Как мы росли

— Ну, цел, невредим? А мы думали, тебя опять снегом замело, — шутили бойцы. — Без коня тебе, парень, невозможно. Без коня за нами пеший не угонишься.

Васька не обижался на шутки, тем более что он и сам думал, что конь ему обязательно нужен. А Степан Михайлович не шутил. Он посмотрел на Ваську и сказал, что этот и пеший догонит, не пропадёт: парень настойчивый.

Деревенские ребята слушали Ваську с завистью. За день он им много рассказал. Не всему верили, думали — врёт. Про Москву-то, может, и правда — теперь много за хлебом народу приехало. Многие ребят своих побросали — пусть в деревне покормятся. А что в отряде воюет — не верили; но, оказывается, правда.

— Ты приходи ночевать, — сказал Серёжка, — вместе на печке ляжем.

Но Васька не был согласен ни на какой ночлег.

— Я лучше здесь побуду, — ответил он Серёжке и стал складывать кизяки вокруг костра стенкой, чтобы не задувало огонь.

— Ну, я тебе картошек принесу испечь, — сказал Серёжка.

— Это можно, неси, — разрешил Васька.

Серёжка побежал домой и скоро вернулся с картошкой. А Васька — ни на шаг от костра. Ему и мороз нипочём.

Тянутся дымки́ к звёздному небу, в каждой избе народу полно: свои, погорельцы да красноармейцы.

Всего села белые спалить не успели. Только с краю стояли на пожарищах холодные, обугленные печи. Ближе к школе в одном из домов жил учитель; с этого дома, наверно, и палить начали.

Васька рассказал красноармейцам, как он один остался в риге, как к речке спустился и как ночью с ребятами хоронил учителя. Про одно только умолчал: как он плакал горькими слезами на тёплых полатях в Серёжкиной избе, думая, что никогда больше не встретится со Степаном Михайловичем.

Степан Михайлович слушал, поворачивал на угольках принесённую Серёжкой картошку и молчал. Потом, вздохнув, спросил:

— Ну, и где же вы захоронили учителя?

— За поповым погребом, — сказал Серёжка. — Не знали мы, что отряд-то вернётся. Снегом его присыпали — и не видать.

Серёжка повёл Степана Михайловича к могиле. С ним пошёл Чебышкин.

Вернувшись, Степан Михайлович велел Ваське идти ночевать в избу:

— Часовым и без тебя есть дело. — А укладываясь спать, сказал: — Как же нам, Василий, быть с тобой дальше? Совсем ты нам, как говорится, ни к чему. Опасно, и лишняя забота.

Васька захворал

Прошло несколько дней. Васька старался не попадаться комиссару на глаза.

«И чем я ему помешал?»

На сердце у Васьки щемило, и он старался изо всех сил «быть к чему».

Он помогал чистить лошадей, оружие. Во время перестрелок, если залягут цепью, ползал по тылу и выполнял разные поручения: принести огоньку закурить, передать нож. А уж если была команда: «По коням!» — догонял отряд на двуколке с амуницией, а то больше на своих на двоих. Двуколка была в распоряжении Чебышкина, он запрягал её всегда не спеша.

«Куда гнать! Ещё и двуколку-то отобьют, а у меня на ней казённое имущество», — говорил он.

А Ваське не терпелось, и он шёл вдогонку в ту сторону, куда поскакал отряд. Шёл по ростепели, проваливаясь в рыхлый, талый снег. Сушиться иной раз и не приходилось. Только Васька догонит отряд, а отряд опять с места снимается.

Однажды под вечер Васька пришёл в село вслед за отрядом. Конники располагались на ночлег. Васька разыскал Степана Михайловича. В избе, куда он вошёл, топилась печь. Степан Михайлович и красноармейцы сидели босиком. Сапоги сушились. Кто брился, кто шил, а кто дремал, дожидаясь, когда сварится кулеш и можно будет поужинать.

— Пришёл! — сказал Степан Михайлович. — Небось по горло мокрый?

— Пришёл, — ответил Васька. — Сыро, конечно.

Васька стащил с ног сырые валяные сапоги, которые обещал ему подшить дед, да так и не подшил, поставил их на печь, а сам присел на лавку. Ноги у него гудели, а голова была тяжёлая-тяжёлая.

