Невероятно насыщенная жизнь

— Что, что?

— Не обращай внимания, значит. Будь выше.

— Ага, — сказал я.

— С такими — так и надо. Тогда они отлипнут.

Я хотел ей сказать, что еще сделаю из этой уистити человека, но ее зачем-то позвал наш Великий Староста — Герасим-Герман-Герка — Г. А., и она отошла. Интересно, почему это я, кажется, начинаю злиться на этого Г. А.? Он ведь ничего мне не сделал, наоборот, даже и внимания на меня не обращает, будто меня и в классе совсем нет. Мне, конечно, на его внимание начихать, но почему-то я все-таки злюсь.

Я не успел про это додумать, как Маша Басова выкинула второй номер. Ко мне вдруг подошли Зоенька и Юлька — есть у нас такие волнистые попугайчики-неразлучники: все время парой ходят и чирикают.

— Сеня, — прочирикали они хором, — мы тебе что-то хотим сказать.

— Валяйте, — сказал я.

— Ты нам нравишься, Сеня, — сказали они и опустили глазки.

— Вот еще… — сказал я.

— Правда, правда, — сказали они, — ты очень, — они хихикнули, — очень-очень-очень… мужественный и добрый. И ты нам нравишься.

— Очень приятно, — сказал я.

— Мы тебя приглашаем в кафе-мороженое, — сказали они.

— Спасибо, — сказал я вежливо, — но я занят.

— Ах-ах-ах, — прочирикали они, — какая-какая-какая жалость! А мы так-так-так надеялись.

— Он стесняется, — услышал я за спиной чей-то ехидный голос.

Обернулся, а там стоит М. Басова и ухмыляется во весь рот. И я почему-то только сейчас заметил, что на глазу у нее нет повязки. Ничего, с двумя глазами она тоже выглядит неплохо. Даже лучше, чем с одним.

— Он стесняется, — повторила Маша.

— Но почему же? — хором прочирикали попугайчики.

— У него, наверное, нет денег, а мороженое он очень любит. Прямо жить не может без мороженого. Уж я-то знаю.

Ах, вот в чем дело. Ну, ладно, М. Басова, посмотрим, что ты сейчас скажешь. И когда Зоенька и Юлька, или Юленька и Зойка — как их там — пропищали хором, что раз они меня приглашают, значит, они и угощают, и что это необязательно, чтобы обязательно мальчик в наше время угощал, я сказал совершенно спокойно:

— Верно, верно, это Маша здорово заметила — я очень люблю мороженое. Прямо жить без него не могу. И я вас сам приглашаю в девятнадцать ноль-ноль в кафе-мороженое «Гном» на Литейном проспекте. Насчет денег не беспокойтесь — я угощаю. Маша, и ты, конечно, тоже приходи. — Я поклонился, как рыцарь какой-нибудь, и даже ножкой шаркнул.

Девочки раскрыли рты, а у М. Басовой глаза стали как щелочки и нос сморщился. Как будто сейчас чихнет.

— Будь здорова, — сказал я, и она, наверное, от неожиданности, действительно чихнула. Девчонки фыркнули, а я только зубы стиснул, чтобы не рассмеяться.

— Вы идите, — свирепо сказала Машка девчонкам. — А мне этому ррррыцарю паррру слов сказать надо.

Зоенька и Юлька, хихикая, отошли, а М. Басова надвинулась на меня, как грозовая туча.

— Опять твои штучки?! — зашипела она.

— Какие штучки?

— Такие!

— Я по-хорошему.

— Ты со всеми по-хорошему!

— Не со всеми.

— И всех яблоками угощаешь. Тебя мороженым, а ты яблоками… чужими.

— Почему чужими???

— Ты в «Мороженом» Татьяне мое яблоко отдал.

— Ты же его не взяла.

— Мало ли что!

— Знаешь, Басова, — сказал я, — ты, по-моему, все-таки… чокнутая.

На этом разговор кончился. Я опять нарочно поклонился — уж рыцарь, так рыцарь — и отошел. А потом обернулся и сказал:

— Так я жду в девятнадцать ноль-ноль. «Гном». Запомнила?

Она ничего не ответила, и я посмотрел на нее. У нее был какой-то странный вид: не то она заплакать собиралась, не то засмеяться. И она была такой… такая… что у меня даже сердце вдруг екнуло. Мне захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, но я выдержал и ушел. «Один-один», — подумал я.

