Повесть о Болотникове

— Один шьет, другой порет! — с белым от гнева лицом завопил он. — Пашков к царю отъехал!.. И Рязань отъехала! Ляпуновы ушли со всею ратью!

— Люди — жать, а мы — с поля бежать?! — крикнул Болотников и вломился в самую гущу.

Но уже бежала вольница, смятая, расстроенная, и секли, гнали ее по пятам бояре.

— Оборотись, идучи рядами! — закричал Болотников, повернул людей и, отбившись, укрылся в остроге…

Тогда Скопин-Шуйский, стоявший в Даниловском монастыре, пошел к Коломенскому. Болотников вышел к нему при урочище Котлы. Ветер срывался с дикого пустого неба.

— Сабли до рук прикипают! — говорили «воры», дуя на сведенные стужей пальцы.

— Эй! — сказал вдруг Болотников, заметив впереди людей в поповском платье. — То што за люди? Или биться с нами хотят?

— Ну да ж, биться. Попы с чернецами Данилова монастыря противу нас стали!..

Тут Скопин-Шуйский ударил в лоб, и набежали подоспевшие к Москве смоляне.

— Дело наше преет! — закричали болотниковцы и пустились бегом в Коломенский острог…

Три дня били воеводы из пушек, но разметать земляные валы не смогли. К вечеру загорелось. Ворота с резными кокошниками распахнулись. Болотников выскочил из острога и побежал по серпуховской дороге. Скопин-Шуйский погнался за ним, но разбить наголову не сумел. Болотников ненадолго задержался в Серпухове и ушел в Калугу…

Солнце другого дня осветило москворецкий, разбитый ядрами лед и толпы «воров», которых «сажали в воду»: их ударяли дубиной по голове и спускали в жгучую черную ледынь.

— Мы-то с вешней водой опять придем! — кричали они.

А в патриарших палатах дьяки строчили «известительные листы» — писали пространные жалобные по областям вести:

Тульское сиденье

Деревянные стены астраханского кремля лоснились от пролетевшей над городом моряны. Ледяной нарост покрывал лубяные лабазы, зимующие на Волге живорыбные садки и надолбы — поставленные стеной у нижних бойниц дубовые бревна.

У Мочаговских ворот городские стрельцы и пришлые казаки затеяли спор.

Казаки в татарских штофных бешметах, шароварах и молодецки искривленных шапках грозились:

— Вы против вашего воеводы не стойте! Што он Шуйскому изменил, то к добру. А станете биться, и мы бить станем. То наша и сказка!

— Да он же, воевода, — пес! — кричали стрельцы. — Жалованье наше проедает! Не мыслим его правым!

— За Димитрия стоит, то и правда! И вы б за него стояли да за царевича Петра. Он-то нынче в Путивле, а скоро пойдет с людьми к атаману Болотникову в прибавку.

— А дьяк Афанасий молвил, што тот Болотников — вор!

— Голову сронит Афанасий!

— С раската кинем!..

Стрельцы умолкали, задумчиво отходили прочь, пытливо и с опаской косились на казаков.

На персидском, бухарском и русском гостиных дворах стоял шум: купцы суетились, прятали товар и торопливо закрывали лавки.

Смуглый, с гривой кольчатых черных волос человек остановился, прислушиваясь к крику. Это был резчик Франческо Ачентини.

Тогда, в жаркую июльскую ночь, он неожиданно для себя изменил путь, круто свернул от Чернигова на север… Тонкий резной месяц висел над полями, над светлой хрупкой тишиной, над черствой от зноя, бездорожной, в рытвинах землею. Итальянец торопил ямщика, и тот гнал лошадей в село, где утром видели они прикованную Грустинку. Зачем — Франческо не знал. Но, прикатив в село и никого не найдя, он велел гнать лошадей вперед.

Спустя два дня он решил повернуть на Киев. Но никто не захотел везти его. Дороги стали опасны. Был только один путь — на Курск.

Он ездил из города в город. В Ливнах его едва не убили. Калужский воевода долго расспрашивал, кто он и откуда едет, не поверил и грозил посадить в тюрьму.

Он пробрался в Астрахань, поселился у земляка Антонио Ферано и жил там, промышляя кропотливым своим делом. Франческо тосковал по родине, но всюду была «смута», и он потерял всякую надежду на отъезд…

Старый хромой купец вышел из лавки и остановился.

— Дивны дела! — сказал он, почти со страхом разглядывая итальянца. — А должно, ты знакомый мне человек. Не тебя ли я в Азове за ясырь сторговал?

— Меня… А сына своего нашел? — с улыбкой спросил Франческо.

— Не дай бог, — проговорил купец, — сколько горя было. Совсем проелся тогда в дороге. А все же догнал того Махмет-Сеита, штоб под ним земля горела. Черт!..

— А зачем опять приехал?

— С товаром я. Дом мой теперь в Нижнем. В Москве торговым людям житья не стало. То царя убьют, то, гляди, самого под дым спустят. Лавку мою сожгли; сам чуть жив ушел. А нынче воры под самый город подскакивали. Болотников, человек удалой, беды накурил. А затеял такое, штоб волю взять одним холопам…

— Болотников?.. — Франческо нахмурился, припоминая.

Стрельцы прошли мимо, разом грянул горластый хор:

— Чуешь? — тихо сказал купец. — Таково запели — беда будет…

Крик раздался в конце двора.

К оравшим стрельцам подбегали другие.

— Казаки секут!

— За воеводу стали!

— Дьяка Афанасия с раската метнули!..

— Ну, прощай! — заторопился купец. — Дал господь безвременье! И тут немирно!..

Франческо вжал голову в плечи и побежал по Гостиному, перемогая страх.

«…И взять с собою губных старост и целовальников и россыльщиков, да ехати по уездам, да тех дворян и детей дворянских и холопов их — всех нетчиков [63] — по списку собрати и выслати… на государеву службу в полки… И велети им ехати под Калугу к нашему стану. А будет которые… учнут бегать и хорониться, и тем от нас быти в великой опале и тех сажать в тюрьму».

В Москве подле изб стрелецких приказов сидели писцы. Они выкликали по спискам ратных людей, отмечали нетчиков и позванивали зеленоватой медью: каждому в начале похода давали меченый грош; те гроши потом сдавали в приказ — сочли б воеводы, сколько пришло, скольким недостача. На Балчуге, в старом кабаке, гулял подвыпивший стрелецкий кашевар.

— Во! — кричал он. — Посылает меня голова в Калугу кашу варить! А какова та каша будет, знаете? С зе-е-ельем!

— Гляди, посекут тя воры! — хмуро говорили стрельцы.

— Не посекут. Чин добуду немалый, коли Болотникова изведу.

— А в Калуге што станешь есть?

— Эко дело! Кашевар живет сытнее князя!..

В Кремле собирались воеводы, головы, стрельцы. Шел ратный сбор. В хоромах боярин Колычев устало слушал, что ему говорил Шуйский.

— Сидит вор в Калуге, а с ним людей боле десяти тысяч. Мстиславскому его не унять. Пиши, боярин, к мурзам в степь, штоб шли к Калуге, к нашему стану.

— Да мурзы, государь, не все за тебя стоят. Иные мордвины воруют под Нижним и многие пакости городу делают.

— Пиши, боярин! — сказал царь. — Твори што велят! Ну, ступай! Я чаю, нет боле у нас иного дела?