День твоего рождения

Дедушка был майором. Был молодым совсем. Ехал из Москвы, из отпуска. Слушал, как приятно поскрипывают новенькие ремни, смотрел, как поглядывают с завистью на него мальчишки.

А потом - будто оглох.

Война!

Другие не верили, смеялись, говорили, не может быть, у нас с немцами мир, но дедушка-то сразу понял: может быть!

Война на восток катится, дедушка на запад торопится. С поезда - на машину. С машины - на коня. С коня - на ноги. Идет пешком, ведет за собой командиров да солдат. А навстречу ему - люди.

На телегах едут. Пешком шагают. В детских колясках узлы с одеждой да едой катят. Старики идут с палками. Старухи с котомками. Женщины с маленькими детишками на руках. А те ребята, что постарше, сами что-нибудь тащат. Лица у них хмурые. Взрослые. Ведь война.

Яростно бился майор. Сам пушки заряжал. Снаряды подносил. Сам в фашистов целился.

Но фашисты сильные были! Вместо убитых солдат новые выходили.

Сражался дед до последнего. В ногу ранило. Бойцы его от пушек оттащили. Спрашивают:

- Отступать?

- Снаряды еще есть, - говорит дед. - Сражаться!

Ушли бойцы. Потом вернулись. Спрашивают:

- Отступать?

- Патроны еще есть, - говорит дед. - Сражаться!

Но кончились и патроны. Приказал дед усатому знаменосцу Красное знамя под гимнастерку спрятать. А бойцам знаменосца всегда в середине держать. Мало ли, враг обойдет, сбоку ударит. Чтобы знаменосец в безопасности был.

И пошли бойцы назад вместе с дедом. Идут по дороге - тихо на ней. Стариков нет. Старух нет. Женщин с детьми нет. Все ушли.

А те, кто не успел, - на земле лежат.

Вот картошка из мешка просыпалась…

Вот детская коляска с узлом перевернулась…

Вот женщина лежит, ребенка к себе прижала. И оба мертвые…

Идет дедушка по страшной дороге.

Голову опустил. Стыдно ему. За армию стыдно, за бойцов своих. За себя стыдно. Не сумели, эх! Не сумели защитить от врага беззащитных людей.

И вдруг по мертвой дороге идет мальчик. И поет.

Дедушка ушам своим не поверил: поет!

Усатый солдат, у которого знамя на груди и который всех храбрей сражался, отшатнулся.

- Товарищ майор, неужели дите с ума сошло от страха?

А мальчик к ним идет. И все поет:

Подошел к дедушке, голову поднял, потому что высоко смотреть, и говорит:

- Чего-то все спят… И мама спит… Я ее толкаю, а она не просыпается…

У дедушки лицо окаменело. Хочет он заплакать и не может. А тут бойцы кричат:

- Танки!

Дедушка обернулся - фашистские танки по дороге пылят.

- Знаменосец! - крикнул дедушка. - Ребенка бери! И чтобы беречь, как знамя, понял!

Отступили бойцы в лес, и вечером, далеко от врага, на привале, узнал дедушка от мальчика, что ему три года и зовут его Сережа, а маму зовут Катя и она любит песню про Катюшу. Больше ничего не узнал, как ни бился.

Шли бойцы лесами. Шли болотами.

Если не спал Сережа, на шее у знаменосца усатого сидел. Если спал - дедушка его на руки брал.

Долго шли солдаты. В дождь и в жару. Но мальчик не плакал. Терпел. Полюбили его бойцы.

- В сыны полка бы его взять, - говорил знаменосец. - Да разве ж можно такого крохотного?

Шли бойцы вперед. Нападали на врагов. Выходили из лесу, били фашистов и снова в лесу исчезали. А когда начинался бой, знаменосец с Сережей отходили в безопасное место.

Вывел дедушка бойцов из окружения.

Вышли они не безоружные - с немецкими автоматами, отбитыми у врага.

Вышли не безымянной толпой - со знаменем полка, хоть и простреленным в двух местах: достала знаменосца фашистская пуля. Молчаливыми вышли бойцы из окружения, хоть и радоваться можно: живые остались. Но разве станешь смеяться, когда отступили? Когда оставили врагам свою землю?

Невеселые сидели солдаты. Невеселым был дедушка. И тут Сережа вдруг заплакал. Первый раз за долгую дорогу.