А третий номер, который она отколола, опять оказался в ее пользу, хотя впрочем, как считать…

На большой перемене в коридоре меня подозвали к себе Татьяна, Гриня Гринберг, Коля Матюшин и Петька Зворыкин. Они стояли у окна и о чем-то спорили. Когда я подошел, Гринька сразу спросил:

— Что ты все-таки думаешь насчет Веньки Балашова и его компании?

— Их надо в бараний рог скрутить, — сказал Петька Зворыкин.

— Шпаги наголо, господа, так, что ли? — спросил я, вспомнив, как Гриня кричал тогда в классе.

— А что ты предлагаешь, — закипятился он, — прощать им все, да? Машке фонарь подвесили. На Моховой проходу от них нет, а мы терпим!

— Из ста зайцев… — начала Татьяна.

— Хватит, — мрачно сказал Коля Матюшин. — Надо обсудить.

— Чего обсуждать! — завопил Зворыкин. — Собраться и врррезать им кэээк следует!

— Хвалилась синица море поджечь, — сказала Татьяна.

— Слушай, Шарова, — сердито сказал Гриня, — в самом деле, хватит нас пословицами удивлять. Не такие уж мы рохлики.

— Кто? Кто? — спросила Татьяна.

— Рохлики. От слова «рохля», — объяснил Гриша. — А ты, вместо того чтобы хихикать, предложила бы что-нибудь.

Татьяна стала сразу ужасно серьезной и сказала:

— Предлагаю организовать… С… О… Р.

— Чего, чего? — спросил Петька.

— СОР. Союз отважных рохликов, — сказала Татьяна.

Я засмеялся. Петька надулся. А Гриня сперва вроде обиделся, а потом махнул рукой и тоже засмеялся.

— Уж лучше БОР — боевой отряд рохликов, — сказал он, — а то СОР плохо звучит.

— Дремучий бор, — мрачно сказал Матюшин.

И тут все наперебой стали придумывать названия.

МОР — могучий отряд рохликов.

ЛОР — летучий отряд.

ГОР — гневный…

— Чепуха собачья, — сказала Татьяна. — «И как вы ни садитесь…»

— Опять пословицы, — сказал Матюшин.

— И почему собачья? — спросил я. — У меня есть собака…

И тут мне в голову пришла великая мысль: надо злить Повидлу. Натаскивать. Пусть рычит и показывает зубы. Клыки. Говорят, есть такие собаки, которые очень добрые, но охотятся на львов. Повидло — гроза Моховой! И пусть всякие шпаны берегут свои штаны! Ха-ха, опять стихи…

— Я не хотела обидеть собак, — сказала Татьяна. — Собаки…

— …лучшие друзья человека, — сказал Матюшин. — Мне надоели твои… цитаты.

— Шарова, — сказал Гриня, — дело серьезное, а ты к нему относишься несерьезно.

— А чего это ты заговорил, как наш великий староста Герасим? — спросил я Гриню.

— Между прочим, — сказал Матюшин, — не мешало бы и его позвать. Все-таки…

— Дудки, — сказал Петька Зворыкин.

— Он по этому поводу пять собраний проведет, — сказал я.

— И примет решение, — сказал Гриня, — пойти в штаб ДНД и спросить у них — что они смотрят.

— И получится пшик, — сказал Зворыкин.

— Пшик, — сказал я.

— Хватит пшикать, — рассердился Матюшин. — Решайте, что будем делать, или я пошел.

— Ага, — сказала Татьяна, — кажется, вы разозлились. Есть план.

— Ну? — сказали все мы хором.

— Нужно смеяться, — сказала Татьяна.

— Ха-ха, — сказал Зворыкин.

— Петьку мы исключаем, — сказала Татьяна.

— Почему?! — завопил Зворыкин.

— У тебя нет чувства юмора.

— У меня?!

— У тебя. Нет.

— Ну и ладно. Зато… я драться могу.

— Не драться! — строго сказала Татьяна. — Кулаки — это слабость. А мы сильнее. Мы будем смеяться.

— Я, кажется, тебя понял, Шарова, — сказал Гриня. — Ты молодец!

— А я что говорил?! — сказал я.

— Ты ничего не говорил, — сказал Матюшин, — ты только хлопал ушами.

— Ну и хлопал, — сказал я.

— Не отвлекайтесь, — сказал Гриня. — Изложи, Шарова.

— Мы будем смеяться, — сказала Татьяна. — Они — лопухи. И они от нашего смеха завянут.

— Гыы! — выдал Зворыкин. — Ты что… того?

— Петя, — ласково сказала Татьяна, — все знают, что ты в классе самый сильный, самый смелый, самый веселый и самый умный.

— Да брось ты, — сказал Петька, и рот у него разъехался до ушей.