Ступеньки, нагретые солнцем

Но мама будет непреклонна. Она скажет:

«Катерина, не морочь мне голову! Бери сумку и ступай в магазин. Что ещё за мода — «обойдёмся»? С какой стати обходиться?»

И вдруг мама не верит своим глазам — Катя сразу закрывает книгу, берёт сумку, самую большую, и говорит:

— Дай мне побольше денег. Я куплю торт и конфеты. У нас сегодня будет гость.

— Какой гость, Катя?

— Увидишь, мама. Могу я приготовить сюрприз? Могу или нет? Или я про всё должна заранее докладывать?

— Можешь сюрприз. Ну хоть намекни, а, Катя.

— Никаких намёков. Воспитывай в себе выдержку и силу воли.

Катя уходит в магазин. Она быстро-быстро сбегает с лестницы. Катя по-прежнему не любит спускаться вниз на лифте. Щёлк-щёлк-щёлк — шаги по ступенькам. А в голове весёлая мысль. Как прекрасно получилось, что она встретила во дворе этого человека. Как удивительно, когда случается вот такое совпадение.

Он подошёл к ней, пожилой человек с ясными, совсем не стариковскими глазами на старом морщинистом лице. Подошёл и сказал странную фразу:

— Девочка, то есть Катя, твою маму как зовут?

— Любовь Григорьевна.

И тут с ним стало твориться что-то невероятное. Он завертелся на одном месте, почти заплясал. Потом стал хлопать Катю по плечу, глядеть на неё то прямо, то сбоку и всё время кричал:

— Вот история! Люба! А? Люба наша! Ты понимаешь, что я говорю? Нет, не понимаешь? Но это же просто. Приезжаю в ваш город — сын у меня здесь, внуки, невестка — смотрю, идёт Люба. Я ему: «Люба!» А он мне: «Катя». Я ему: «Не может быть! У меня же глаза есть». А он мне своё. Я всю ночь вертелся, но правда всё равно моя. Ты Катя, но ты же её дочь! Любина! Теперь понимаешь?

Катя видела, как он радуется; она не все поняла, это было трудно. Старик говорил почти как Тимка. Но Тимка известный чудак. А это солидный человек.

— Приходите к нам в гости. Мама будет рада.

— Конечно, приду! Сегодня приду. Конечно, будет рада. А я так рад, что ты даже не представляешь себе!

Когда дед Тимофей сказал Тимке, что он сегодня идёт в гости, Тимка обиделся:

— Какие, дед, гости? Ты к нам приехал, у нас и будь.

— Я тебя с собой возьму. Знаешь, к кому иду? К Любе из госпиталя.

— Нашлась всё-таки? Дед! Ну ты даёшь!

— Нашлась. И совсем близко нашлась. Пойдешь со мной?..

Конечно, Тимка пойдёт. Он столько слышал от деда о Любе, ему хочется её увидеть. Они поднимаются на седьмой этаж, дед нажимает кнопку звонка.

— Дед! Погоди! Это же знаешь, чья квартира? Это Катя здесь живёт!

— А я что говорю? Конечно, Катя. Катя и ее мама, Люба.

Дверь открывает Катя. Она уставилась на Тимку. Дед сказал:

— Это мой внук, ты его знаешь.

А сам всё смотрел за Катину спину. И тут из кухни вышла Катина мама.

— Люба! — Дед Тимофей стал вертеть её и разглядывать.

Катина мама сначала растерялась, потом неуверенно улыбнулась, потом вспомнила и вскрикнула:

— Дядя Тимофей!

Потом заплакала, потом засмеялась, потом потащила деда в комнату, а Тимка и Катя пошли за ними.

Весь вечер дед и мама разговаривают, не обращая внимания на Катю и Тимку. Они вспоминают прошлое. Там, в прошлом, беды и страдания, война и потери. А они вспоминают то время светло. А Тимка и Катя слушают их, перед Тимкой и Катей встают картины…

В госпиталь пришёл слепой баянист. Люба привела его в палату. Он сел на белую табуретку посреди палаты, заиграл тихо и мягко, а Люба стояла рядом с ним и пела: «Бьётся в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза…» Тоненький голос, девочке двенадцать лет. Она стояла, положив руку на плечо баяниста и пела песню за песней. А раненые слушали. Потом Люба новела баяниста в другие палаты. Они ходили весь вечер. А вечером за баянистом пришла его мать, взяла его под руку и увела домой.

Почему сегодня деду Тимофею вспомнился этот слепой парень, который больше и не приходил к ним в госпиталь? И Катина мама его помнит.

