Скажи, Красная Шапочка

Хочешь ты это узнать, вот прямо сейчас, или нет? — говорит она.

Я утыкаюсь подбородком в грудь. Специально ради меня говорить ничего не надо.

Конечно, она хочет, — говорит Пауль. Он опять сжимает мне руки. По-дружески, как будто мы с полуслова друг друга понимаем и у нас есть общая тайна. У нас троих, устроившихся на полу в коридоре. Но это давно в прошлом. Мы больше не команда. Мы не играем в нашем старом «Форде» в то, как затонул «Титаник», и не рассказываем друг другу страшные истории под одеялом.

Все мы изменились, и, наверно, Пауль прав, у меня изменения пошли в худшую сторону. Я уже не маленькая Мальвина, которой можно втюхивать, что в сказках все правда, что в них все всегда хорошо кончается, а принцесса становится королевой. Таких сказок не бывает. По крайней мере, в моей жизни.

Я Мальвина, у которой есть темная тайна, Мальвина, у которой много жизней, Мальвина, которая сидит в ванне.

Он сказал, что ты самая большая злюка и задавака, которую он в жизни видел, но все равно ты ему очень нравишься.

Пузырьки газировки облепили мне голову, они щекочут шею и залезают в нос.

Мне очень жаль, — говорит Анна, но это в точности то, что он сказал.

Пауль отпускает мои руки. Ему надо собираться дальше.

Ну, вот видишь, — говорит он, возвращаясь к себе в комнату, зря ты волновалась.

Анна осторожно дотрагивается до моей ноги.

Можешь взять мою красную футболку, когда будешь с ним встречаться, ту, с русалками, она тебе наверняка пойдет.

Я понимаю, что Анна предлагает мир, я киваю и жду, пока она найдет футболку, это ее любимая, она бросает ее мне на колени.

Удачи, — говорит она.

Хорошо, что ты пришла.

Я сижу под ангелами в золотой раме, а фрау Бичек стоит у плиты и готовит что-то из овощей и мяса. Сильно пахнет сладковатым фенхелем, а еще черным перцем и чесноком.

Хорошо, что пришла, — повторяет она, я уже ждала, каждый день смотреть хрустальный шар — нет Мальвины, но сегодня утром вижу — придет.

Слава Богу, наконец-то! Я думала, ты больше не придешь, думала — слишком поздно.

Я не знаю, что фрау Бичек имеет в виду, она не поворачивается ко мне, чтобы объяснить, а продолжает помешивать в кастрюле. Младенца она привязала к груди большим пестрым платком. Время от времени он чихает, если в нос попадает слишком много перца, но в общем ведет себя необычно тихо. Он засовывает маленькие толстенькие ручки в рот и пускает слюни на блузку фрау Бичек.

А где Братко, — спрашиваю я, потому что его нигде не видно.

Ах, этот, — говорит она, нашел себе любимая кошка, в голове одно — шляться на крыши и делать котята. Жрать и делать котята.

Я ухмыляюсь. Не могу себе такого представить. Разве толстый Братко сможет залезть на крышу?

Я подтягиваю под себя ноги и устраиваюсь поуютнее. По лицу пробегают пятна света, фрау Бичек ставит передо мной на стол миску с дымящимися овощами.

Ешь, — говорит она, тощая птичечка.

Она коротко проводит рукой по моим волосам, садится напротив на кухонный диванчик и отвязывает младенца.

Овощи очень вкусные, я уже давно ничего такого вкусного не ела. Может быть, мне они потому так нравятся, что в последнее время я вообще мало что ела. Я жутко голодна. Бичек смотрит, как я запихиваю в себя еду, обжигая язык, потому что горячо, но это ничего.

Ты спрашивать про детство, — говорит она, там, на площадке, помнишь? В прошлый четверг.

Она не ждет, пока я отвечу, просто говорит дальше, покачивая ребенка на коленях.

Я думала и кое-что вспомнила, одна история, я хочу тебе рассказать. Поэтому я ждала, когда ты придешь. История из моего детства, это было давно.

Бичек смотрит в окно, как будто там можно прочитать эту историю, как будто на стекле написаны буквы, которые надо расшифровать. Или она не знает, с чего начать, как начинается эта ее история.

