Стеклянный конверт

Над водой неторопливо скрипели уключины, и, смущённый вниманием и верой в него стольких серьёзных людей, дрожащим голоском пел Чинарок:

В воде отражалось синевато-серебристое небо и большое взбитое облако. Лодка вошла в отражение этого облака, и тогда даже с берега стало заметно, как около лодки всплёскивались карпы. Ребята проехали под тросом, уводя за собой рыбу. Они вышли на чистую воду и поплыли по сверкающей дорожке, будто разостланной по воде до самого солнца.

На берегах застучали двигатели, загремели лебёдки. Ковши заскользили по тросу, прокладывая в тине дорогу газу.

БОЛЬШОЙ ДЕНЬ

Сегодня снова переезд. Но не вдоль трассы, а вбок, в сторону. От основной магистрали газопровода пойдёт ответвление. На строительство этого отвода и назначен отец.

По утреннему холодку хорошо тянет мотор. Не встало ещё солнце, а машина уже подошла к переправе через рукав Кубани.

У парома стояли двое мальчишек с длинными кривыми удочками. На одном пареньке выгоревшая добела истёртая пилотка. Стриженная наголо голова второго не покрыта. У одного — через плечо старая, небольшая противогазная сумка. Она набита сверх меры, застегнуть не хватало длины ремешка, и он надвязан куском шпагата. Мальчик бережно держал в вытянутой руке ржавую консервную банку, запечатанную слоем свежей грязи. У другого мальчишки — тяжёлая камышовая сумка, в которой пламенели помидоры вперемешку с дымчатыми абрикосами.

— Дядечка, вы, случаем, не на Лиманскую станицу едете? — спросил мальчик с банкой.

— Да! Но только поедем вдоль берега.

— Ой, дядечка! Мы же с той станицы! Подвезите! Мы вам как ехать покажем, — оживился мальчик.

— Но мы будем делать остановки, а потом ещё заедем на буровую, к газоразведчикам, — сказал Анатолий Николаевич.

— Ой, так это же всё по пути, дядечка. Знаем мы и ту вышку! Довезите нас, пожалуйста. Мы вам дорогу будем говорить.

— С рыбалки мы. Тут, на рукаве, ловили. Места в машине мы вовсе ничуть не займём, — перехватывая ручку сумки, сказал второй мальчишка. — В плавнях-то дорога не бойко езжая. А мостки-то и вовсе — чтоб им пропасть.

— Возьмём рыбачков? — спросила мама, повернувшись к отцу. — Как-нибудь потеснимся.

Она убрала с заднего сиденья чемодан и поставила его себе под ноги. Талка передвинула узел с постелью на ящик, освободив рядом с собой место.

— Вы к нам насчёт газа? У нас газа полно! Даже из моря вылезает у Плеваки, — захлебываясь, сообщает говорун.

Мальчика с противогазной сумкой звали Чайкой, а мальчика с помидорами — Горобцом. В Приазовье так называют воробьев.

Песчаная просёлочная за переправой дорога свернула в сторону моря. Начались плавни — непролазные заросли камышей и осоки.

Над ними, ещё полными утренней сумеречности и тишины, поднималось небо, подсвеченное у горизонта широкой зарёй.

Дорога пошла узкая, как коридор, просечённый меж зелёных живых стен камыша.

На дорогу выкатился ручей и остановился на ней круглой лужей, в которой отразились и ещё серые камыши, и клочок совсем уже по-дневному синего неба.

Анатолий Николаевич остановил машину и вышел. Мальчишки думали, что он хочет проверить, глубока ли лужа, можно ли тут проехать не буксуя. Но Анатолий Николаевич достал из-под сиденья сапёрную лопатку и выкопал неглубокую ямку сбоку дороги. Потом он вынул из сумки пробирку, открыл её, подержал в той ямке вниз отверстием и опять закрыл, запечатал и что-то надписал на ней.

Мальчишки переглянулись, толкнув друг друга локтями.

Тут на всех набросились комары. Будто кто вытряхнул их из мешка. Отец, махая перед лицом руками и отплёвываясь, вернулся к машине и дал газ.

— Ох, и вредные гадючки! Только и ждут, чтоб к кому присосаться, — возмущается Горобец.

