Сиракузовы против Лапиных

6. Парикмахерская

— А почему вы в школу ходите теперь отдельно? — спросил меня Михайла Михайлович Зарынкин.

— Так, — сказал я, совсем не думая, что на следующий день он пошлёт нас всех троих к тёте Галине в парикмахерскую.

Возможно, это было только совпадение, а возможно, он надеялся, что по дороге мы помиримся.

Дело было так. На географии, изучая природные ресурсы, я получил вдруг записку от Сиракузовых. «Некоторые говорят, — писали они, — что у них пропало кресало. А зачем ты вчера приходил с кресалом в парикмахерскую, а?»

Я разозлился и ответил: «Не был я вчера у парикмахерской. Я там давно уже не был».

— Кстати, о парикмахерской, — отбирая записку, сказал Михайла Михайлович. — Всем троим вам пора подстричься. Вы заросли.

И после уроков мы отправились стричься: Сиракузовы по одной стороне улицы, я — по другой. Сначала мы шли не торопясь, как бы соблюдая дистанцию, но потом, видно, решив опередить меня, Сиракузовы галопом бросились по улице и прямо ворвались в парикмахерскую.

— Это моё кресло! — заорали они и, путаясь в дверных портьерах, ринулись занимать места.

— Да вы что? — хватаясь за кожаный ремень, о который точат бритвы, спросила их тётка Галина. — Не знаете, как нужно входить в парикмахерскую? А если бы тут был народ?

И тут вошёл я.

— Кто последний? — услышав все эти переговоры, вежливо спросил я.

— Вот как нужно входить в парикмахерскую! — заявила им тётя Галина и, смахнув с кресла одного из Сиракузовых, сказала мне: — Садись!

Я сел.

— Как подстричь? — всё ещё сердито спросила меня тётя Галина.

— Под барана его, — ответили за меня Сиракузовы.

— Отправляйтесь за портьеры, — ответила им тётя Галина. — Я думаю, — не обращая больше на них внимания, продолжала она, — хватит носить тебе чёлку. Ты уже в пятом классе.

— В пятом, — сказал я.

— Большой парень.

— Большой, — сказал я. — А что мне носить?

— Канадскую скобку.

Я замер. Сиракузовы тоже. Канадская скобка — это как раз было то, о чём мы неоднократно просили тётю Галину.

— Это как раз то, что тебе надо. Лицо у тебя худощавое, сам ты тощий, а волосы тёмные.

— Тёмные, — на всякий случай взглянув на себя в зеркало, сказал я.

Тётя Галина осторожно повернула мою голову двумя пальцами, прикидывая, вероятно, как лучше стричь.

И наконец взялась за машинку.

Увидев машинку, Сиракузовы перестали строить мне в зеркало рожи и уставились на этот стрекочущий агрегат, от которого, вероятно, ожидали чуда: мол, сел в кресло Алёша Лапин, а вышел из парикмахерской коза козой.

И чудо свершилось. Правда, не то, о котором мечтали Сиракузовы. Минут через десять тётя Галина вытряхнула меня из вафельной салфетки и я глянул на себя в зеркало: передо мной стоял незнакомый худощавый подросток с умным приятным лицом. Серые внимательные глаза тоже источали разум. Волосы были подстрижены по всем правилам канадской скобки.

— Нас тоже так, — поспешно сказали Сиракузовы тётке Галине.

Молча я прошёл мимо них.

Молча, сомкнутым строем, прошли они мимо меня к креслу.

А когда назавтра я пришёл в школу — на их остриженных головах болтались трафаретные чёлки.

— Мэ-э-э-э!.. — не скрывая своей радости, сказал я им.

А они, сжав зубы, мне ответили:

— Увидим, что он запоёт в субботу, когда мы выйдем играть против них в городки!

7. Сиракузов-Каменев-Лапин

О том, что произошло в субботу, я расскажу несколько позже, а сейчас я должен познакомить вас с ещё одним нашим родственником, о котором пока даже не упоминал.

