Зима, когда я вырос

Посреди ночи я проснулся. Должно пройти еще много часов, прежде чем рассветет. Время шло медленнее, чем обычно.

Вторник. Мы все рано собрались в гостиной. Тетя Йос была в тревожном состоянии. Это бросалось в глаза, потому что все остальные держались очень-очень спокойно.

— Нет, — сказала тетя Йос, — как вы не понимаете! Я не могу здесь больше оставаться. Мне надо домой.

— И где же твой дом? — спросила ее мать ворчливым голосом.

Тетя Йос помотала головой, подошла к окну и уткнулась лбом в стекло.

— Не могу вам этого объяснить, — сказала она. — Не могу объяснить, как это неприятно. Что-то случилось? Если что-то случилось, то скажите мне, — я не знаю, что произошло… Что-то произошло? Да или нет, скажите же мне наконец!

— Это ужасно, — сказала ее мать. — Нет, в нынешнюю зиму еще и это — мне не пережить.

Наконец-то раздался звонок в дверь.

Мне разрешили отнести вниз большой чемодан. У дверей стояли два серьезных парня, они хотели поддержать тетю Йос, но та отказалась:

— Отойдите, глупые!

Те опустили руки.

— Вы поедете на машине в Ларен, — сказал я ей.

Зван стоял рядом, Бет, понятно, тоже.

Зван сказал:

— Вы помните, как вы ездили в Харлем, тетя Йос?

— Да, ты маленький доктор, — сказала ему тетя Йос, — маленький умненький доктор, который все знает, но ничего не понимает. Только попробуй сказать, что это не так.

Мне стало жалко Звана. Он сейчас действительно напоминал старичка.

Бет сказала:

— Мне не разрешают поехать с тобой, мама. Я хочу поехать. Но мне не разрешают. Я поеду в Девентер. Потом скоро приеду в Ларен. Но сейчас мне не разрешают. Хочешь, я все равно поеду вместе с тобой? Но мы же не хотим ссориться, да? Мы никогда больше не будем ссориться, честное слово!

Бедняга Бет. Она говорила так много, чтобы не заплакать: быстро и много говорить помогает, я знаю по опыту.

Бет и Зван помогли тете Йос сесть в машину. Она не возражала. Она даже смеялась, как будто ее щекочут.

Еще несколько часов мы трое пробыли в доме одни.

Мы со Званом возились в холодной большой спальне. Неяркий дневной свет плохо освещал комнату. Зван медленно складывал книги в большой чемодан.

Эта кровать уже не была нашей кроватью.

Простыни и одеяло лежали совсем не так, как мы привыкли.

Волшебство растаяло.

При таком сером освещении наша со Званом комната выглядела слишком всамделишной и, как все всамделишные комнаты, была похожа на все-все скучные комнаты на свете.

Да и сам Зван был слишком всамделишным.

Мне до всамделишных мальчиков не было дела. И им до меня не было дела.

Я подошел к окну.

Морозные цветы на стекле стали такими прозрачными, что мне был виден канал Лейнбан. На той его стороне вырисовывался мой дом и деревья перед ним, а справа чернели баржи с углем.

Морозные цветы увядали.

— И чем это ты так занят? — спросил я у Звана.

Он поднял глаза.

— Мне надо собрать чемоданы, — сказал он.

— Ты вернешься?

Он не ответил.

— Почему ты ничего не говоришь? Не будь таким противным, Зван.

— Если ты хочешь взять какие-нибудь книги, — сказал Зван, — то бери, можешь забрать хоть все.

— Не нужны мне твои вонючие книги.

— Тогда не бери.

— А что Бет будет делать в Девентере?

— Отдыхать и спать; у дяди Пита и тети Сони это запросто, а у ее бабушки — нет.

— Ты тоже будешь отдыхать и спать?

— Нет, — сказал Зван.

— Так что же ты будешь делать?

— Потом я тебе об этом расскажу, Томас.

— Скажи же, черт побери, что у тебя на уме, Зван! Как я тут останусь один в Амстердаме?

— Когда тетя Йос поправится, — сказал Зван, глядя в пол, — я вернусь.

— Чего ты напускаешь туману?

— Разве я напускаю туману?

— Если я кому-то не верю, значит, он напускает туману.

— Хочешь взять патефон?

