Волшебный берег. Повести

Но это Данилке кажется, что скала похожа на человека. А Федя говорит, что никакого человека там нет, а просто торчат голые камни над лесом.

За этими горами еще горы. Летом они сухие и желтые. А сейчас, пока весна, всюду зеленеет нежная веселая трава. В долинах, где побольше влаги, цветут дикие тюльпаны. Будто маленькие красные и желтые огоньки разбросаны по склонам. А если поднимешься повыше на горы, то там встретят тебя коротконогие желтые крокусы и лиловые фиалки.

Данилка часто приносит с гор цветы. А Федя цветы собирать не любит. Он как только заберется повыше, то и смотрит, где пасутся лошади. И рад-радешенек, если пастух Иван Никанорыч велит отвести лошадь в колхоз. Сидеть на теплой спине лошади и мчаться по крутой тропинке — это Феде самое веселье!

А Данилка — вот чудной человек! — к лошади даже подойти боится.

Но больше всего оба они любят море. Чуть согреется весной синяя вода, все колхозные ребята уже плавают и ныряют в заливе. И Федя тоже плавает и ныряет, ловит маленьких крабов, гоняется за медузами, борется с волнами, когда немножко разыграются. А Данилка плещется у берега. Или зайдет в море по пояс и глядит в глубину — что там растет на дне морском? Кто живет там в водорослях? Водоросли весной нежные, мягкие, зеленые. Будто зеленый лужок стелется под хрустальной водой.

Хамса

Крепко дружили Федя и Данилка. Но как-то раз они поссорились и чуть было совсем не раздружились. Еще с вечера, когда Федя ложился спать, мать сказала:

— Нынче море расходилось, большой прибой. Люблю, когда море шумит!

— А что же хорошего? — ответила ей тетя Фрося, отцова сестра. — Шумит и шумит день и ночь, отдыху ему нет. От этого шума одна скука.

«И вовсе не скука, — хотел сказать Федя, — море шумит весело!..»

Но не успел, уснул.

Утром Федя проснулся и сразу услышал, что море бушует еще сильнее. Он вскочил, вышел на крыльцо. На узкой террасе под черепичным навесом еще дремала прохладная тень. Но в маленький двор уже пробралось солнце.

Дом, где живут Бабкины, низенький, длинный, под черепичной крышей, как и все дома в колхозе. Он отступил от дороги, взобрался повыше на склон горы и посматривает оттуда на деревенскую улицу светлыми промытыми окнами.

Из этого дома далеко видно. Половину деревни видно, колхозные виноградники на склонах. И море видно. Только выйдешь из хаты, ступишь на каменные ступеньки, а в глаза тебе так и сверкнет синяя вода.

Море не очень близко: надо всю улицу пробежать, потом спуститься с горы по крутой тропинке. Но отсюда, с крыльца, оно видно от берега до горизонта, до той тоненькой серебряной черты, где вода доходит до неба, а небо спускается к воде.

Сегодня Федя сговорился с Данилкой идти на гору Теп-Сель. На Теп-Селе давно уже работает камнедробилка. Интересно, что же стало там с горой?

Отец сидел на камне во дворе и точил мотыгу.

— Куда нацелился? — спросил он у Феди.

— Никуда, — ответил Федя, — на море смотрю.

Отец не велит Феде ходить в горы: свалится еще куда-нибудь с кручи, сорвется и не найдешь тогда. Поэтому Федя ничего не сказал ему про Теп-Сель.

Разговор услышала тетя Фрося. Она сидела около глиняной печки, сложенной во дворе, и чистила картошку. А возле нее толклись гуси и все норовили стащить картофелину из миски.

Утро начиналось солнечное, горячее. Но тетя Фрося как встала, так сразу и повязалась своим теплым полушалком с зеленой бахромой. С этим полушалком она никогда не расставалась: ни в холод, ни в жару. И повязывала его как-то по-своему, узлом на макушке, так что концы его покачивались над головой, будто зеленая ботва над брюквой.

— И нечего на море смотреть, — сказала тетя Фрося, отталкивая гусей, — на море волна сегодня.

Тут вышла на крыльцо мать. Она была смуглая, черноглазая, всегда веселая. Федина мать не закрывалась платком от солнца, не боялась жары. И моря не боялась.

— Ну и что ж, что волна! — сказала мать. — Да на волне-то еще веселей плавать! Правда, Федюнь?

