Повесть о красном орленке

Из-за забора мелькнуло испуганное женское лицо и тут же спряталось. Артемка уловил вздох: «Господи, что делается!»

Рядом и позади все так же ритмично бухали сапоги. Артемка на секунду оглянулся: партизаны бежали, сосредоточенные, молчаливые, держа на весу кто винтовку, кто пику. Артемка резко свернул за избы и выскочил на широкую, но такую же грязную улицу. И сразу впереди сверкнули вспышки: одна, другая, третья.

Теперь почему-то не стало страха. Наоборот, голова работала ясно и спокойно. Ноги вдруг окрепли и понесли вперед, навстречу этим вспышкам. Где-то сбоку вжигнула пуля, еще одна, еще... Кто-то вскрикнул сзади, глухо упав на землю. А выстрелы били один за другим. Наконец Артемка увидел тех, кто стрелял. Они убегали. Они убегали, оборачивались, стреляли и снова бежали. Артемка несся вперед, бил из браунинга, кричал что-то громкое, грозное. Кричал до хрипоты. Неожиданно увидел Неборака, будто в полусне махнул ему рукой.

— Удирают, а?!

Но Неборак не услышал, не обернулся, обогнал и Артемку, и всех, кто бежал с ним.

Вдруг впереди, совсем близко, словно из-под земли, выросли несколько легионеров. Откуда они взялись? Из проулка ли выскочили или с чьего-то двора, но Артемка растерялся.

Легионеры тоже не ждали, должно быть, встречи: застыли с перекошенными лицами. Но стояли недолго. Один вскинул винтовку и почти в упор выстрелил в подбежавшего с пикой партизана. Но тут же сам рухнул на землю. Это Неборак пальнул. Потом другого уложил. Сбоку на него сразу же бросился здоровенный легионер. Ощерив крупные редкие зубы, двинул штыком в грудь Неборака, выбив у него маузер.

У Артемки потемнело в глазах, ноги сделались ватными, он чуть не упал. Но это лишь на мгновение. В следующее он увидел, что Неборак одной рукой держится за штык, другой — за ствол винтовки, а легионер давит вперед, и кончик штыка вот-вот вопьется в грудь. Неборак не крикнул, не позвал никого на помощь, а только сжал челюсти и держал, держал руками свою смерть... У Артемки вдруг пропало оцепенение, и он раз за разом разрядил в легионера браунинг.

И снова Артемка бежит по грязной широкой улице. Далеко впереди мелькают зеленые шинели белополяков. Они уже не отстреливаются, а только удирают, бросая винтовки и тяжелые подсумки с патронами.

Между туч на секунду вырвалось беспечное солнце, больно ударило по глазам.

— Куда летишь, Космач?

Артемка остановился, бессмысленно глядя на грязного, но улыбающегося Костю.

— А, это ты?.. Что, мы уже победили?

— Победили, Космач.

Артемка хотел было улыбнуться, да не получилось улыбки: губы вдруг жалко покривились и задрожали. Он резко отвернул лицо. Костя приобнял Артемку.

— Ничего, дружок... Это бывает...

Постепенно собирались измученные ночным переходом и тяжелым боем партизаны. Одни тащили в охапках добытое оружие, другие вели раненых, третьи несли погибших.

Колядо смотрел воспаленными глазами на проходивших мимо, сурово сдвинул брови: как бы успешно он ни выигрывал сражения, а потери, пусть даже небольшие, всегда заставляли с болью сжиматься это мужественное сердце. Подошел Неборак с обинтованной наспех ладонью.

— Ранен?

— Пустяк, заживет. Могло быть и хуже, если бы не Артемка.

— О! — с заметной гордостью воскликнул Колядо.— Этот хлопчик стоит двух добрых мужиков.— И засмеялся.— Весь в меня.— А через минуту уже другим, озабоченным тоном: —Иди, Неборак, в лазарет, а я до хозкоманды. Трофеи посмотрю.

Вопреки расчету, трофеи оказались не столь большими: сорок одна винтовка, двадцать восемь гранат и около двух тысяч патронов. Колядо ломал голову: куда же делись два орудия и пулеметы? Где обоз легионеров?

Из разговоров с сельчанами, а главным образом с крестьянином, приехавшим из соседней деревни, Колядо узнал, что в Юдиху зашла лишь небольшая часть. Остальные войска с обозом и пушками стоят в деревне Крутишке, в пятнадцати верстах отсюда. Туда же вчера, поздним вечером, пришел еще один отряд поляков.

