Школьник Свен (из норвежской жизни)

— Безобразие! Безобразие! — кричал Свен вне себя от обиды и не в силах удержаться от слез.

Раздалась звонкая пощечина, другая, третья, сопровождаемые восклицаниями адъюнкта: — Что ты сказал? Что ты сказал?

А Свен Бидевинд все громче и исступленнее кричал: „Безобразие! Безобразие!"

Весь класс сидел, как окаменелый. Наконец, адъюнкт остановился, толкнул Свена на место и, глядя на него, проговорил:

— Ступай на место, ты достаточно наказан, дерзкий мальчишка!

Свен Бидевинд стоял бледный, как мертвец, обливаясь слезами и широко раскрыв остановившиеся глаза.

— Безобразие! — вопил он отчаянным голосом. Адъюнкт Свеннингсен опять повернулся. Но тогда Антон Бех поднялся с своего места. Это был самый сильный мальчик в классе, высокий и белокурый. Он спокойно сошел с своей скамьи и встал перед адъюнктом.

— Это было действительно гадко! — сказал он. Свеннннгсен сделал шаг назад и замолчал. Антон Бех спокойно смотрел ему прямо в глаза. За ним рыдал Свен Бидевннд. В классе не слышно было ни звука.

Адъюнкт повернулся и раза два прошел по классу. Потом, не сказав ни слова, сел на кафедру и стал спрашивать Симона Сельмера. Антон Бех сел, Свен Бидевннд вернулся на свое место.

Час прошел в совершенной тишине, урок отвечали вполголоса. Когда раздался звонок, Свенннгсен вышел из класса, не сказав ни слова и забыв задать урок к следующему разу.

Во время перемены Свен держался в стороне от других; он был красен, как пион, и сильно взволнован.

Впрочем, он и всегда держался отдельно. Он был в школе уже два года, но никто из товарищей близко не знал его. Вне школы он редко встречался с ними, он, по большей части, сидел у себя в огромном старом доме, похожем на загородную усадьбу.

Итак, Свен ходил во время перемены один вдоль дворовой ограды, а большинство стояло в кучке около гимнастики, говоря о нем и косясь на него.

— Ужасная дерзость!

— Так он стихи пишет, этот чудак!

— Но каково? — прямо в лицо Свеннингу! А?

— Возмутительно! — объявил Симон Сельмер. — Он так важничает своими стихами, как будто это на самом деле совершенство.

— Во всяком случае, лучше твоих, — неожиданно сказал Антон Вех, стоявший неподалеку и все время смотревший на Свена Бидевинда.

— А ты для чего вмешался — из благородства, конечно? — насмешливо спросил его Симон Сельмер.

— Для чего я вмешался, это мое дело, — а вот ты сунулся с своими замечаниями для того, чтобы подлизаться к Свеннингу, а это низко! Свеннинг вечно издевается над классом, а мы поддерживаем его и смеемся.

— Да разве я вмешался?

— А зачем ты выскочил с каким-то глупым замечанием насчет размера стихов? Можно подумать, что ты в этом что-нибудь понимаешь!

И положив руки в карманы, Антон Бех ме-дленно отошел к углу двора, где стоял Свен Бидевинд. Когда Антон был уже близко, Свен наполовину отвернулся и принялся ковырять заборный столб.

— Напрасно ты, Антон, вмешивался в дело. Пусть бы дрался, а теперь и тебе достанется из-за меня. К чему? Какой смысл?

— Какой смысл? Ты думаешь, что я должен был сидеть на месте и предоставить Свеннингу оскорблять честь класса? Разве он имеет право читать записки, которые находит в книгах, и которые его не касаются?.

— Да, но…

— Но ты ужасно хорошо поступил, Бидевинд, ужасно хорошо!

— Ну…

— А теперь придет ректор. [5] Свеннинг конечно, сейчас же пошел жаловаться.

— Да…

— Но я, знаешь ли, с своей стороны, расскажу ректору про все подлости Свеннинга. Можешь положиться на эго. Пусть он делает, что хочет.

— А ты думаешь, будет плохо?

— Не знаю, как тебе сказать. В прошлом году выключили Андерса Хольм.

Раздался звонок, перемена кончилась.

В классе было совершенно тихо против обыкновения. Это был урок самого ректора — история.

Ректор долго не приходил. Все понимали причину, — Свеннннг жаловался.

