В большой семье

Ося смеялся. И хотя он проиграл довольно быстро, ему не было обидно.

Федор Петрович свертывал козью ножку.

— Еще, а? Расставляй фигуры.

— Что-то не идет ваш Ленька, — сказал Ося.

— Придет. В крайнем случае у нас заночуешь.

— Ну да! А в школу?

— С первым поездом поедешь. Разбудим.

— Все-таки как вы могли обоих сыновей назвать одинаково? — с любопытством спросил Оська.

— А это вовсе не я.

— Жена ваша?

— И не жена.

— А кто же?

— Видишь ли, Осип, тут история прямо сказать — своеобразная… Один-то Алексей наш, да не совсем.

— Как — не совсем?

— А так. Не родной он нам. Подобрали мы его однажды.

— Где? А который не ваш?

— Алексей, конечно. Ленька-то наш. Он и похож на меня, как вылитый. Ах, да ты его еще не видел.

— Как же вы его подобрали? Расскажите, Федор Петрович. Интересно!

Петренков задумчиво погладил бородку.

— Ты парень, видно, душевный, Осип. Я таких люблю. Сейчас Алексея дома нет, так рассказать можно, а при нем это уж никак бы… Напоминать только… Ну, слушай!

Рассказ агронома Петренкова

— Из поселка мы уехали в Ленинград с последним поездом, — вздохнув, начал свой рассказ Петренков. — Схватили из вещей что попало — и ходу. Немцы уже были близко… Зиму прожили в Ленинграде, а весной двинулись на «Большую землю».

— И мы весной, — вставил Ося. — В конце мая. Через озеро на катере.

— Ну, вот и мы так же. Да-а. В пути останавливались, понятное дело, не раз. Из-за тревог и бомбежки. Да ты всё это не хуже меня знаешь. И вот подъехали мы к Вологде, остановились. Дочка за кипятком на станцию пошла. Я-то уж за пайком, да за кипятком не очень ходил. Из-за ноги. Пока там слезаешь, да через рельсы скачешь, а поезд стоит-стоит да вдруг и тронется. Идет это Варя обратно, чайник тащит. И мальчика какого-то за руку ведет. Мальчик маленький, худенький, бледный, в длинном пальто. На пальто грязь. Я спрашиваю: «Это кто такой?» А дочка рассказывает: «Иду я, а он возле кипятильника стоит… «Ты чей?» — спрашиваю. А он говорит: «Мы ехали, а поезд ушел». И вижу — его шатает даже. Папа, давай его накормим». Отчего же не накормить? Накормить можно. Тем более, что тогда уж мы с едой разошлись во-всю…

— Да, да, — перебил Ося. — Ленинградцев по дороге на «Большую землю» прямо откармливали. Хлеба, супу, каши у нас даже оставалось.

— Втащили мы мальчонку в вагон. Усадили. Варя ему скоренько супу подала. Он ложку взял, ко рту понес, а рука у него дрожит, на себя пролил. До чего же мне его жалко стало! Ручонка тоненькая… Поел он и вроде порозовел чуть-чуть. Тогда я стал его спрашивать: «От поезда, значит, отстал? С кем ехал?» А откуда ехал, уж и не спрашивали: по лицу видно, что из Ленинграда. А тут и другие вагонные жители к нам подошли. «Из детского дома он, видно», — говорят. «Из какого ты детского дома?» Помолчал мальчик и говорит: «Не знаю». «Как же ты отстал-то?» «Все из вагона вылезли, — говорит. — Стреляли сильно…» И взяли мы этого мальчика с собой. Хотели было на станции дежурному сдать, да пока разговаривали, поезд тронулся. А следующую станцию проезжали ночью. А потом дети — Варя особенно — стали просить: возьмем его с собой, у него мать погибла, а отец на фронте — это уж они его расспросили. Бумаг при нем никаких не было. Уж потом, в деревне, мы ему выправили через сельсовет справку для школы. И так этот Алексей всем нам приглянулся. Славный мальчишечка, тихий, как девочка. Слова, бывало, не вымолвит, пока не спросишь. Мы его тогда в поезде спросили, как между собой посоветовались: «Хочешь с нами ехать? Будешь мне за второго сына», — говорю. «Ехать с вами хочу, а сын я папин», — говорит. Понравилось мне это. А после оказалось, что вовсе он безродный…

Во время неторопливого рассказа Петренкова Ося вел себя беспокойно: вертелся на табурете, хватал себя рукой за переносье. Но тут он не выдержал: протянул разочарованно:

— Безро-одный? Простите, Федор Петрович, а как была прежде фамилия вашего Алексея?