Степан Михайлович аккуратно, тряпочкой, смазывал винтовочный затвор, потом, навертев тряпочку на шомпол, стал прочищать ствол.

— Ну-ка, парень, держи, а я прогоню разок-другой.

Васька держал винтовку, а она у него валилась из рук. И вдруг стало двоиться в глазах.

— Ты что, бегом, что ли, бежал — варёный какой-то? — спросил Степан Михайлович.

— Я не бежал, а потихонечку шёл. И не знаю, что это со мной, — ответил Васька.

Степан Михайлович, кончив чистить оружие, закурил и стал читать.

Васька лежал на лавке врастяжку. Поспел кулеш. Стали Ваську поднимать, а он как будто и не слышит ничего. Степан Михайлович прикрыл его шинелью:

— Не трогайте, пусть спит. По-моему, у него жар. Добегался парень.

Васька горел, метался. Степан Михайлович вставал ночью, чтобы намочить тряпку холодной водой и положить её Ваське на лоб.

Глубокой ночью бандиты открыли огонь (видно, прятались они здесь же в селе, по избам).

Усталые бойцы подняли тревогу. Начался бой в темноте. Бандиты захватили бойцов врасплох. Все они здешние, знали каждый проулок — им было легче. Только выпили они для храбрости и спьяну палили без разбору. Степан Михайлович со своим отрядом выбрался к дороге.

Стало светать. А к бандитам уже спешила подмога. Наверно, у них заранее был сговор.

Увидали красноармейцы, как им наперерез несутся на конях всадники в тулупах, с топорами, вилами, а у многих в руках и берданки, и стали отступать. Не всегда на войне наступают, приходится и отступать.

Силы были неравные. Помчался отряд обратно, к другой дороге, которая ведёт к лесу. Доскакали до опушки, установили пулемёты. Кулачьё в лес и не сунулось. Обложили бандиты отряд кругом, как зверя. Всё равно, мол, долго не евши на снегу не просидят, а по лесу им не уйти: тянется лес на триста вёрст, да такая чащоба — медведь не пролезет.

Думали бандиты так, а дело обернулось по-другому. Подоспела и красноармейцам подмога. Тут уж беляки попали в кольцо. Жаркий был бой и короткий! Мало кому из врагов удалось уйти живыми.

В этом бою тяжело был ранен комиссар, и пришлось его с провожатым отправлять в тыл. С ним вместе решили отправить и Ваську, который как впал в беспамятство, так в себя и не приходил.

Комиссара с Васькой довезли на санях до железной дороги, а там на поезд, в санитарный вагон и доставили в госпиталь.

А теперь уже Васька совсем поправился. Правда, слаб ещё, но это ничего — пройдёт, и доктор его скоро выпишет.

За несколько дней перед выпиской доктор позвал Ваську к себе в кабинет и сказал:

— Садись, друг, поговорим. Во-первых, привет тебе от Степана Михайловича. — Он каждый раз передавал ему привет от комиссара, и Васька ждал, что вот-вот Степан Михайлович приедет за ним и заберёт его.

— Теперь скоро увидимся, — сказал Васька. — Он как вам пишет?

— Видишь ли ты, какое дело, — сказал доктор. — Ты теперь человек здоровый, и я буду с тобой говорить, как с человеком вполне, так сказать, в форме. — Доктор строго поглядывал на Ваську из-под очков.

Васька ждал, что он скажет ему напутствие. Всем, кого выписывали из госпиталя, доктор говорил напутствие, как не растерять здоровье. «Время сейчас серьёзное, и полученное здоровье надо беречь. Оно, понимаете, не столько ваше, сколько, так сказать, теперь общегосударственное», — так он говорил всем. Но Ваське сказал совсем другое:

— Степан Михайлович очень хороший человек. Я его уважаю, и ты… Ну, проще говоря, он ничего тебе не пишет, а тоже лежит у меня в госпитале и хочет тебя видеть.

Васька не сразу увидал Степана Михайловича: у него почему-то всё расплывалось в глазах. Он уже держал в руках его большую добрую руку и слышал его голос, но перед глазами стояла ещё какая-то мешающая видеть пелена.

— Вы идите, доктор, у вас дела, — сказал Степан Михайлович, — а мы тут потолкуем.

— Степан Михайлович, — доктор погрозил пальцем, — только будьте молодцом! И, пожалуйста, разговоры разговаривать не долго.