Наконец, дверь отворилась, — все вздрогнули. Ректор Хольсг, суровый и серьезный старик, взошел на кафедру, взял книгу от дежурного, Свена Бидевинда, и встал в свою обычную позу, слегка расставив ноги и сложив руки назади, под иолами сюртука.

Покачиваясь слегка из стороны в сторону, он обводил класс испытующим взглядом своих темных глаз, глубоко лежавших иод высоким чистым лбом. Прошло несколько минут.

— Свен, ты! — сказал он наконец.

Краска бросилась в лицо Свену, он поднялся, полный страха и ожидания.

— С какого события начинается отдел истории, который мы называем „новым временем"?

— С-с-с открытия Америки.

— В каком году?

— В 1492.

— Кем?

— Христофором, — громко и радостно произнес Свен, и потом упавшим голосом прибавил, — Колумбом.

По классу пронеслось легкое хихиканье, совсем, совсем тихое, — выражение лица ректора вовсе не располагало к веселью. Он стоял на кафедре строгий и серьезный, и продолжал тихо покачиваться. Сегодняшний урок касался войны между

северными и южными штатами в 1864 году. Если ректор начинал спрашивать о Колумбе и именно Свена, то это доказывало, что он не так уж серьезно посмотрел на жалобу Свеннинга.

— Кто он был родом? — продолжал ректор.

— Испанец.

— Вимсс…

— Нет, генуэзец!

— А испанцы?

— Снарядили его экспедицию.

— Расскажи мне вкратце историю Америки с ее открытия до 1860 года.

Глаза Свена блеснули. Здесь он был в своей сфере!

История и география были двумя единственными предметами, которые Свен знал, как следует. Не оттого, что он прилежно учил уроки, а потому, что все, что касалось этих предметов, легко и прочно укладывалось у него в голове и составляло огромный запас знаний, который всегда был у него под рукой. Стоило ему только закрыть глаза и заглянуть к себе в голову, перед ним сейчас же расстилалась вся карта земли с морями, государствами, городами, реками и горами, расами, квадратными милями, количеством жителей, ввозом и вывозом, промышленностью и т. д.

История, подобно живым картинам, двигалась над всеми государствами, он ясно и живо представлял себе их, каждое в отдельности, с изменчивыми очертаниями и границами.

Краткий обзор истории Америки! Это была обычная система ректора Хольста производить внезапные повторения разных отделов истории, а зоркий глаз его открыл, что это было настоящее поприще Свена Бидевинда. Как ни строг и ни неприступен казался ректор, продолжавший покачиваться на кафедре, как ни горд был его белоснежный лоб, Овен чувствовал себя перед ним спокойно и уверенно. То, что он именно теперь спрашивал его таким образом, заставляло Свена надеяться найти суд более справедливый, чем пощечины Свсннингсена.

И краткий обзор сошел благополучно. Ректор прерывал его своими обычными „Вимсс…“ не более двух раз, и Свен получил в журнале одну из крошечных тоненьких единиц ректора.

Урок проходил тихо и медленно; ученики вполголоса рассказывали об американской гражданской войне, а ректор от времени до времени делал свои обычные замечания.

Наконец, раздался звонок, и, задав урок к следующему разу, ректор громко сказал:

— Свен Бугге и Антон Бех, останьтесь в классе, остальные выходите!

Вот оно! Сердце Свена Бидевинда больно сжалось.

Класс опустел. Ректор попрежнему покачивался на кафедре.

— Подойдите сюда оба!

Антон Бех и Свен Бидевинд подошли к кафедре. Антон мрачно и упрямо смотрел перед собой на стену; взгляд Свена, полный страха и ожидания, был устремлен на ректора.

— Адъюнкт Свеннингсен жаловался мне на тебя, Свен! Он нашел вот эти стихи в твоей книге — и ректор вынул бумажку из своего кармана. — Вместо того, чтобы наказать тебя за то, что ты занимаешься посторонними делами во время урока, он одобряет твои стихи, прочитывает их твоим товарищам и хочет сохранить на память. За это ты должен был бы быть благодарным господину Свеннингсену и как его ученик и как поэт. А ты, напротив, ведешь себя по отношению к нему совершенно непростительно и получил за это заслуженное наказание. Вот тебе твои стихи; адъюнкт Свеннингсен все-таки не находит их достойными того, чтобы сохранить их. Возьми.