— Гляди, командир,— сказал в заключение мужик,— как бы они не смяли тебя. Больно много бандюков нонче собралось.

Колядо сам понимал, в какое трудное положение попал отряд, как просчитались разведчики, решив, что в Юдиху войдет вся белопольская колонна.

Собрались командиры.

— Шо робыть будем?

— Отходить надо.

Неборак отрицательно покачал головой.

— Сейчас сниматься нельзя — в степи мы беспомощны, Мало оружия, патронов. Догонят — перебьют. Ночью уходить.

— Верно,— поддержал Колядо.— Надо стоять здесь до ночи. Ночью мы непобедимы.

15

Под временный лазарет был взят большой кулацкий дом. Сейчас в нем хозяйничал юркий толстячок в белом халате, в пенсне — отрядный военфельдшер Лаврентий Наумович.

Попал он в отряд ранней весной. Колядо только-только сбежал из каменской тюрьмы и, создав небольшой отряд, вышел из бора, чтобы попробовать свои силы на колчаковских дружинниках. Вдруг далеко в степи партизаны увидели одинокую фигуру человека. Поскакали. Человек, увидя всадников, метнулся было бежать, да тут же остановился: разве убежишь от коней в степи? Партизаны окружили его, с любопытством разглядывая. Человек был одет в легкую городскую одежду, на голове торчала стожком мятая шляпа, на носу блестели очки. Лицо было измученно, он весь дрожал от пронизывающего ветра, а в глазах... Глаза его выражали такую страшную тоску и одновременно ненависть, что трудно было смотреть в них.

— Хто такой? — спросил Колядо.

— Фармацевт...

— Хфармацевт? А шо це таке? С чем его едят?

— Я делаю лекарства в аптеке...

— А-а! Это хорошо. Тильки скажи, яким ветром занесло сюда?

Человек беспокойно глянул в глаза Колядо: кто он? Кто эти люди? Друзья или враги? Что они принесут: спасенье или смерть? Кажется, они неплохие. Особенно этот, молодой хохол.

— Шо ты злякався? Говори.

В этом вопросе, во взгляде человек вдруг приметил участие, обыкновенное человеческое участие, от которого теплеет на сердце.

— Я еврей,— дрогнувшим голосом сказал человек и все-таки сжался, ожидая если не удара, то оскорбления.

— Ну и шо? — не понял Колядо.

— Я еврей,— повторил с каким-то отчаянием человек.— Бежал из Камня... Белые ловили и убивали всех евреев... Я уже пятый день брожу в степи...

— Да, брат, невеселое дело,— проговорил задумчиво Колядо. А потом быстро: — У нас служить будешь? В партизанах? Военфельдшером?

Человек усмехнулся:

— Какой же из меня военфельдшер? Фармацевт я...

— Ничего! — решительно заявил Колядо.— Для кого ты хвармацевт, а для нас фельдшер. Рану забинтовать сумеешь?

— Сумею, конечно.

— Вот и добре. Хлопцы, кто-нибудь отведите... Як звать тебя?

— Лаврентий Наумович...

— Отведите Лаврентия Наумовича в лагерь, накормите, оденьте потеплее. А мы — в гости до кулаков.

Лаврентий Наумович прижился в отряде. Сначала с робостью и неумело обрабатывал раны, оперировал, потом привык, научился и делал свою работу быстро и хорошо. Звание военфельдшера с легкой руки Колядо прочно закрепилось за Лаврентием Наумовичем, и он с удивлением замечал, что гордился этим.

Шнейдер был мягким и вежливым человеком. Он никогда и ни на кого не повышал голоса, старому и малому говорил «вы», что очень забавляло партизан, которые не привыкли к такому «господскому» обращению. Молодых и старых называл «молодой человек». И это смешило мужиков. Партизаны тоже обращались к нему по возможности на «вы», почтительно величали Наумычем.

Неборак вошел в лазарет, когда Наумыч заканчивал перевязку партизану, раненному в голову.

— Отлично, молодой человек,— произнес Наумыч, отходя от партизана и любуясь его аккуратно забинтованной головой.— Как сказал бы Колядо: не голова, а яичко.

Партизан улыбнулся, встал:

— Спасибо, Наумыч.

— Быстрее выздоравливайте, молодой человек.— Увидел Неборака, его обмотанную руку, произнес шутливо: — С боевым крещением вас! Садитесь.