— Да вы не бойтесь! Они в момент отчепятся, как пригреет солнышко и с моря ветер пойдёт! — успокаивает Чайка.

Комары отстали только тогда, когда «газик» набрал скорость и, ударив с разбегу передком о воду, раскидал лужу.

За поворотом над плавнями показались рыжие камышовые крыши и белые хаты посёлка. У самой дороги дымили костры. В синем дыму вокруг костров, как спицы вокруг втулки велосипедного колеса, уткнув головы чуть не в пламя, сгрудились коровы и телята. Прямо на дороге стоял ишак около костра. Одну его ногу припекало, и он время от времени бил задними копытами, раскидывая головешки. И ни коровы, ни телята не давали проезда «газику», не уходили из дыма. Пришлось искать объезд.

— Так они всё время и коптятся, как селёдки. Когда же они пьют и едят? — удивляется Талка.

— Едят! — говорит Горобец, хлопая себя ладошкой по щеке.

В плавнях всё ещё клубятся сизые облака комарья.

Заросли прижали дорогу к самому морю. «Газик» осторожно идёт по узкой полосе ракушечно-песчаного пляжа. Справа — плавни. Хмуро-зелёные, высокие — в два человеческих роста, — надвинулись они на пляж, покачивая копьями жёстких верхушек. Слева — море.

Влажный ветер, потянувший с моря, разгоняет комарьё, начинает выкатывать на прибрежную мель жёлтую воду, скручивая её в валы. Береговой песок наглажен волнами до блеска.

— Правда, хорошее у нас море? А купаться в нём! А песок какой! — хвалится Чайка.

Машина опять остановилась. Отец вышел и вновь набрал воздух в пробирку и надписал на ней. Мальчишки удивились: есть же такие карандаши, что пишут на стекле!

«Газик» тронулся вновь.

Мальчишки ехали стоя, широко расставив ноги и держась за плечи друг друга. Так им дальше видно. Полоса прибоя была забита жирующими птицами. Горобец, тыча пальцем вперёд, называл Талке птиц. Перебегали торопливые кулики; прохаживались кривоносые кроншнепы; гордо изогнувшись, стояли белые цапли; шли, переваливаясь с боку на бок, утки. Птиц не слыхать, как в немом кино. Их крики и работу мотора глушил набирающий силу прибой.

Вспугнутые, поднимались перед самой машиной птицы. Отлетев немного вперёд, они подсаживались к птичьим стайкам, ещё не потревоженным «газиком». Так, перемещаясь, птицы всё гуще забивали перед машиной узкий пляж. Будто «газик», как бульдозер, сдвигал эти стаи.

— Вот сколько у нас дичи! Это на виду, а сколько там, в плавнях! — восторженно качал головой и прищёлкивал языком Чайка.

— Скоро уж нельзя будет ехать! — кричит Талка, стараясь пересилить гул прибоя. — Птицы совсем загородят проезд!

Сообразительней всех оказываются маленькие кулички-перевозчики. Поднявшись перед машиной, они повернули назад, облетели её сбоку, над волнами, и опустились за «газиком». За перевозчиками перелетают кулики покрупней, утки, кроншнепы, цапли.

— Кулик — невелик, а подогадливей голенастой чапуры! хохочет Чайка.

«Газику» приходится вилять, как слаломисту. На пути то и дело попадаются коряги и выворотни. Рогатые, с налипшими гривами морских трав, стоят они вдоль пляжа, завязнув в прибрежных песках, похожие то на кикимор, то на зверей и огромных птиц.

— Ночью тут на берегу весело! Эти коряги, как чертяки какие, растопыривают когти. Того и гляди, схватят в темноте за ногу. Здорово! — восторженно говорит Чайка.

Подъехали к провисшему бревенчатому мостику через гирло — протоку.

— Дядечка, остановитесь! Надо инспектуру навести, — сказал Чайка и вынырнул из «газика».

Он пробежал по мосту, вертя головой и вращая глазами, попрыгал на середине и закричал:

— Давайте на меня! Не спеша, помалу!

И пока «газик» переезжал, Чайка шёл перед ним, показывая обеими руками дорогу. Колёса стучали по незакреплённым брёвнам, как молоточки ксилофона, и каждое бревно звучало своим, особенным звуком.