— Нет, — сказал я. И потом, чтобы не зареветь, начал говорить быстро-быстро: — Я поеду к папе в Пайне, я вчера получил от него письмо, обалденное письмо, тебе такого хорошего письма никто никогда не напишет, никогда, потому что у тебя нет папы, это самое лучшее письмо на свете, вот!

Зван снова посмотрел мне в глаза.

— Прости, Томас, — сказал он.

Вторник, ближе к вечеру.

Я опять ходил на Центральный вокзал, и опять у меня в кармане был только перронный билет. На этот раз я тащил тяжеленный чемодан и еще сумку с моими собственными вещами. Бет несла не очень тяжелую сумку с одеждой, Зван нес два тяжелых чемодана, зато он сейчас сядет в поезд и уедет. А дядя Пит нес чемодан с книгами, самый тяжелый из всех, я его вообще не мог поднять.

На перроне мы поставили все чемоданы на землю.

Мы встали все в кружок. Никто не говорил ни слова.

Дядя Пит был самым нервным человеком из всех, кого я видел. В такси у него раскокались очки. Сейчас он по очереди обводил нас своим приветливым близоруким взглядом.

Бет опять превратилась в маленькую школьную учительницу, на ней были берет и пальто с матросскими пуговицами.

— Я позвонил в Ларен, — совершенно неожиданно сказал дядя Пит. — Твоей маме, Бет, уже лучше. Она поспала два часика. Она долго сидела у окна и смотрела на улицу. Вечером позвоню снова. Не волнуйтесь. Ее не пичкают лекарствами, за ней просто хорошо ухаживают. Как ты вырос, Пит!

Тьфу ты пропасть, кто же здесь Пит?

Зван смущенно почесал в затылке.

Конечно же, Зван — это и есть Пит, его же назвали так в честь этого нервного дядьки.

— У вас будет по собственной комнате, — сказал дядя Пит Звану с Бет.

Я так дико разозлился из-за этих собственных комнат, что мне захотелось убежать прочь. Но дядя Пит был не виноват. Он очень старался. И он очень любил Звана. Я видел это по его близоруким глазам.

Я поднял руку и помахал.

— Ну что ж, будьте здоровы, — сказал я.

Взял свою сумку и пошел прочь.

Зван нагнал меня. Мне пришлось остановиться, потому что он положил руку мне на плечо.

— Я тебе напишу, — сказал Зван. — Ты мне тоже напишешь? Договорились?

— Вовсе ни о чем не договорились, — сказал я. — Ничего ты не напишешь. Струсишь, побоишься наделать ошибок или напишешь какое-нибудь дурацкое письмецо: привет, как дела, у меня все хорошо.

— Я буду без тебя скучать, — сказал Зван.

— Я не знаю, что это такое — скучать, — сказал я.

Зван засмеялся. Я понял почему. Он засмеялся, потому что подумал: я бы сказал то же самое.

Зван смотрел, как дядя Пит поднимает и чемодан с книгами, и тот, который до сих пор нес я.

— Ладно, Званчик, — сказал я, — на этот раз ты сам едешь в свой Девентер.

Зван усмехнулся.

— Да, — сказал он, — что-то новенькое.

— Ты все еще влюблен в Лишье?

Он посмотрел на меня с недоумением.

— В кого?

— Ты что, забыл? Как только поезд тронется, ты и меня забудешь, спорим?

— Ни за что, — сказал он.

— Пит, иди сюда! — позвал дядя Пит.

— Давай, Пит, — сказал я. — Поторопись. Передай от меня приветы Бет.

Зван двинул мне локтем в бок, подмигнул, развернулся и побежал к своим чемоданам. Поднял оба. Увидев его с чемоданами, я подумал: Зван — настоящий путешественник, он будет путешествовать всю жизнь.

Бет подбежала ко мне.

Этого еще не хватало, подумал я.

— До свидания, Томми, — сказала она, остановившись прямо передо мной. — Не хочу с тобой прощаться, мы ведь скоро увидимся.

— Как так скоро? — спросил я.

— Ну довольно-таки скоро, — сказала она.

— Довольно-таки скоро, — передразнил я ее. — Ну тебя. У тебя же заболела мама.

— Она выздоровеет, — сказала Бет.

— Откуда ты знаешь?

— А вот знаю.

— И отчего она выздоровеет?

— Оттого что не будет меня видеть.

— А она что, из-за тебя заболела?

— Да. Странно, да?

— Довольно-таки, — проворчал я. — Ты хочешь сказать: увидимся лет через десять, и это вовсе не скоро, нечего врать.