Как я стал кинозвездой

Этот детский лепет из уст уже не девочки, а почти девушки, признаюсь, позабавил меня. Впрочем, меня всегда удивляла та смесь детскости и зрелости, которая проявляется так неожиданно и особенно ярко выражена в дневнике Энчо.

— Ну и что дальше? Что думаете предпринять?

— Мы должны найти его, — не колеблясь ответил Кики. — Весь город перевернем, но найдем. Я знаю, как это делается. Я ведь…

— Шерлок Холмс, это мне известно… Хорошо, согласен, действуйте, но поменьше шума.

— Не беспокойтесь, товарищ Боянов. Мы приступаем немедленно.

— И если обнаружите какой-то след, дайте мне знать. В больнице у инженера Чернева были?

— Были. Вчера.

— Надеюсь, вы не рассказали ему про Энчо?

— Нет, нет! — воскликнули оба разом, что заставило меня усомниться в их правдивости.

— Не надо ему говорить, — продолжал я. — Он очень расстроится. Вы ведь знаете, как он любит Энчо!

— Знаем, знаем! — снова дуэтом ответили они.

С этой минуты, с этих немногих слов началась операция по розыску Энчо Маринова. Я расскажу о ней позже. Потому что на следующее утро в город приехали кинематографисты — режиссер Михаил Маришки, сценарист Владилен Романов, композитор Юлиан Петров-Каменов и редактор Голубица Русалиева. За рулем сидел черноусый Крачунов.

Их приезд придал событиям новый поворот…

2. «Вопиющая несправедливость», за которую призывают к ответу

Первыми кинематографисты посетили Гренчарова, начальника отдела просвещения в городском совете. Они сказали, что им предстоит решить две важные задачи и они просят его содействия. Во-первых, в связи с фильмом «Детство Орфея» — увидеть и услышать на месте ансамбль «Золотые колокольчики».

— Будет сделано! — заверил Гренчаров, донельзя польщенный визитом столь выдающихся кинодеятелей. — Организуем немедленно. — И позвонил Северине Миленковой: — Северина, ты? Гренчаров говорит. Тут у меня товарищи из Софии, кинематографисты. Приехали специально для того, чтобы послушать твоих «Колокольчиков». Да, да, для фильма… Энчо Маринов? Оставь ты его! Думай сейчас о «Колокольчиках»! Сможешь собрать их после обеда? Прекрасно! — Он положил трубку. — Все в порядке, товарищи! Сегодня в четыре в клубе… Миче, принеси, пожалуйста, кофе, на пятерых!.. А какая у вас вторая задача?

— Вторая задача, — ответила Голубица Русалиева, вынимая из полиэтиленового пакета, где она держала свое вязанье, большой конверт, — заключается в следующем: жительница вашего города Лора Маринова, мать Энчо Маринова, который участвовал в наших кинопробах, подала жалобу на, как она выражается, «вопиющую несправедливость», якобы совершенную нами по отношению к ее сыну. Она утверждает, что мы твердо обещали дать ему роль Орфея, а в последнюю минуту отстранили его по ложным мотивам. Маринова обвиняет нас в том, что истинные наши мотивы совершенно иные, точнее говоря, что мы хотим отдать главную роль по знакомству. Начальство требует от нас объяснений, и мы решили воспользоваться нашим приездом в город, чтобы заодно выяснить инцидент до конца.

— Ох, опять эта Лорелея! — вздохнул Гренчаров, по привычке смахивая со лба свисающий чуб. — Знали бы вы, сколько у меня неприятностей из-за этой особы! Ее сынок, редкостный хулиган, в нетрезвом виде разбил у меня в квартире люстру, стереомагнитофон, причем импортный… Но это не так важно. Важно другое: ходят упорные слухи, что Энчо Маринов исчез…

— Исчез?! — Мишо Маришки вздрогнул.

— Да. И даже покончил с собой оттого, что его не взяли сниматься. По крайней мере, так кричит на весь город его мамаша.

— Такого поворота событий уж никак нельзя было ожидать… — с тревогой проговорил Маришки.

— Я тебя предупреждал, — сказал сценарист. — Вся эта шумиха по телевидению, привлечение сотен детей, напрасные надежды, разжигаемые болезненным тщеславием иных родителей, — все это не могло не привести к осложнениям.

— Но должны же мы искать подходящих исполнителей, — пробормотал Маришки. — Я несу ответственность за миллион левов.

