Весёлый третий

— Записка тайная, понял? — шептал он прямо в лицо Шурику. — Она, Шмелева, потеряла. От шпиона, который шпионил.

Шурику тоже стало жарко.

— Стой ты, — сказал он. — Не божет мыть. (Значит, «не может быть».) Шмелева — трусиха.

— Притворяется, — прошептал Гошка над ухом. — Шпионы всегда притворяются.

— Эй, мальчишки! — крикнули из класса. — Куда пропали, бессовестные?

— Ну их, — отмахнулся Гошка. — Надо проследить. Не говори пока, проследим Шмелеву.

— Да нет, — сказал Шурик с сомнением, — наверно, не Шмелева. Она даже ежа боялась в живом уголке.

— Да говорю же притворяется. Чтоб не заметили. Видишь: «Шмелевой… шепелявый шепот».

— Почему шепелявый?

— Ну все равно.

— А помнишь, она свои тапочки отдала Сеньке на физкультуре? А ее потом из строя вывели.

— Ну вот же! — замахал Сковородкин руками. — Это уж точно. Шпионы всегда хотят добренькими казаться.

— Чижик, Гошка! Безобразие какое. Принесите хоть совок! — крикнула в коридор Валя Савчук.

— Давай принесем, — сказал Шурик.

— Какой совок? Соображаешь? — зашипел Сковородкин. Он оглянулся направо-налево, положил записку в карман и прижал ладонью. — Я ее выведу на чистую воду. Я ее под гипнозом выпытаю.

Это значит — Шмелеву.

На другой день за Олей Шмелевой было установлено наблюдение. Она пришла, сунула портфель в парту, отошла в коридоре к окну и стала грызть пряник. Ничего подозрительного. Девчонка как девчонка. А может, то и подозрительно, что подошла к окну? И что пряник грызет? Съела, облизала пальцы. Потом села на место.

— Притворяется, — шепнул Гошка.

На уроке решали трудные примеры и было не до Шмелевой. Учительница собрала тетради и раздала другие. Оля увидела у себя тройку и заплакала. Этот случай разбирался на перемене.

— Я думаю, — сказал Шурик, — они из-за троек не плачут. Они — это, ясно, шпионы.

— Они все должны уметь делать, — заверил Гошка шепотом. — И плакать, и все. Вот увидишь, я под гипнозом все выпытаю.

И Сковородкин занялся гипнозом. Он сидел сзади Шмелевой, так что гипнотизировать ее мог только в затылок.

На уроке рисования все старались изобразить в своих альбомах кофейник, который стоял на столе. Сковородкин наспех набросал что-то в тетради и уставился на ровный пробор Шмелевой. Он глядел не мигая. Лицо его постепенно покраснело и застыло, как маска. Шмелева тоже сидела не двигаясь.

«Действует», — подумал Шурик и почувствовал какую-то дрожь в ногах. Сковородкин все глядел, глядел и постепенно наливался краской. Вдруг Шмелева тряхнула головой, повернулась назад, взяла резинку и стала быстро стирать. Гошка вздрогнул, оторопело оглянулся и что-то подрисовал в тетрадке. В это время к нему подошла Нина Дмитриевна:

— Что это, Гоша? Мы рисуем не чайник, а кофейник. Неужели он тебе кажется круглым?

Гошка поднял на учительницу красное лицо и часто моргал.

— Надо рисовать, что видишь. А это что за хвосты? Нелепая фантазия, — сказала недовольно Нина Дмитриевна.

Сковородкин растерянно смотрел в тетрадь и сам не мог ничего понять. Действительно, у круглого чайника почему-то были два прямых хвостика.

— Это не кофейник и не чайник даже, а какая-то голова, — учительница сердито захлопнула тетрадь.

Гошка окончательно очнулся. Это действительно была голова. Оли Шмелевой. Сама собой получилась. Ребята смеялись. Пусть посмеются. Гошка потерпит. Он не скажет, конечно, почему это вышло. Не скажет даже, что в общем правильно вышло: и он рисовал, что видел.

Целую неделю Сковородкин занимался гипнозом. И что же? Шмелева стала оглядываться в его сторону. Поддается! Однажды она передернула плечами и спросила:

— Что уставился?

В другой раз показала язык. Ничего, Гошка потерпит. А как-то пришла раньше других, уселась на последнюю парту и что-то писала. Когда кто-то вошел, смяла листы и убрала.

