Красное солнышко

— Да ведь меня и одеть надо, и накормить, и в гимназию деньги внести, и книги покупать…

— И еще что?.. И еще что? — шутливо продолжала Мария Ивановна, закрывая рот мальчика ладонью.

Миша засмеялся, на лету поймал руку матери, крепко поцеловал и, взглянув на часы, начал собираться уходить в гимназию.

— Провизию для обеда сама купишь? — спросил он Марию Ивановну, остановившись в дверях уже совсем одетый.

— Сама; я знаю, что у моего повара на это времени не хватит, хотя закупки у нас небольшие; а ты когда думаешь сходить к Лёве познакомиться с его зверьками?

— После обеда, иначе нельзя; повар должен обед готовить.

— Но, может быть, мы сегодня пообедаем так, в сухомятку: чаем, колбасой, вареными яйцами?..

— Почему? — удивился Миша.

— Я знаю, что тебе очень хочется скорее побывать у Лёвы, а тут надо возиться с обедом.

— Это ничего не значит. Я не хочу, чтобы ты осталась полуголодная… Нет, уже этого не было и не будет, — добавил он, и сейчас же скрылся за дверью.

Мария Ивановна молча посмотрела ему вслед; на глазах ее навернулись слезы.

— В тягость! Еще он говорит; да разве такое красное солнышко может быть в тягость! — промолвила она вслух, — разве без него я могла бы и жить… и работать!.. После смерти моего мужа я живу только для него; я люблю его больше всего на свете… Живу им… Он мое — красное солнышко… Моя радость, моя надежда… Мое счастье!

С этими словами Мария Ивановна тоже начала собираться; вышла на лестницу, заперла дверь, положила ключ на обычное место и торопливо направилась в магазин верхнего дамского платья, где как мы уже знаем, ей приходилось просиживать за работой с утра до ночи.

Миша, между тем, давно уже успел придти в гимназию. Первый встретившийся там ему товарищ был Лёва, который, очевидно, сторожил его.

— Ну, что? — тревожно спросил он его вполголоса, так, чтобы другие не слышали. — Что сказала твоя мать относительно зайки и голубя?

— Да, ведь, я тебе еще вчера говорил, что мама, конечно, согласится… Она сегодня даже предлагала остаться без обеда, чтобы я мог пораньше придти к тебе, да я сам не согласился; она так много работает не только днем, а иногда и ночью, что ей необходимо поддерживать силы, если не сном, то хотя бы пищей.

— Добрая, хорошая Мария Ивановна, дай ей Бог здоровья за то, что она так хорошо относится к моим зверкам! Я их очень, очень люблю и ни за что бы с ними не расстался, если бы не был уверен, что они остаются в хороших руках; но знаешь, что, Миша? Отец очень торопится отправить меня в Москву; в конце будущей недели я должен обязательно принести к тебе твоих жильцов.

— Очень рад.

— А помещение успеешь им приготовить?

— Успею; и если удастся выполнить все, как задумал, то, кажется, выйдет не дурно. Однако, мы с тобой заболтались; смотри-ка, все уже пошли в классы.

— Да, правда; пойдем скорее, пожалуй, учитель заметит и еще оставит в гимназии до вечера в наказание.

— Это уже будет совсем плохо.

— Особенно теперь; пойдем же, пойдем скорее.

Взявшись за руки, мальчуганы чуть не бегом ворвались в класс, куда, секунду спустя после их прихода, пришел и учитель.

Миша на этот раз ожидал с нетерпением конца классов; да оно и неудивительно: ему столько дела предстояло сегодня: во-первых, по обыкновению, заняться стряпнею, во-вторых, прибрав посуду после обеда, сбегать к Лёве, познакомиться с зайкой и голубем; в-третьих, приготовить уроки к завтрашнему дню и, в-четвертых, если еще не приступить к постройке, то, по крайней мере, подыскать необходимый материал для постройки, который он на днях случайно видел на чердаке.

Но вот, наконец, пробило три часа, раздался звонок, и шумная толпа гимназистов разом хлынула из дверей. Миша, как всегда, старался выйти последним, чтобы не участвовать в общей сутолоке; придя домой, он даже приготовлением обеда занимался рассеянно и чуть было не насыпал в суп вместо соли мелкого сахара; раньше стряпня забавляла его, сегодня же, наоборот, казалась очень скучной. Зато с какой радостью и как поспешно побежал он к Лёве, когда все домашние дела оказались оконченными.

