Мертвец

Катька тоже была рассеянна, шагала, думала о чём-то, Упыря не слушала. Так что получалось, что он рассказывал будто сам себе.

Показался Кирпичный, и Катька сказала:

Ну всё, дальше я сама.

Мы остановились.

Одни-то до дому дойдёте? — насмешливо спросила она.

Дойдём, — пообещал я.

Ну давайте. — Катька сунула руки в карманы и потопала к своим владениям.

Возвращались мы уже почти в темноте и молча. Разошлись на перекрёстке, Упырь побежал к себе за мост, а я — к себе. Мне очень хотелось поговорить с матерью, даже лучше поругаться, поорать хорошенько. Мне хотелось сделать так, чтобы ей стало больно.

Но ничего не получилось. Горел свет. В большом доме на кухне сидели мать и Сенька. Они о чём-то разговаривали, мать смеялась. Я не стал заходить, потихоньку пробрался к себе. Достал свечку, отгородился листом картонки, чтобы не очень отсвечивало, и стал писать.

Писал долго и исписал две страницы такими словами, которых не стоило оставлять на бумаге и не стоило вообще произносить даже. Но страницы я эти не вырвал, а, наоборот, поставил дату и точное время. Потом прочитаю. Кстати, вполне может быть, эти две страницы будут мне полезны, потому что тут я от души всё написал. Говорят, что от таких слов должны сгущаться негативные энергетические поля. Только ничего не сгустилось.

Глава 12

Ошейник

Наш город — самое скучное место на планете. Тут никогда ничего не происходит. Последнее интересное событие — крушение поезда. Даже двух. Два товарняка лоб в лоб, всё перевернулось и встало в три этажа ростом.

А больше ничего.

Метеорит вот только. Но на самом деле нет никакого метеорита. А если и был когда-то, то его давно нашли. Некоторые считают, что метеорит этот, конечно, не метеорит, а корабль пришельцев, об этом я уже двадцать раз говорил. Пришельцы приземлились и теперь ждут своего часа, чтобы потом вылезти из глубин, ну и всех нас тут поработить.

Когда нас поработят, тогда город наш, наверное, прославится. А так...

Так одни поезда справа налево, слева направо гудят. От Вырвиглазова дома до железной дороги недалеко, и поезда будят в нём уезжальные настроения. Вообще, Вырвиглаз — типичный такой уезжальщик: сидит на крылечке, смотрит на составы и ноет о том, что в такой дыре не жизнь, а загнивание. Что ничего у нас нет, что всё тоскливо, что никаких перспектив, что он хочет поскорее дожить до восемнадцати, чтобы пойти в армейку. И сюда он уже не вернётся — или на контракт останется, или в Питер двинет, там жизнь настоящая...

Я его, конечно, не разочаровываю. Не говорю, что его, скорее всего, ни в какую армию не возьмут — там и без того дураков хоть отбавляй. И даже дальнобойщиком он не устроится — медкомиссию ему не пройти ни за что, права не дадут. А возьмут его на пилораму. И будет он там пилить, пилить и пилить, а потом лес кончится, и он уже не будет пилить...

По большому счёту я его понимаю. Тут скучно. Даже тяжело.

Вот вся неделя прошла вообще никак: ходили на работу, а после работы ничего не делали. Нет, делали, конечно, была тысяча каких-то пустых дел, а на самом деле — ничего. А если это ничего умножить на двадцать лет, то многие начинают задуриваться. Те, кто покрепче, уезжают в Кострому, на работу там устраиваются или в химдым поступают, а из Костромы уже и в Москву можно.

Наверное, я тоже хочу уехать.

Я об этом ещё не задумывался конкретно, но хочу. И даже не из-за каких-то там перспектив, а так. Отсюда. И подальше. Мне вообще хочется подальше. Особенно когда так пахнет котлетами.

Суббота. У матери выходной. Она что-то жарила, варила и отбивала, пахло не только по всему большому дому, но и ко мне залетало. Котлеты. Вчера бабушка принесла двух кроликов, теперь из них приготовлялись диетические котлеты, в больнице ведь надлежит диетически питаться, так здоровье восстановится скорее. И пироги, судя по запаху, пеклись. С капустой. И с яйцами, не диетические совсем. Одним словом, готовился большой поход в больницу. Так сказать, к одру. То есть, тьфу-тьфу-тьфу, к постели больного.