Промежуточную позицию между Сиракузовыми и Лапиными занимал наш последний дядя, вернее, не дядя, а Ферапонт Григорьевич Каменев, ходивший в тёмно-синей фуражке моряка-рыбака и каким-то образом являвшийся родственником тётки Розы. Он объявился у нас в городе сравнительно недавно (после десятилетнего отсутствия: ловил где-то рыбу), а теперь работал в магазине писчебумажных принадлежностей «Книги. Тетради. Кнопки» и всем говорил, что тоже наш родственник.

Но ни Сиракузовы, ни Лапины в эту свою ветвь не верили, то есть они говорили, что да, были у них в роду Каменевы, но, судя по всему, сами сильно сомневались в этом, настолько, вероятно, давно это было.

Очевидно, Ферапонт Григорьевич догадывался об этом, хотя ничего подобного ему вслух никогда не говорили, а когда Сиракузовы-младшие — Пётр и Павел — сказали ему об этом вслух, он оттаскал их обоих за уши, а они закричали ему, что всегда думали, что он им не родственник, а теперь и подавно, и даже обозвали его Лжедмитрием (намёк на того Лжедмитрия, который хотел воцариться в Москве).

Услышав это, Ферапонт Григорьевич долго двигал бровями, словно привыкая к своему новому имени, а потом, обернувшись ко мне, сказал:

— Слышал? Слышал. Тоже так думаешь? Думаешь.

— Да я им… я им…

— Не надо. Приходи сюда завтра, я тебе кое-что покажу…

И когда я пришёл завтра, он показал мне (предварительно всё же спросив, за кого я: за Сиракузовых или за Лапиных?) генеалогическое дерево, в начале которого сидели наши предки — Сиракузовы-Лапины, а от них отходили в разные стороны многочисленные ветви и веточки: одна упиралась в «Ленинград» и на ней стояло «Кеша и Виктор» (интересно, кто такие эти Кеша и Виктор?), другая — в «Бугульму». А на одном из суков, отходивших от нас и от тётки Розы, примостился сам Каменев. От самого Каменева уже никаких ветвей не отходило.

— Вот, — сказал Ферапонт Григорьевич, и его морщинистое лицо расплылось в приветливой улыбке, — такова рекогносцировка. Как видишь, я тоже ваш родственник. Это я составил по материалам городского архива и показываю тебе, чтобы хоть ты не сомневался в наших родственных отношениях. Тут сплошная история, а историю, как тебе известно, не переделать.

И он назвал номера архивных документов, которыми пользовался.

Я не мог не оценить проделанной им работы. Кроме того, он утёр нос этим Сиракузовым. Я почесал за ухом и спросил, насколько это всё для него важно.

— Не очень-то, — признался он, — поскольку я могу прожить без вас ещё добрый десяток лет… (Здесь он имел в виду всех Сиракузовых — Лапиных). Но я бы хотел, чтобы один… или, скажем, лучше два человека, один из которых ты, всё-таки признавали меня…

Этой просьбы было для меня вполне достаточно, и я юридически оформил его признание: на ближайшей контрольной подписал свою работу тройной фамилией — Сиракузов-Каменев-Лапин.

8. Эксперимент

Когда теперь меня спрашивают, зачем я это сделал, неужто хотел подвести своего родственника и учителя Михайлу Михайловича, я отвечаю: нет, не хотел, поскольку перед контрольной сам Михайла Михайлович заявил нам, что тот, кто хочет, может не ставить свою фамилию, поскольку и без фамилий ему всё будет ясно, а во-вторых, он целиком полагается на наши знания, а также на нашу совесть.

Сиракузовы-младшие немедленно закричали, что такого быть не может, что Михайла Михайлович ставит перед нами жуткие условия, что они, мол, от волнения такими почерками напишут, что не только Михайла Михайлович, но и их отец, начальник милиции, ничего не разберёт.

И тут Михайла Михайлович сказал: пожалуйста, это его не пугает. Он разберёт. Не случайно эта работа носит название экспериментальной.

— Пишите, — сказал он нам, — пишите… И посмотрим, поможет ли это вам…

И тогда мы, всё ещё не веря своему счастью, принялись писать.

И вот тут-то я и решил поставить тройную фамилию, и ещё семеро, глядя на меня, решили поставить тоже: кто добавил материнскую, а кто тёткину.

Уж если Михайла Михайлович, рассудили мы, берётся узнать нас без фамилий, то уж с такими фамилиями узнает наверняка.