Дед спрашивает:

— Люба, я ещё тогда у тебя спросил: «Почему ты положила руку ему на плечо?» Помнишь, что ты ответила?

— Не помню, дядя Тимофей. А что я ответила?

— Ты ответила: «Потому что он слепой…»

Помолчали. Дед вздохнул:

— Тебе было всего двенадцать лет. А помнишь, как ты нас провожала на фронт? После выписки? Нет, ты помнишь?

— Плакала о каждом… — вздыхает Катина мама. — Я уже тогда стала понимать, нагляделась на раны и боль. Война уже не казалась мне торжественной радостной битвой, где одни победы и слава. Страшно было, боялась, что вас всех убьют или ранят. Вот и плакала.

— Да, на всех хватало слёз… А воевали мы лучше после этого, зная, что есть на свете девочка, у которой на нас хватило сердца.

— Да что там, дядя Тимофей, — смущается Катина мама. — Давайте я вам ещё салата положу.

— Положи, вкусный салат. Ну, а как ты дальше жила, Люба?

— После госпиталя пошла кончать школу, потом институт. Поступила на работу в библиотеку. Летом работала вожатой в пионерском лагере.

И опять перед ними картины…

Люба работала вожатой второго отряда. Самый трудный отряд, а в отряде самый трудный человек — Соколов.

— Соколов, проснись, был подъём.

— Встану к завтраку. А на зарядку не пойду.

— А я говорю — иди.

— А я говорю — не пойду.

И укрывается с головой, давая понять Любе, что разговор окончен.

Что с ним делать, с этим ужасным, непослушным Соколовым?

И вдруг Люба как крикнет не сердито, а весело:

— Это что за труп лежит? Солнце светит, а он разлёгся! Скучный ты человек, Соколов Виктор!

Соколов волей-неволей выглядывает из-под одеяла. Неизвестно, что эта вожатая придумает. Может и за пятку пощекотать. А может и водой обрызгать холодной.

И Соколов встаёт на зарядку. Нет, он не боится эту Любу. Он вообще никого на свете не боится. Просто неохота связываться…

Приехал в лагерь студент в прогоревшей футболке, брюках с бахромой. Люба шла со своим отрядом в столовую, а навстречу он:

— Скажите, где найти начальство?

— А вам зачем?

— Хочу в вашем лагере поработать. Я пережил катастрофу: общежитие сгорело, я из окна выпрыгнул в чём был. Ни вещей, ни денег. Теперь устраиваюсь на работу пока лето.

Люба фыркнула:

— Дурачок. Нашёл где богатство искать. В пионерском лагере. Что ты тут заработаешь? Гроши.

— Я детей люблю. Кормить будете — и хорошо.

Он оказался неплохим руководителем хора, разучивая с ребятами песни. Они ходили за ним. А сам Вадим ходил за Любой. Сначала ей казалось, что он случайно встречается ей на всех дорожках. Поведёт Люба отряд в лес — навстречу Вадим. Пойдёт на речку — а он уже сидит на берегу, ловит рыбу и ни одной ни разу не поймал.

Сидит Люба одна в своей комнатке, он у окна встал.

— Люба, слышите, соловьи поют?

Она смеётся:

— Какие соловьи в июле? Соловьи уже давно семью кормят, им не до песен.

Он не спорит, вздохнёт и отойдёт. Такой ненавязчивый человек. Любе его всегда немного жалко. Хотя что в нём жалкого, она и сама не знает. Парень высокий, здоровый, ест за троих.

Когда-то Славка про таких говорил: «Сиротина с хорошим аппетитом».

Где он, Славка? Ни одного письма не прислал Любе за всю войну. Только от Нюры Люба знала, что он жив, здоров, остался после победы служить в Германии. Славка это детство. Нельзя же всю жизнь цепляться за своё детство…

— Люба, вы чувствуете, как пахнет сирень?

— Вадим, что с вами? Сирень давно отцвела. Это ваш одеколон пахнет на весь лагерь. Вы бы не душились, Вадим.

— Хорошо, Люба, не буду. Я думал, запах приятный, вам понравится.

И скромно отойдет в сторонку. Милый, неприспособленный.

А в Любе всегда, даже в детстве, было желание помогать тем, кто слабее, жалеть тех, кто, как ей казалось, нуждался в жалости.

Дед Тимофей говорит:

— Катя, будь другом, налей мне ещё чаю. Покрепче, Катя. До чего же ты на маму похожа! Копия. А ты, Тимка, позвони домой, скажи — придём поздно. Мы ведь ещё посидим, Люба?