У меня была подруга, — говорит она через некоторое время, в Польше, самая лучшая подруга. Мы жили в малюсенькая деревня. Все друг друга знали, там было всего десять или одиннадцать домов, понимаешь? В одном доме жила я с мамой, папой и шесть братьев, а рядом жила Катя, и Катин папа, и маленькая сестра. Мама Кати ушла с дружком из соседняя деревня, Кате было тогда девять лет. Ее мама так и не вернулась.

Бичек глядит в окно, как будто ищет там продолжение истории, а я продолжаю уплетать овощи, тут в дверь кухни входит Братко. Он невероятно растрепан, на носу кровоточит царапина. Наверно, получил от любимой кошки, думаю я, или от соперника.

Пока ее мама не ушла, мы каждый день играть вместе во двор, вместе ходить в школа и секретничать друг с друг. Как все маленькие девочки. Но потом… Однажды она не приходить в школа, просто не приходить, никто не знает почему.

Никто не спрашивать почему. Я тоже не спрашиваю. Может, болеет, думаю я.

Следующий день — Кати опять нет. После школа идти к ней и спросить, думаю я, но не спрашиваю. Я встречаю ее отец, во дворе, он сидит и читает газету. Как жизнь, говорит он, а я стою и не решаюсь спросить, где Катя.

Я кладу ложку рядом с пустой миской, от истории фрау Бичек мне становится чуточку жутко. Ее лицо выглядит грустным и изборожденным морщинами. Ребенок заснул.

На следующий день Катя приходить в школа. Сидит рядом со мной и ничего не говорит. Очень бледная, и я думаю, может быть, все еще немножко болеет. Может быть, свежий воздух поможет, и я спрашивать, пойдем в поле погулять. Вместе, как мы делали каждый день. Но Катя только говорит, нет, не могу, а когда я спрашивать почему, она говорить, надо помогать дома, теперь она больше не может играть каждый день, потому что ее мама сбежать, и теперь ей надо делать то, что раньше делала мать. Вот так-то. Больше не играть. Больше не ходить гулять. Только работа. С тех пор Катя часто не в школа. А когда приходит, мы не разговаривать. Она просто сидит рядом со мной, лицо белое, и не разговаривать.

Братко прыгает мне на колени, такого он еще ни разу не делал, от него пахнет солнцем и теплой крышей, он сворачивается клубком на моих коленях.

Я этому очень рада, теперь я могу не смотреть на фрау Бичек. Мне хочется, чтобы она не рассказывала свою историю до конца. Я не хочу знать, что случилось с Катей. Но Бичек продолжает говорить, она, наверно, не чувствует, как мне неуютно, а может быть, чувствует и именно поэтому продолжает рассказывать.

Однажды Катя приходить в школа в августе в длинный свитер, и я спрашиваю, тебе не жарко, а она говорит, нет, нормально. Но потом в туалете девочек я вижу, как Катя моет руки, она закатала рукава… все руки покрыты какой-то сыпь, я не решаюсь спросить почему, а когда Катя меня видит, она прячет руки за спина, ей стыдно, она убегает. Мы не подруги больше. У меня есть другая подруга, а у Кати никого.

Фрау Бичек замолкает, и молчание тяжелым занавесом висит между нами. Я машинально глажу пыльную, теплую шерсть Братко. Так тихо, что даже слышно, как дышит младенец и мурлычет кот. Потом Бичек снова начинает говорить.

Через два года Катя совсем престает ходить в школа. Я вижу ее, как она стоит у окна. Однажды я помахать, но она задернуть занавески, очень быстро. Младшая сестра иногда играть во двор, ей уже восемь, похожа на Катю раньше, здоровая и веселая, иногда я говорить с ней, но ее отец этого не любить, если он видеть нас, он сердиться. И звать дочка в дом. Он не бьет, говорит она, но она боится все равно. Еще два года пройти, и обе девочки умерли. Кто-то нашел их в лесу, между скал. Откуда я родом, там много скал. С одной они спрыгнуть. Никто знать не хочет почему. Я знать. Все это долгое время я знать. Но я ничего не сказать. Такая же трусливая, как все другие.

Бичек осторожно кладет ребенка рядом с собой на диванчик, он не просыпается, но недовольно кривит ротик.

Зачем вы мне это рассказываете, — говорю я и едва узнаю свой голос, так странно он звучит.

Девочка, девочка… — говорит Бичек.

Она нагибается через стол и хочет взять меня за руку, но я вдруг отдергиваю ее, так резко, что Братко пугается и шипит на меня.