Лёва жил довольно далеко, почти на противоположном конце города, но Миша, увлекшись своими думами, не замечал расстояния и мчался с быстротою молнии.

— Здравствуй, Лёва, — окликнул он товарища вбежав к нему в комнату.

— Здравствуй! Что ты так запыхался?

— Слишком быстро шел.

— А я давно тебя поджидаю.

— Нельзя было раньше; дома дела задержали… Только сейчас успел все кончить.

— Знаю… знаю: ты ведь и повар, и судомойка, и столяр, и маляр.

Миша улыбнулся.

— Одним словом, на все руки, — продолжал Лёва.

— Ну, пойдем однако, к моим любимцам, они уже нас дожидаются.

И он ввел Мишу в небольшой чуланчик, где, прижавшись в уголке и грациозно встав на задние лапки, стоял прелестный, беленький зайчик, с бледно-розовым носиком и такой же как бы подкладкой под пушистыми белыми ушками.

— Орлик, сюда! — подозвал его Лева.

Зайка моментально встал на все четыре лапки и в два прыжка приблизился к Лёве.

— Под козырек! — скомандовал Лёва.

Зайка снова встал на задние лапки, вытянулся в струнку и одну из передних приложил к уху.

— Довольно; теперь покажи нам, как старые бабы ходят в лес за ягодами!

С этими словами Лёва перекинул ему через плечо корзиночку; зайчик согнул спину, медленно заходил взад и вперед, и от времени до времени наклонялся к полу, как бы что-то поднимая.

Миша, глядя на все эти проделки, положительно пришел в восторг.

— Что, хорошо? — спросил Лёва.

— Восхитительно; как только удалось тебе его выучить?

— Терпением взял, ласкою; уверяю тебя, ни разу не бил… Вот потому-то и боюсь, чтобы он всего не перезабыл; как ни говори, а для того, чтобы выучить, труда приложено не мало… Ну-ка, попробуй при мне проделать то же самое, а я сяду в стороне.

Миша не заставил себе повторить и остался очень доволен, когда Орлик во всем, беспрекословно его слушался.

— Теперь перейдем к Красавчику, — сказал Лёва, сделав зайке знак, что он может удалиться.

При слове "Красавчик" изящный, белый голубок, твердо знавший свою кличку, моментально вспорхнул к нему на плечо и начал осторожно тыкать клювом прямо в щеку.

— Здравствуй, здравствуй! Ты здороваешься со мною, целуешь меня… Здравствуй, мой дорогой… Как поживаешь? — Голубок в ответ принялся порхать по всем направлениям чулана.

— Вижу, что тебе весело живется, — продолжал Лёва, — но вечно веселиться нельзя; покажи-ка нам, как скучают маленькие дети, когда их, в наказание за капризы, оставляют без пирожного.

Голубок опустился на пол и остался недвижим, точно он был не живой голубь, а игрушечный.

— А что должны делать дети, чтобы старшие простили их? — спросил, несколько минут спустя, Лёва.

Голубок нерешительно поднялся с места, и тихонько, осторожно, переступая с ножки на ножку, точно боясь разбудить кого, подошел к Лёве и дважды приложился клювом к его руке.

— Не дурно? — снова обратился Лёва к товарищу.

— Я изумлен! — воскликнул Миша, — если бы не сам своими собственными глазами видел, то, право, не поверил бы, что можно добиться такого повиновения не только от зверей, но даже от птиц!

Лёва самодовольно улыбнулся.

— Заставь его повторить, — предложил он Мише.

Повторение с "Красавчиком" оказалось так же удачно, как и с "Орликом", и Миша ушел от Лёвы, совершенно очарованный, очарованный настолько, что даже не в состоянии был тотчас сесть за приготовление уроков.

Когда мать его вечером вернулась с работы, он ей подробно рассказал обо всем и даже представлял в лицах проделки своих будущих квартирантов.

— Да неужели! — удивилась Мария Ивановна, слушая внимательно рассказы сына.