Она шлепнула Федю по спине крепкой ладонью и легонько ущипнула его за нос. Федя засмеялся, замотал головой и закрыл руками нос, чтобы мать еще раз не ущипнула.

А тетя Фрося сразу рассердилась.

— Гляди солнце-то где — на работу пора! — сказала она матери.

— Да я, сестрица, свое дело знаю! — ответила мать.

— Кур-то на своей ферме небось заморила совсем!

— Несутся не хуже, чем у других!

Мать засмеялась, блеснула своими крупными белыми зубами и побежала по каменным ступенькам вниз, на дорогу.

— Ох и грубая! — проворчала матери вслед тетя Фрося. — Крымчачка!

Феде стало обидно за мать.

— А если кто в Крыму родился, тот плохой? — сказал он и покосился на тетю Фросю голубым глазом. — Мы с мамой крымчаки, моря не боимся. А вы моря боитесь!

— Да как же его не бояться, моря-то вашего? Оно ведь сразу с ног сбивает!

— Это вас сбивает, а нас с мамой не сбивает.

— Цыть! — прикрикнул на Федю отец. — С кем споришь? С Данилкой, что ли, со своим?

Федя замолчал. Он понимал, что со старшими спорить не годится. Но с тетей Фросей как утерпеть, не заспорить?

Тетя Фрося недавно приехала в Крым из черноземной Орловской области. И все-то ей здесь не нравилось. Ни речки нет, ни лесу, ни грибов… А земля-то! Камень, да щебень, да глина какая-то. А покопай поглубже, то и соль. Вон росли, росли тополя у дороги да и начали засыхать — значит, корни до соли добрались.

Тетя Фрося покачала головой, покивала зеленой бахромой на макушке и обернулась к отцу:

— Ты, братец, пошел бы да картошку окучил.

— А что ее окучивать? — Отец махнул рукой. — Все равно не вырастет.

— Ну и заехал ты! — вздохнула тетя Фрося. — Ну и нашел сторонку — картошка не растет!

— А зато виноград растет, — не вытерпел Федя. — И абрикосы растут. И даже сливы.

— Ох ты! — насмешливо сказала тетя Фрося. — Тоже мне! Абрикосы-маникосы, а простой картошки и той нету!

Федя хотел еще что-то сказать, но встретил сердитый отцовский взгляд и промолчал.

«Когда же он на работу пойдет? — подумал Федя. — Нам бы с Данилкой на Теп-Сель надо. Данилка ждет небось!»

Но отец не спешил на работу. Он закрутил толстую цигарку, закурил. Надо было идти на виноградники окапывать лозы. А ему эта работа очень не нравилась. И солнце палит, и земля жесткая… Уже десять лет живет Федин отец в Крыму, а все будто не дома. Так и ходит всегда будто в раздумье — не уехать ли ему обратно на черноземные орловские земли?

Федя начал прикидывать, как бы ему удрать в горы, чтобы ни отец, ни тетя Фрося не видали.

Но тут он услышал какой-то шум на улице, чьи-то голоса. Федя распахнул калитку.

По улице бежали ребята — с бадейками, с корзинками. И не одни ребята. Вон и дедушка Трифонов задыхается, торопится — и тоже с корзинкой. А вон и соседка Катерина бросила охапку хвороста, которую несла в дом, схватила большой таз и тоже побежала на улицу…

Все бежали к морю. Мимо Феди мчался Васятка Тимаков, без рубашки, в одних трусах, коричневый, как глиняный черепок.

— Что стоишь? — крикнул он Феде. — Хамсу выкинуло!

— Хамсу выкинуло! — повторил Федя.

Он сунулся туда-сюда — ни ведра, ни корзинки. Тогда он схватил бадейку с водой, выплеснул воду под тополь и тоже помчался к морю.

— Где хамса? Какая хамса? — удивилась тетя Фрося, завертела головой во все стороны, и зеленые концы закачались у нее на макушке. Но как увидела, что все бегут к морю с ведрами да с корзинками, засуетилась, схватила кастрюлю, какая попалась под руку, и побежала вслед за Федей. Только отец не тронулся с места, он сидел да курил свою цигарку.

На море стоял шум. Шумел веселый прибой. Кричали над морем чайки, бакланы, нырки… Они сбились густым облаком и, шумя крыльями, повисли над берегом и заливом. Кричали что-то, отгоняя птиц и собак, сбежавшиеся к берегу люди… Кричал и Федя, подбегая со своей бадейкой, а что кричал, он и сам не знал хорошенько.