Семка — матрос на драге

— Какая тебе еще смена! — отозвался моторист. — Залезайте, покуда живы, — и в поселок… Кто в такую погоду работает?

Егор и дядя Михайло стояли у поручней, Ариша полулежала на верстаке, обмякшая, побледневшая. Моторист, сморщив от напряжения лоб, смотрел снизу на них и держался за драгу, чтобы моторку не било о борта. Отец перекинулся несколькими словами с Михайлом и Егором и сказал:

— Поезжай-ка ты, откуда пришел, а мы уж помаемся за лодырей.

— Вы… вы здесь останетесь? — не поверил моторист.

Но отец даже не ответил ему.

— И захвати с собой Аришу! — крикнул он, уходя. — Совсем укачало девчонку.

Ушла моторка с Аришей, зажглись на драге прожекторы, ослепив темно-зеленую пенистую воду и отвесный скалистый берег. Взревел мотор, и Семкина рука легла на холодный чугун маховика. И снова, заглушая шум воли и свист ветра, загрохотала бочка и один за другим поползли под воду стальные черпаки…

А к утру, когда Байкал стал успокаиваться и «беляки» — белые гребни — исчезли, Семка почувствовал такую усталость, что на мгновение глаза его сомкнулись и он увидел себя в постели.

— Был уговор не киснуть! — вдруг прогрохотало над его ухом. — Поддай уголек, пацан!

Рядом стоял Михайло и обтирочной ветошкой щекотал его шею. Семка встрепенулся.

Скоро моторка привезла новую смену, а они помчались к пирсу. Семка опять сидел с Михайлом на носу, а тот рассказывал ему про танковые бои у венгерского озера Балатон. Отец, как и прежде, пристроился на корме, сосал самокрутку и угрюмо смотрел в сторону. Когда мальчик ступил на пирс, у него от непривычки закружилась голова: целых две смены, шестнадцать часов, не стоял он на твердой земле!

— Ну, Семка, — сказал Михайло, когда они дошли до поселка, — раз ты матросил на драге, айда ко мне! На аккордеоне играть научу. Хочешь?

У Семки блеснули глаза:

— Сейчас или зайти попозже?

— А чего откладывать? Заворачивай. Позавтракаем — и за музыку!

Семке хотелось одного — спать. Голова была каменная, ноги шли неохотно, но разве можно было не пойти, если тебя звал дядя Михайло, неугомонный Михайло, Михайло — Поддай Уголек!

И мальчик зашагал с ним. Но не успел он пройти и десяти шагов, как сзади раздался голос отца:

— Ты куда это, Семен?

— К дяде Михайлу, — ответил мальчик.

— У тебя свой дом есть. Иди завтракать.

— Не хочу я завтракать! — в отчаянии крикнул Семка.

— Ты слышишь, что тебе отец говорит!

Голос звучал по-прежнему жестко, но в него на этот раз вплелись какие-то новые, непонятные нотки.

Семка остановился и вопросительно посмотрел на Михайлу.

— Валяй к себе, — сказал он, — или, может, он тебе не отец?

— Отец, — не очень уверенно проговорил Семка.

— Ну так и слушай, что он тебе говорит. — И Михайло — Поддай Уголек, посвистывая, легкой походкой зашагал к своему дому, а Семка вздохнул и с некоторой опаской подошел к отцу.

— Ну, чего же ты? — спросил отец и улыбнулся, впервые за все годы, которые помнил мальчик, улыбнулся, и эта улыбка была грубоватой, застенчивой, какой-то неумелой…

А когда Семка вошел в избу, он даже и завтракать не стал. Он добрался до койки и мгновенно уснул, и весь день качалась под ним койка и разъяренные волны били в борта, окатывая брызгами и пеной.