Сковородкин стоял за шкафом и наблюдал. Его то в жар бросало, то в холод. Когда было уже много ребят, он незаметно вышел и, оттеснив Шмелеву в угол, прямо сказал:

— Шурша шагами, швырнул шпагу швейцару.

— Да ну тебя! — и убежала.

Гошка опять подошел к ней и прошептал зловеще:

— Шамбабамба.

— Сам шамбабамба! — и даже не дрогнула.

Сковородкина это озадачило. Тогда он решил достать записки, которые спрятаны у нее в фартуке. Тайные, конечно, записки. Тогда ей некуда будет деваться. На уроке он обдумывал план. Может, затеять драку? Или придумать игру, в которой надо выворачивать карманы?

— Сковородкин, — сказала учительница. — Что с тобой случилось?

— Мне к доске?

— Нет, не к доске. Что случилось, спрашиваю. Ты плохо слушаешь.

— Ничего, Нина Дмитриевна.

— Тогда будь внимательнее.

Сковородкин стал внимательнее и заметил, что Миша Капустин что-то украдкой пишет. «Странно, — подумал Гошка. — Чего это у нас все прячут?» На перемене он подошел к Капустину.

— А ты не играешь? Мы давно играем. — Миша показал листок. «Пекинский поп посетил парикмахерскую. Парикмахер попался плохой, подстриг плешиво. Парикмахер получил подзатыльник, потом полетел под помойку. Попу прокричал: «Плати пятьдесят пятаков, паршивец!»

— Понял? — спросил Миша. — Все слова должны на одну букву начинаться. На «п» много слов, а на некоторые мало. Понял?

Сковородкин, кажется, понял. «Шпион шпионил… Шурша шагами, швырнул шпагу…»

— Шурша шагами — это тоже твое?

— Ага. Ты читал? Вот на «ш» очень трудно.

— А что это «Шамбабамба»?

— А это так.

Ничего себе так. Вот дать бы подзатыльник, чтоб полетел под помойку… или как там?

— Ну, а Шмелева при чем?

— Да ни при чем, — засмеялся Капустин. — На «ш» просто.

Тьфу ты! Шамбабамба. Такая шамбабамба, что лучше никому не рассказывать.

Петя Субботин очень любит читать. Все, конечно, любят читать, но когда начнется какая-нибудь игра, можно и совсем забыть про чтение. А Петя наоборот, как начнет читать, так и про игру забудет.

И на улице Субботин читает. Афиши и объявления. Как-то он стоял возле афиши, и к нему обратился прохожий.

— Ты что же безобразничаешь?

Петя удивленно посмотрел на мужчину.

— Зачем угол оторвал?

— Это не я. Что вы?

— Да ты тут давно вертишься. Я тебя с той стороны еще заметил.

— Я читал.

— А зачем тебе читать? Ты же на вечерние представления не ходишь.

— А все равно интересно. Вот тут написано: «Горе…», а дальше оторвано. Какое горе?

— «Горе от ума». Вот какое.

— От ума? А разве от ума бывает горе?

Мужчина засмеялся:

— Ты в школу не опоздал?

— А сколько сейчас? — встревожился Петя.

— Без двадцати час.

— А-а, нет. Нам к часу. А школа вот она.

— Зачем же ты так рано вышел? — спросил мужчина. — Замерзнешь.

— Нет, я всегда так. Пока иду, читаю. И как раз приду.

И правда, пришел вовремя. Это в тот день было, когда решали задачу про молочную ферму. Пол-урока тогда бились, чтобы узнать, сколько корова дает в день молока. Наконец решили — двенадцать литров.

— У всех такой ответ? — спросила Нина Дмитриевна.

— У меня другой, — сказал Петя. — У меня полтора литра. Ребята засмеялись.

— Ты опять напутал, Субботин. И мог бы сам догадаться. Ну что это за корова, которая дает полтора литра? Каждый знает, что корова дает гораздо больше.

— Так я и догадался, Нина Дмитриевна. И я знаю, что больше, если она… фактическая корова.

Петина соседка фыркнула, а любопытный Сеня сразу повернулся:

— Какая фактическая?

Пришлось Пете объяснить.

— Это все получается из-за очковтирательства, Нина Дмитриевна. В этих… в сводках. Это я в «Крокодиле» читал. «Машка и бумажка» называется. В конце там было написано:

— Неужели?