Зеленые каникулы

— Ладно, будь по-твоему, — уступил мне агроном.

— Смотри какой предусмотрительный! — Дядя Сико улыбнулся агроному. — И кто это придумал, что он плохо соображает!

— А что мне будет за мой труд? — Я опустился на стул.

— Будет весомый трудодень! — сказал агроном.

— Что это еще за весомый трудодень? — Я действительно удивился.

— А вот что, — деловито начал председатель, — за один день будем начислять трудодень и двадцать пять сотых, за каждые четыре дня — пять трудодней.

— Ух, сколько трудодней упустил! — Я с сожалением хлопнул ладонью о ладонь, вскочил и кинулся к дверям.

Открыл двери, а вдогонку голос председателя:

— Поговори с родными! Если не позволят работать, приходи ко мне!

Я сбежал по лестнице, понесся по проселку и все кричу:

— Ух, сколько трудодней потерял! Надо же, сколько трудодней потерял!

Влетел в наш двор, одним духом одолел лестницу и очутился на веранде.

— Ух, сколько трудодней потерял!

Отец сидел за столом — уже вернулся с фермы — и, как сам выражается, «вкушал» обед.

— Что? Что ты потерял, сынок? — спросил он участливо.

— Трудодни!

Он с сомнением всмотрелся в меня, но я не дал ему ничего сказать — подробно объяснил, что потерял и почему потерял.

Отец внимательно выслушал и заявил:

— Тут я не знаю, как быть, поговори с матерью.

Я рассказал все матери, а она — поговори с дедом.

И дедушке я объяснил все сам, а он дымит трубкой и не торопится с ответом. Наконец молвил:

— Дай бог, сынок, Мерцхале стать ослом, а тебе человеком!

В эту ночь мне до самого утра снилась зеленая ракетка.

6

Рано утром сошел я во двор и вижу: под грушей лежит новенькая буковая бочка средних размеров — Лексо привез. Дед наклонился над дыркой в бочке, подул в нее, потом припал носом, глубоко втянул воздух и сказал, что бочка из-под вина, придется хорошенько промыть ее. Я живо развел огонь и поставил большой котел воды на треножник. Дедушка выстругал кизиловую затычку, мама дала нам чистую тряпку, и пошла работа!

Закипела вода, и дед говорит:

— Ну-ка подумай, чего нам не хватает?

Я быстренько вынес из марани большую воронку. Мы влили в бочку кипящую воду и начали катать ее по земле, раскатывать из стороны в сторону! Два раза промыли бочку горячей водой, два раза холодной и успокоились — она стала чистой.

— Не будет ни протекать, ни вином отдавать, — заверил дед, вытирая руки о фартук. — А теперь примемся, сынок, за двуколку.

Мы захлопотали: дед осмотрел повозку — каждый копыл в отдельности, одни мы укрепили, другие сменили, в грядки вбили по гвоздю, а потрескавшиеся перекладины обмотали тонкой проволокой, потом обнаружили, что на одном ободе обруч разошелся на месте стыка. Размышлять тут было нечего.

— Чего стоишь? — напустился дед. — И это мне чинить?

— А я что могу поделать! — Я вертел в руках молоток.

— В контору нужно сходить!

— Председателя привести?

— Ах ты негодник, опять ты по-своему! — рассердился дед. — Будто не понимаешь, что надо делать!

— Не понимаю! Виноват, что ли!

— В кузницу надобно отнести! Может, еще сегодня удастся тебе человеком стать…

— Понятно, понятно!

Я не дал ему закончить и направился в контору. Выписал у счетовода наряд, пришлепнул у дяди Сико круглую печать, а на обратном пути завернул к своему приятелю Ладо. Он, конечно, еще спал. Я потряс его.

Ладо протер глаза и уставился на меня, будто впервые видел.

— Вставай! — Я стянул с него одеяло, схватил за руку и усадил в постели. — Вставай, пойдешь со мной в кузню.

Он сначала удивился, потом начал дурачиться — не поверил, что я серьезно говорю.

— Мне лень, пускай Нуну идет с тобой.

Нуну, его сестренка, в люльке качается.

Я разозлился.

— Вставай, пока силой не стащил!

Будьте покойны — изволил встать! Не потому, конечно, что испугался, просто сообразил — серьезно говорю, по делу пришел к нему.