— В школе его, конечно, Петренковым называют. В бумагах у него две фамилии, поскольку я его усыновил. А отцовская его фамилия…

Стук в дверь помешал Петренкову ответить на осин вопрос.

— Входите! — крикнул он.

Дверь открылась. Взволнованный рассказом Петренкова Ося так и подскочил на табуретке.

— Иван Антонович! Вы откуда?

В заиндевелой шинели, вместе с клубом морозного пара, ворвавшимся за ним, вошел в избу Сахаров.

— Простите, что беспокою вас, — сказал он. — Мне надо разыскать пионервожатую Подгорной школы, но сегодня воскресенье и школа закрыта. У меня был ваш адрес, и я позволил себе побеспокоить вас. Сахаров Иван Антонович.

— Петренков, — представился агроном. — Садитесь, пожалуйста.

— Ося, ты-то как здесь? — спросил Иван Антонович, снимая меховую шапку и садясь на табуретку. — Кстати, я должен перед тобой извиниться. Пришлось мне основательно прибрать у тебя на столе, отыскивая шахматные открытки.

— Значит, вы адрес по открытке узнали? — весело спросил Ося. — Вот здорово! Иван Антонович, а зачем вам пионервожатая?

— Надо, — сдержанно ответил Сахаров.

— А мне тут Федор Петрович что рассказал! — громко и возбужденно, блестя глазами, заговорил Ося… — Иван Антонович, у Федора Петровича приемный сын — Алексей. Он тоже от детского дома отстал, как…

— Алексей? — быстро переспросил Сахаров.

«И зачем я сказал? — спохватился Оська. — Напомнил ему только, а ведь у этого Алексея нет родителей…»

— Подожди, Ося, — Сахаров наклонился к Петренкову, глядя на него в упор расширенными от волнения глазами:

— У вас приемный сын… Алексей? А как фамилия мальчика?

— Сахаров его фамилия, — с недоумением разглядывая нежданного гостя и тоже волнуясь, хотя еще ничего не понимая, медленно ответил Федор Петрович.

— Алексей Сахаров! — заорал Ося, вскакивая и размахивая руками. — Так это Алик! Алик! Иван Антонович, Алик нашелся! А зачем же вы сказали, что он безродный? — вопил Ося.

Петренков стукнул об пол своей деревяшкой и прикрикнул:

— Помолчи, Осип!

Ося затих, только темными, как сливы, горящими глазами смотрел на Сахарова и Петренкова.

Иван Антонович сидел бледный и лицо его слегка вздрагивало.

— Расскажите скорей, — пробормотал он. — Откуда у вас мальчик?

— Ничего я не пойму, товарищ дорогой, — решительно сказал Петренков. — Почему вы в смятение такое пришли? Вы мне лучше расскажите, почему вам про нашего Алексея знать надобно? Тогда уж я расскажу.

— У меня сын потерялся, Алеша Сахаров. Увозили его на «Большую землю» с детским домом. Он около Вологды пропал…

— И этот Алексей тоже весной сорок второго года… — не удержался Ося. — А мы его ищем, и ищем…

Агроном метнул на Осю грозный взгляд.

— И вы, значит, думаете, что наш Алексей — ваш сын?

Федор Петрович с глубокой жалостью посмотрел на Сахарова.

— Так ведь отец нашего Алексея на фронте погиб! Доподлинно знаем. Эх ты! — с досадой покосился он на Осю. — Как человека смутил!

— А откуда вы знаете, что он погиб? — нетерпеливо спросил Сахаров.

— Запрашивали мы военкомат. В Москву писали. Первый раз не ответили нам. А второй раз ответили: «Пропал без вести». И бумага эта есть. Вот только где… — Петренков оглянулся и привстал, намереваясь итти искать справку.

Ося прижал кулаки к глазам и всхлипнул.

Иван Антонович удержал Петренкова, положив руку ему на плечо.

— Карточку Алексея можно посмотреть?

— Карточки нет, — виновато сказал Петренков.

— Как зовут отца мальчика? Сахаров… имя, отчество?

— Сахаров Иван Антонович. Помню, как же.

— Так ведь это я! — Сахаров вдруг улыбнулся такой ясной и в то же время грустной улыбкой, что не спускавший с него глаз Петренков как-то сморщился и засопел. — Я был сильно ранен, меня подобрали санитары другой части.