Даже Сенька и тот в подготовке участвовал — тёр морковь. В результате этих кулинарных манипуляций все окрестности здорово пропахли едой, а у меня не было аппетита, так что я даже забрался на чердак, там пахло больше пылью и осиным гнездом под потолком, размером с арбуз.

На чердаке есть небольшое оконце, из него видно только небо и рябину. Рядом с оконцем я поставил старое кресло, хотел посидеть немного, но глянул на буфет. И тут же вспомнил про свою идею.

А почему нет, собственно? Делать всё равно нечего.

Я быстренько сбегал на чердак, собрался, осторожно вылез из дома и попытался скрыться через свой излюбленный тайный ход.

Куда? — из-за угла высунулся Сенька.

Туда, — ответил я.

К старпёру не пойдёшь?

Уже ходил.

Смотри, лишит наследства, — осклабился Сенька.

Я не стал спорить, сорвал зелёную картошку

и пульнул в брата. Попал удачно, в лоб. Сенька тоже метнул картошку в ответ, но промазал.

Ну ты, бразильская свинья... — начал ругаться Сенька.

Однако я запустил ещё одну картошку. И снова попал.

Ма! — завопил предательский Сенька. — А он уходить собирается!

Мать немедленно появилась в окне. В руке чеснокодав.

Ты куда? — спросила она. — Мы отца хотим навестить.

Я не могу, — сразу же ответил я.

Почему это?

Мы с Денисом договорились встретиться, — тут же соврал я. — Хотим пойти покупаться...

Покупаться! — возмутился Сенька. — Вчера покупаешься, мы идём к отцу! У тебя совесть вообще есть?! Отец, он, можно сказать...

Ему не хотелось тащить еду. Всё очень просто.

Пусть идёт, — остановила его мать.

Сенька злобно харкнул в мою сторону. Не дохаркнул.

Я ушёл. Ни к какому Денису я не собирался идти. Надо было заглянуть в школу, кое-что сделать. Да и просто погулять.

В парке никого не было, только сосны скрипели. Я побродил немного возле эстрады, потом лёг на скамейку и ленился, наверное, с полчаса. Лениться очень полезно, тот, кто регулярно ленится, живёт гораздо дольше — у него организм отдыхает и самовосстанавливается. И сосуды в мозгу прочищаются. Я валялся на скамейке, слушал, как скрипят сосны. Мимо проковылял незнакомый алкаш, потом появился Розгин со своей дрессированной овчаркой и продолжил её дрессировать. Мне показалось, что он учит свою собаку искать грибы. Розгин свистел в свисток, вскрикивал, ругался и вообще шумел, мне эта активность надоела, и я отправился в школу.

В школе было по-летнему пусто. Из спортзала доносился грохот и кряканье — тренировались гиревики, у них скоро какая-то гиревая олимпиада. Вообще, гиря — самый демократичный вид спорта. Демократичнее его только шахматы: гиря стоит полторы тысячи, а шахматы всего двести рублей.

Мастерские находились рядом с актовым залом. Когда-то в актовом зале нашей школы чуть не побывала Валентина Терешкова, в зале всё подготовили, даже портрет на стене. Но она не приехала, что-то с машиной стряслось. С тех пор зал не ремонтировали, но он хорошо сохранился.

Дверь в мастерские была открыта. Пахло опилками, и железными, и деревянными. Геннадий Иванович сидел на стуле и задумчиво читал старый учебник по радиоэлектронике. Рядом на верстаке стоял здоровенный прибор с экраном и многочисленными ручками и тумблерами. Вокруг с хищными лицами кружились два очкарика с отвёртками из радиокружка.

Эти радиоэлектронщики всё время что-то разбирали, собирали, паяли, пожары устраивали. Но с пользой это у них получалось. Многие в политехнические вузы поступали, а в прошлом году Двойцов собрал самодельный компьютер даже. Правда, компьютер этот можно было только включать и выключать, но дизайн удался, такой техностильный, что его купила московская кинокомпания для съёмок фантастического триллера. Теперь Двойцов работал над действующей моделью компьютера.

Здравствуйте, — сказал я.

Радиоэлектронщики не обратили на меня никакого внимания, муроды, а Геннадий Иванович обернулся.