Вздрогнули бойцы. Вздрогнул дедушка. Понял, отчего еще так тяжело на душе. Надо Сережу отдавать. Надо с мальчиком расставаться.

Задумался дедушка. Взял листок, написал письмо жене. Отдал его раненому знаменосцу.

- Спасибо, - сказал, - за знамя. Дальше его развернутым понесем. А вот мальчика довези до Москвы.

Стал дедушка снова сражаться. Бабушка ему письма присылала. Треугольники такие. В войну конвертов не хватало.

В каждом треугольнике ладошка была. Знаете, как это делается? Кладут ладошку на бумагу и карандашом каждый палец обводят.

Идет война. Сражается дедушка. А ладошки в письмах все больше. Растет мальчик Сережа. Мой папа.

Наша семья

Я стоял, прижавшись к деду.

Потом услышал, как его обнял еще кто-то. И еще.

Посмотрел я, это папа положил дедушке голову на плечо. Мама взяла деда под руку.

Мы стояли маленькой тесной кучкой, прижавшись к дедушке, и он сказал хриплым голосом:

- Какая тесная у нас семья…

- Тесная! - сказал папа.

- И очень дружная! - сказала мама.

- Ну вот, - проговорил дедушка, - теперь вы знаете мою военную тайну.

Он посмотрел на фотографию над папиным столом. Вздохнул.

- Не сдержал я слова, - сказал он грустно. - Лидушка считала, ворошить прошлое незачем, а я не могу уйти с этой неправдой.

- Папа, - произнес отец, - это неправда - моя правда, слышишь? Ты - мой отец, Антошкин дед, вот и все.

- Ты наш самый любимый человек, - сказал я серьезно.

Мы снова сели. Кто на диван. Кто на стулья.

- А ты помнишь что-нибудь, Сережа? - спросил дедушка.

- Только деревья помню, - ответил отец. - Ветки лезли в глаза, и я протягивал руки.

- Почему же ты пел? - спросил я.

- Не помню, - ответил папа.

- И маму не помнишь? - осторожно спросил дед.

- Нет.

Я разглядывал папу. Вот он, оказывается, какой. Был на войне, хотя и не помнит. И еще… Еще у него убили маму… Я взглянул на маму. Что я стал бы делать без нее?

И тут меня осенило! Ведь дедушка и бабушка стали для папы отцом и матерью вместо убитой мамы. Нет, не так. Они и есть отец и мама.

Папа подсел к дедушке, обнял его за плечи. Посмотрел на него пристально. Сказал:

- Дай-ка я тебя поцелую, старый вояка!

Они сидели, прижавшись друг к другу.

Потом мы ложимся спать. И дед ворочается с боку на бок.

- Орден твой можно мне носить? - спрашиваю я.

- Допустим, можно, - улыбается он. - Будешь?

Я думаю. Орден все-таки дедушкин.

- Нет, - говорю я, - надо самому заработать.

- Правильно думаешь, - отвечает дед. - Этот орден на память обо мне.

- Память будет и без ордена, - говорю я.

- Ого! - улыбается дедушка. - Прорезается характер!

- В тебя! - шепчу я.

Теперь я всегда думаю о нем. В школе, на уроках. На переменах. Если просто иду по улице, опять думаю о дедушке. Вхожу домой - смотрю на него пристально. Обедаю - гляжу на него.

Вот утро. «Газики» пришли. Мама и папа в машины садятся, а мы с дедом в разные стороны расходимся. Я в школу, он проведать Анну Робертовну. Или в магазин. Бутылки блестят в авоське. Дедушка шагает неторопливо, прихрамывает немного.

Я смотрю ему в спину, пристально смотрю. И все думаю. Думаю.

Смогу ли я таким же, как он, стать? Или не смогу?

Вот прошло время, например. Много времени. И я стал старым. Стариком. Таким же, как дедушка.

Внук у меня есть, как я. И вот интересно - что будет этот самый внук думать обо мне?

Ведь, наверное, может же так быть - утром через много лет мы выходим с внуком из дому, он шагает в школу, а я иду в магазин.

И внук останавливается, глядит мне в спину. И что-то думает. Ведь он же будет что-то думать там, соображать. И вот, например, он соображает что-нибудь такое. Старичина ты, простофиля, старый хрен с редькой! Занудина несчастная! Никакого толку от тебя нет! Только и гундосишь - учи уроки, учи уроки! А сам ничего из себя не представляешь! Никакой исторической личности! Вот дед у тебя был - это да! Генерал!