Путька

И сразу схватила чёрненького. Он носом тычется мне прямо в ладошку, будто спрятаться хочет. У него шёрстка такая мягкая, а живот горячий-горячий.

Кубышка осторожно стряхнула своих жёлтых детей и вылезла из корзинки. Она стала тереться о мою ногу. Глаза у неё были грустные. Я подумала, что она разрешает мне взять чёрненького. А то бы она на меня залаяла! Но она не лаяла, а только тёрлась так вежливо. Она, наверное, просила, чтобы я не обижала чёрненького.

— Не буду! — пообещала я Кубышке. — Баба Рита, а вы как узнали, что её Кубышка зовут?

— Кубышка и есть, — сказала баба Рита. — Вишь, толстая какая. Другие-то собаки от щенков как щепки худые, а этой ничего не делается. Так ты заморыша возьмёшь?

— Да, — сказала я.

Мне уже обидно, что баба Рита так о чёрненьком говорит — «заморыш»! Ну и что же, что самый маленький? Я в детском саду тоже была самая маленькая, а теперь на целых два пальца выше Димки. Я буду чёрненького целые дни кормить! Он у меня больше Кубышки вырастет. Подумаешь, маленький! Зато самый весёлый! С ним никогда скучно не будет.

Я погладила чёрненького. Он уже играл: сосал мой пояс и тихонько поуркивал. Но когда я стала уходить из сарая, он вдруг заплакал, тоненько так. И Кубышка за нами побежала. Тогда у неё в корзинке заплакали трое рыжих, и она вернулась.

Я около самой коровы прошла и не испугалась.

— Мать-то ещё как взглянет? — сказала баба Рита. — Ну-ка уж я с тобой схожу…

НЕТ, ОН ПУТЁВЫЙ!

Мы принесли чёрненького домой и пустили на пол. Он сразу так растерялся! Ведь пол не корзинка, пол такой большой. У него даже голова закружилась. Он ноги подогнул и стоит. Так смешно растопырился!

Я его только теперь по-настоящему рассмотрела. Он мне ещё больше понравился. Он не весь чёрненький. У него на носу белое пятнышко, будто молоком капнуто, и на передних лапах белые тапочки. А вместо бровей бугорки такие и несколько волосинок торчит. Они вперёд растут. И рядом — ямочки. Он бровями двигает, и ямочки двигаются, будто он смеётся.

Мама придёт, а у нас щенок. Вот хорошо. Чёрненький! Я его сама выбрала. Он лучше всех! Мне Кубышка его разрешила взять. Она никого к себе не подпускает, она даже бабы Ритину корову стережёт, а мне разрешила!

Мама в своём институте сидит и ничего не знает. А у него белые тапочки и на носу пятнышко. Он умеет бровями шевелить! Он сейчас привыкнет, и мы начнём играть…

А он вдруг присел и сделал лужу.

— Давай тряпку, — сказала баба Рита.

И тут мама вошла. Вот тебе раз! Оказывается, уже обед. Я даже не заметила, что обед. Я только хотела за тряпкой бежать. Мой чёрненький немножко провинился, и я бы сама вытерла. Мама не очень вовремя пришла.

— Вот я как быстро! — сказала мама.

Она такая весёлая пришла: наверное, опыт удался.

— Непутёвый ты, непутёвый! — сказала чёрненькому баба Рита.

Он сразу понял и заплакал — «ииии!». Громко.

— Это что такое? — сказала мама и нахмурилась.

Она любит, чтобы дома было тихо, чтобы порядок был. Она в институте работает, а дома думает. Она в городе не могла думать. У нас там столько было соседей! И они все ходили и включали радио, громко смеялись. А один сосед играл на рояле. И ещё звонил телефон. Он даже ночью звонил. Если бы мама могла спокойно думать в городе, она бы сюда не поехала.

А чёрненький ещё громче закричал — «ууу!».

— Только этого не хватало! — сказала мама.

Она заметила лужу и ещё больше нахмурилась. Она любит, чтобы в субботу убрать и потом чтобы всю неделю было чисто. У неё душа не лежит к этой домашней возне. У неё своё дело есть. И вообще мама устала со мной бороться. Чтобы я не бросала на пол шишки, не лазила на диван в сандалиях, не рисовала на клеёнке.

— Я сама буду убирать! — закричала я. — Сама!

— Это мы слышали, — сказала мама.

Она же не могла слышать! Я сейчас первый раз сказала, никогда не говорила.