В комнату вошла мать Ладо с веником в руках. Увидела меня и глазам не поверила.

— Кто это тебя так рано поднял, Рати? — и смеется.

— Я сам проснулся, тетя Мариам.

Мать Ладо учительница, в нашем классе преподает грузинский, а в классе Ладо — русский.

— Не обманываешь?

— Что вы, тетя Мариам, не на уроке ведь! — и тоже рассмеялся.

— Спасибо тебе, Рати, разбудил его, не то до вечера проспал бы!

— Не может быть! — деланно удивился я.

Тетя Мариам оскорбилась.

— Подумайте, не верит! Неправду говорю, по-твоему? — Она приставила веник к стенке.

Я понял — хватил через край.

— Нет, тетя Мариам, что вы, просто не верится как-то!

— Да что я сказала невероятного, Рати?

Я промолчал. Глянул на Ладо — хихикает.

Тетя Мариам обернулась к нему.

— Видишь, я не мешаю тебе спать. Если б не Рати, до вечера провалялся бы. Не вздумай хвастаться, будто сам проснулся! Лежи, лежи, сынок, отлеживай бока на мягком тюфяке! Знаешь, что я заметила, Рати? Завернется с головой в шерстяное одеяло — видишь какое толстое? — и на каком боку заснет, на том и проснется! Боюсь, Рати, если сон его не доконает, так он под жарким одеялом задохнется.

— Не оставишь меня в покое, возьму и отправлюсь в Кисловодск, к дяде! — выпалил Ладо. — Рати, подай рубашку. Оказывается, в Кисловодске ничего не запрещают делать, не мешают человеку жить. Вставай когда хочешь, ешь когда хочешь, можешь вообще не есть — не заставляют, и гуляй сколько хочешь… Подай брюки, Рати.

— Куда отправишься? Ну-ка повтори!

— А что тут особенного? В Кисловодск.

— В Кисловодск! — Тетя Мариам ухмыльнулась.

— Ну да, спасение для меня этот Кисловодск! И ты бы не отказался, Рати, правда? — Он подмигнул мне. — Подай ботинки.

— Кто тебе задурил голову этой чепухой? — поинтересовалась тетя Мариам.

— Мой дядя Барнаба, брат моего папочки. — Ладо оделся наконец. — Ты же сама говоришь, старшим надо верить, надо их слушаться. Принеси мне воды, Рати!

— Интересно, на каком языке вы объяснялись, хотела бы знать: он не знает грузинского, а ты русского!

— А мы Илу пригласили переводчиком.

Я фыркнул, Ила — дурачок, слабоумный, целый день слоняется по деревне без дела.

— Что Ила, что Барнаба — оба одного ума, и ты недалеко от них ушел, — заключила тетя Мариам.

Мы с Ладо пошли к нам за колесом. По пути я рассказал ему все. Ладо очень порадовался за меня…

Вместе мы кое-как докатили колесо до кузницы. Ладо присел на ограду, а я утер ладонью пот со лба, пошарил в кармане, выудил наряд и протянул его кузнецу Абеле.

Дядя Абела медленно окунул раскаленную мотыгу в мутную воду, отбросил кувалду и взял у меня бумагу.

— Надо сегодня же починить, дядя Абела!

— Скачала поздороваться надо, Рати, — сердито напомнил он.

— Вот и я им про то твержу, — подал голос второй кузнец.

Девятиклассник Зураб, он стоял у мехов, расхохотался. Я был виноват и потому смолчал.

— Смотри, в другой раз не серди! — Дядя Абела хлопнул меня по плечу своей сильной, большой рукой и вышел во двор.

Странно, но Ладо не забыл поздороваться с ним, дядя Абела ответил на приветствие и внимательно осмотрел колесо.

— Приходи к концу дня вместе с твоим приятелем, будете раздувать огонь в горне, тогда живо управимся и поможем твоей беде.

Я уже собрался идти, но тут Зураб решил сострить:

— Как поживает твоя Мерцхала, Рати, голос у нее не установился?

— Как же, давно установился! Просит тебя заходить, пускай, говорит, первым голосом ревет, а я вторым буду подрезывать!

Все рассмеялись, а Зураб двинулся ко мне, но дядя Абела осадил его:

— Ну, ну, придержи-ка руки!

Идем мы с Ладо, веселые, шутим.