— Грош цена этому миллиону, если, не дай бог, с мальчиком случилось что-то непоправимое.

— При этом, — вмешалась в разговор Голубица, — у нас все еще нет ни Орфея, ни Эвридики.

Прихлебывавший кофе Гренчаров чуть не подавился:

— Что вы сказали? У вас еще нет Орфея?

— Нет, — ответил режиссер. — Все кандидатуры отпали.

Гренчаров улыбнулся чарующей, как выразился бы Энчо, улыбкой.

— Товарищи, — медовым голоском проговорил он, — а знаете ли, у меня есть сын, Жорж, необычайно талантливый мальчик. Попробуйте его. Хотите познакомиться? Сейчас я его вызову.

— А сколько ему лет? — спросил Маришки.

— Шестнадцать.

— Не подойдет. Нам нужен мальчик не старше тринадцати и неординарной внешности. А на Эвридику красивая черноглазая девочка. И дернула же меня нелегкая взяться за детскую картину! Снимал бы профессиональных актеров и горя не знал! А тут? Найдешь прекрасного мальчишку, а пока приступишь к съемкам, он уже басит и бреется.

— А вы дайте ему какую-нибудь другую роль, — попросил Гренчаров. — Мой Жорж — вылитый ковбой.

— У нас не ковбойский фильм, — ответил Маришки с раздражением. — И в данную минуту меня заботит другое: как ответить на это мерзкое заявление, раз Энчо Маринов исчез. Если он сотворил какую-нибудь глупость, я пропал. Могут выгнать со студии, как нашкодившего кота, пошлют заведовать клубом в какой-нибудь медвежий угол. Вы в милицию обращались?

— Не знаю. Это меня не касается, — ответил Гренчаров. — Я думаю, больше всех должен быть в курсе его классный руководитель, преподаватель географии Боян Боянов. Хотите, свяжу вас с ним?

…Когда он позвонил, я сидел в учительской. Встретиться с кинематографистами было любопытно. Мир кино так от меня далек! Правда, благодаря мемуарам Энчо я имел кое-какое представление о наших гостях, но одно дело — читать, а другое — увидеть их вблизи, своими глазами.

Когда они вошли в учительскую, я мгновенно узнал каждого — так живо обрисовал их Энчо: Мишо Маришки с его мальчишеской внешностью, сценариста Романова в неизменной кожаной куртке, придающей ему сходство с железнодорожником, редактора Голубицу Русалиеву в шерстяном вязаном платье и с бородавкой на щеке, композитора Юлиана Петрова-Каменова со свирепо выступающей вперед челюстью… Черноусый остался, по-видимому, внизу, в машине.

Я предложил им фруктовой воды, но они отказались. Все были очень взволнованы, в особенности режиссёр.

— Что там стряслось с Энчо Мариновым? — без всяких предисловий спросил он.

— Убежал из дому, — ответил я, не вдаваясь в долгие объяснения.

— Почему? — с чисто кинематографической напористостью расспрашивал он.

— Причин много.

— Какие же?

— Разные: кинематографические, музыкальные, семейные и даже физиологические.

— Физиологические? Не понял…

— Охотно объясню. У Энчо переходный возраст в самой острой фазе. Из яйца вылупился орленок, который желает свободно лететь куда вздумается, без деспотической материнской опеки, без вмешательства режиссера, без ослепительного света юпитеров.

— Значит ли это, что нет оснований за этого орленка тревожиться? Что он не запутается где-нибудь в густой кроне, что его не заклюет орел-стервятник, не подстрелит браконьер?

— Уверен в этом.

— Откуда эта уверенность?

В ответ я, забыв о данном Энчо обещании не показывать посторонним его рукопись, вынул из ящика заветные восемнадцать тетрадок и положил на стол перед сценаристом.

— Отсюда.

— Что это?

— Мемуары Энчо Маринова.

— Что?! — Сценарист от удивления разинул рот, совершенно так же, как я, когда впервые услышал об этом от Энчо. — Мемуары?!

— Да, рассказ о том, что он пережил, испытал. Нечто вроде исповеди, которая содержит ряд признаний, весьма характерных для того возраста, в котором сейчас Энчо.

— Интересно… — пробормотал Романов, перелистывая тетрадки. — Можно взглянуть?

— Можно, — сказал я. — Но только здесь, при мне. И если дадите слово, что без разрешения самого мальчика не предадите гласности то, о чем там рассказывается.