.

— Вор ты! Чужие грибы крадешь! — вдруг выкрикивает он и ударяет меня кулаком.

— Убийца!

— Что ты сказал? А ну, повтори!

— Убийца ты!

Мы схватываемся, пытаясь повалить друг дружку.

— Сейчас я с тобой расправлюсь, трус паршивый! — хрипит Фриц.

— Ничего ты не расправишься!

Мы снова отскакиваем друг от друга.

— Вот и видно, что ты трус.

— Я тебе сейчас покажу, какой я трус!

Снова мы налетаем друг на друга. Фриц пригибается. Он хочет схватить меня за ноги. Я всей тяжестью бросаюсь на него. Он не выдерживает и плашмя падает на землю. Теперь я сижу на нем верхом. Пусть попробует подняться! Я намолачиваю по его спине, как по барабану. Фриц так и извивается подо мной, лицо его перекосилось.

— Погоди, дай мне только нож достать, собака ты подлая!

Нож? Если он дотянется до него, он пырнет меня… Он и большого Шурихта камнем ударил. Он Пуговку хотел удавить веревкой. Он и меня пырнет ножам, если я ему дам дотянуться до кармана. Я вовсе не хочу лежать тут в лесу и ждать, пока вся кровь из меня не вытечет. Я вскакиваю и несусь что есть сил. Фриц с трудом поднимается. Вот он споткнулся. А теперь полез в карман. Нельзя, нельзя, чтоб он меня нагнал! Я бегу к дороге. Фриц гонится за мной по пятам:

— Я тебя нагоню! Нагоню! Ты трус! Ты случайно меня повалил! Я тебе еще покажу!

Я бегу вниз по тропинке. Затылком я чувствую, что Фриц уже близко. Мне слышно, как что-то бренчит у него в кармане. Что же мне делать?

— Фриц! Фриц! Не коли меня ножом, ты в тюрьму попадешь!

«Динь, динь, динь!» — слышу я. Вот сейчас он меня схватит. Я несусь что есть мочи, все дрожит во мне. «Динь, динь, динь!»

— Берегись, задавлю! — раздается мужской голос.

У меня подкашиваются ноги, я падаю.

— Ты что это? Никак, черт тебе ножку подставил? — спрашивает велосипедист и соскакивает на землю. Стекольщик, наверно, возвращается из Зандберге. — Или тебя гадюка укусила?

— Ничего не гадюка…

— Почему же ты бежишь так?

— Я бегу… я бегу, потому что… — Мне надо поскорей соврать что-нибудь.

Стекольщик снова садится на велосипед:

— Иди потихоньку. Еще заболеешь, если так бегать будешь…

Дома бабушка спрашивает меня:

— А где грибы, Тинко? И ты мокрый весь, запыхался…

— Рыжики… — Мне не хочется врать бабушке. — Это дедушкина дружба меня из лесу прогнала, — говорю я и уже не сдерживаю слез.

— Стало быть, дедушкина дружба тебе и штаны разорвала?

На штанах-то у меня, оказывается, такая дыра, что кулак можно просунуть.

Глава шестнадцатая

Ночью мне снится, как кто-то давит мне на грудь. Это Фриц Кимпель. Он выхватил из своего башмака длинный нож и вонзил его мне прямо в сердце.

— Ты что стонешь, Тинко?

Я просыпаюсь. Возле кровати стоит наш солдат.

— Пора вставать, — говорит он. — Штанишки тебе починили. Вот они.

И наш солдат вынимает из газеты мои штаны. Зачем это он их в газету заворачивал? А! Это чтобы дедушка не видел.

Наш солдат принимается за свои дела, а я залезаю в штаны. Как здорово их заштопали! Это только фрау Клари так умеет. Бабушка совсем не так штопает. У нее пальцы грубые, словно зубья у граблей. Она всегда штопает только суровой ниткой, тонкую она своими пальцами и ухватить не может.

Постой, постой! Значит, это фрау Клари починила мои штаны? Как же так? Наш солдат — и вдруг фрау Клари? Я-то думал, он сидит у Пуговки, думал, он на собрания ходит!

А в моем чуланчике жить можно. Стропила поскрипывают от ветра; слышно, как дождик сбегает по черепицам, и кажется, будто бы во всех углах часики тикают. Это жук-древоед старается. В школу по утрам меня будит наш солдат. Он стучит в дверь и поет или насвистывает что-нибудь, словно у него в светелке что-то такое припрятано, чему он каждый день вновь не нарадуется. Иной раз я долго не откликаюсь на его стук: все слушаю, как он поет. Мне очень хочется запомнить песенку про девочку, которая пошла собирать ежевику:

Серые осенние дни ползут через нашу деревню. Люди кутаются, чихают, кашляют. Бабушке нездоровится. Когда она по утрам встает, по всему дому разносятся ее крики — так ей больно подниматься с постели. Но через час крики утихают, слышатся только стоны и вздохи, — бабушке всегда надо сперва разойтись как следует.

У себя в каморке, тут на чердаке, я смогу читать стихотворения сколько захочу — дедушка не будет заглядывать в книжку через мое плечо. А я знаю одно стихотворение, так там тоже говорится про туман, точь-в-точь такой, как у нас сейчас на улице. Но только там нет ни охающей бабушки, ни чихающих и кашляющих людей.

Так мы и сделаем. Пусть у меня в каморке будет золотая осень!..

— Господин учитель Керн, а у вас есть еще?

— Что?

— Книжки со стихотворениями.

— Ах, вот ты о чем! Но послушай, Тинко, а книжку Юлиуса Фучика ты мне разве уже вернул?

— Нет, не вернул.

— Вот видишь! Да ты мне о Юлиусе Фучике и не рассказал еще ничего!

— Ничего не рассказал, господин учитель Керн.

На следующий день учитель снова спрашивает меня про книжку Юлиуса Фучика.

— Господин учитель Керн… Фучик, он… его даже смерть не смогла запугать! Наши враги, господин учитель Керн, они могут грибным ножиком пробуравить тебе дырку в груди… но все равно нельзя от них убегать, будто тебя гадюка укусила…

— Что с тобой, Тинко? Ничего у тебя не болит?

— Нет, господин учитель Керн. Вот только Фучик, он…

День спустя учитель опять спрашивает меня про свою книжку. Может быть, она нужна ему самому? Он, наверно, тоже иногда боится своих врагов?

— Книжка в печке сгорела, господин учитель Керн. В плите на кухне.

— Что?

— Я сидел на ящике для дров и читал. А мне велели в карты идти играть. Потом он спятил…

— Кто?

— Дедушка.

— Невероятно! — Лицо учителя делается очень бледным, и он кусает свою нижнюю губу. — Он заплатит за это. Он должен заплатить! Как это можно? Вдруг взять и бросить книгу в огонь… Я поговорю с твоим отцом. Да, обязательно поговорю… А когда же ты наконец придешь к пионерам?

— К пионерам?

— Ты бы мог там читать книжки. Там нет дедушки, который мешает тебе.