— Он тебе через неделю надоест, — сказала мама, — а я возись. Собака — это тебе не игрушка!

— Он мне никогда не надоест! — закричала я.

— Тем более! — сказала мама. — Он даже не приучен прилично вести себя в доме.

— Он же не нарочно, — сказала я, — он нечаянно!

— Конец разговорам, — сказала мама. — И никаких слёз.

Тут я, конечно, заплакала. Он мне в ладошку тыкался! Я Кубышке обещала! А она не понимает. Он просто со страху. Он больше и не будет никогда! А она не хочет.

Я ещё сильнее заплакала. Никак не могла удержаться. Всё внутри стало горькое-горькое.

— Прекрати сейчас же! — сказала мама.

А щенок вдруг посмотрел на меня и закачался. Я думала, он сейчас упадёт. Но он покачался и потом побежал, враскоряку. И хвостик набок. Лапы у него мокрые, и он начал следить. Он ко мне побежал. Увидел, что я плачу.

Тут я уже заревела во весь голос. Мне его так жалко сделалось. И обидно. Он бы лучше посидел смирно, пока я маму уговорю. А теперь ещё на полу наследил!

— Непутёвый какой, — сказала баба Рита.

— И впрямь непутёвый! — сказала мама.

— Нет, путёвый, нет, путёвый! — закричала я. — Он путёвый, только он ещё маленький!

— Косолапит, — сказала мама. — Занятный какой!

Баба Рита вздохнула и стала собираться домой. И уже нагнулась, хотела щенка взять. Щенок торопится, а у него всё равно медленно получается, ноги разъезжаются. У него много ног, он забывает, куда какую ставить, и ноги у него путаются. Он тогда начинает подскуливать.

Баба Рита его обратно в сарай унесёт. А потом… Кто его возьмёт, самого маленького?

Я как брошусь к щенку:

— Не дам топить! Он хороший!

— Какие ты глупости говоришь! — рассердилась мама.

— Нет, не глупости! Если щенка никто не берёт, его в озеро бросают. Мне баба Рита сама сказала! Я его выбрала!

— Подожди, — сказала мама. — Где выбрала?

Тут я вспомнила про подарок.

Мама сама сказала: один раз в году можешь что хочешь просить.

— Я его на день рождения выбрала!

Щенок у меня дрожит на руках: ему холодно, у него ноги мокрые. Я его к себе прижимаю, и он мне носом в шею тычется. И что-то своё говорит, тоненько.

— Ну, если на день рождения, — сказала мама, — тогда другое дело.

— Повезло, значит, заморышу, — сказала баба Рита.

И ушла. Ей надо молоко разносить, она с нами столько времени потеряла.

— Только запомни, — сказала мама. — Я к этой собаке не имею отношения, это — твоя собака.

КАК Я УГАДАЛА

Мама стала обед разогревать и на нас больше не смотрит. А я сижу всхлипываю. Мама не любит, когда плачут. Она сама никогда не плачет. Это самое последнее дело — слёзы. Но я не могу сразу остановиться. Я бы с удовольствием перестала. Тем более, я же своего добилась!

Я, выходит, немножко от радости плачу. Чёрненький большой вырастет. У него будет такая мускулатура! Я только крикну, и он сразу прибежит. Сильный, как Маринкин брат. Пусть тогда Димка попробует веткой по голове!

— Не приучай собаку сидеть на руках! — строго сказала мама. — Это ей вредно. Собака должна знать своё место.

— Как это — своё? — спросила я.

— Мы ей сейчас в ящике устроим, — сказала мама. — Вот пообедаем и устроим…

Она мне столько луку положила в тарелку… Сначала — белого, потом — зелёного. И требует, чтобы я всё съела. Лук очень полезен. В нём витамины. И в морковке тоже витамины. Особенно в тёртой. Мама мне морковки натёрла. Морковка всё-таки лучше, чем лук.

Я ем, а щенок меня под столом толкает. Тащит за сандалии. И урчит. Он с меня сандалии хочет стащить. А силы у него не хватает. Он головой мотает. Я бы его погладила, да нельзя. Я уже руки вымыла. Он так со мной играет.

Какой же он непутёвый?

Я его стала тихонько звать: «Путёвый! Путёвый!» Он не слышит, а мама сразу услышала. У неё из-за меня весь перерыв пропал. Она мне велела работать ложкой и не отвлекаться. А уж потом щенка кормить молоком. Ей некогда его кормить.