Девочка из легенды

Маринка вздохнула, еще раз дотронулась ладошкой до Дининого лица и сказала:

— Ты не беспокойся. Папа все выяснит. Он все знает. Вот приедет и выяснит. А Сашку ты не слушай. Мы сейчас купаться пойдем, а потом обедать будем. А потом я тебя к нашим огуречным девчонкам поведу. А завтрак ты проспала, соня.

— Я не спала, — сказала Дина, — я просыпалась. Я даже слыхала, как вы за завтраком беспокоились о Барбансоне. И чего он вам дался, этот Барбансон!

— Еще как дался! — пожаловалась Маринка. — Он сумасшедший. Он может что-нибудь учудить по дороге. Барбансоном-то его из-за дедушки назвали [1], а у него от дедушки-то ничего и не осталось — ни породы, ни характера. Дедушка спокойный был. — Маринка вздохнула. — А уж с бугра-то он обязательно понесет.

— С какого бугра? — тихо спросила Дина.

— А с того самого, где я тебя встретила. Его давно надо было срыть, он же на самой дороге. Да раньше не догадались, наверно, да и села никакого тут не было. А теперь уж нельзя. Теперь там памятник.

— А я знаю, кто там, — вдруг вырвалось у Дины, и губы у нее пересохли.

— Кто?..

— Прорвался, — глухо сказала Дина.

Маринка сейчас же ухватилась за больную ногу и тоненько взвыла.

— Ой-ой-ой! Зачем же ты его прорвала? Я купаться хотела!

— С нарывом не купаются.

— А я хотела! А я буду! У нас в речке вода чистая! Как в колодце.

— А у нас в Брыковке нет речки, — задумчиво сказала Дина, — у нас пруд. Искупаешься в нём, а потом приходится со спины мазутные пятна отмывать.

Дина сейчас же пожалела, что сказала это, потому что Маринка до краев наполнилась презрением к Брыковке.

— А у нас тоже пруд есть! Только у нас чисто-чисто! Прозрачно-прозрачно! Идем, я тебе и пруд покажу!

— Постой. Дай ногу, покрепче перевяжу. Засоришь.

— А, заживет! — махнула рукой Маринка, — не первый!

Она схватила Дину за руку и потащила на улицу. За калиткой поджидала их целая орава девчонок — босых, загорелых, с разгоревшимися от любопытства глазами. Все разом уставились на Дину.

— Вот они, огуречники! — гордо представила их Дине Маринка. — Мы на малину просились, да нас не пустили. «Саранча», говорят.

«Саранча» засмущалась.

— Идем! Идем! — воскликнула Маринка. — Там у нас купальное место есть у мостика.

— Я не пойду туда, — сказала Дина.

Она не смотрела ни на речку, ни на зеленеющие за ней сады, ни на лес, ни на огуречных девчонок. Она смотрела, и ей хотелось смотреть только туда — на дорогу, ведущую к холму с деревянным обелиском.

— Так у нас нет другого места! У нас тут кругом глубоко!

— Глубоко! — подтвердила «саранча».

— Вот я и искупаюсь, где глубоко.

— А там не купаются.

— А я искупаюсь.

— Ой, да там же не купаются!

Дина высвободила свою руку из цепких Маринкиных пальцев и пошла по дороге в сторону холма. Маринка от нее не отстала. Пошла рядом, подпрыгивая, как воробей, то и дело придерживая больную ногу за колено. Ее маленькие смуглые пальцы на босой ноге были похожи на крошечные картофелинки, которые попадаются иногда в земле, когда копаешь картошку на огороде в Брыковке. Огуречная команда двинулась за Маринкой.

— Прорвался, а болит! — заговорила Маринка сердито. — А я тебе сад хотела показать. Через мостик бы перешли — и в сад! У нас сады хорошие.

Внезапно Маринка ойкнула, резко повернулась и, припадая на больную ногу, побежала к речке.

— Барбансон! — крикнула она. — Вон! На бугре! Барбансон выполз!

И она на ходу стала стягивать с себя сарафан.

— Куда же ты?

— Купаться, — ответила Маринка, — а то если не скупнусь, он меня уже потом не пустит! Пока не заживет. Уж я знаю. Он такой, папка!

И она с разбегу бухнулась в речку. Подбежали огуречные девчонки и следом за ней с визгом и гамом стали плюхаться в воду.

Дина тоже увидела Барбансона. Гнедой сильный жеребец торопливой рысью спускался с бугра.

— Вылезай! — беспомощно крикнула Дина.

— Ага! Сейчас! — ответила ей Маринка и нырнула под воду.

— Вылезай же! Слышишь! — снова крикнула Дина.

Ей вдруг стало страшно остаться один на один с человеком, который знал Ивана Чижикова. А человек этот был уже совсем рядом — Барбансон уже спустился с бугра.

— Вылезай же!

— Ага! — ответила Маринка. — Я сейчас нырну, а ты крикни что-нибудь. Я проверю, хорошо ли под водой слышно, — и она снова нырнула.

Тогда Дина стянула с себя платье и тоже бухнулась в речку. «Зря, ой, как зря!» — подумала она, когда ледяные струи коснулись ее тела.

Она нырнула в прозрачную глубину. Дно речки было ровным, песчаным. Большие темные раковины лежали в песке. Кажется, что-то учили про них в школе. Мелкие рыбешки, почти мальки, прозрачные и хрупкие, суетились перед глазами.

— …а-ай! — донесся до нее приглушенный слоем воды крик.

— Выныривай! — кричала Маринка.

Дина вынырнула.

Опасность миновала — Барбансон уже выбрался на Маринкину улицу.

— Ты что же это! — стала ругаться Маринка. — Я уж думала, тонуть хочешь! Нырнула — и нет!

«Саранча» все еще бултыхалась в воде с визгом, плеском и шумом.

— Хорошо скупнулась, — довольным тоном произнесла Маринка, выбравшись на берег и натягивая на мокрое тело сарафан. — Теперь уже надолго скупнулась. Теперь уж он не даст.

Одевшись, она заторопила Дину, которая все никак не могла надеть платье. — так озябла, что руки тряслись.

— Ну идем же! Идем, Чижикова!

— Да, — прошептала Дина, — идем.

У нее тревожно и гулко билось сердце, и вдруг захотелось домой.

— Знаешь что, — сказала она Маринке умоляюще, — ты иди вперед… Ты ему расскажи про меня. А уж я одна дойду потихоньку. А то что же я сразу… Он приехал, а я сразу.

— Хорошо, — охотно согласилась Маринка и побежала к своему дому, попрыгивая по-воробьиному.

Уехать бы! Обратно! Домой! В Брыковку! Ведь увидела же обелиск на бугре! Ведь видела же!..

Но деньги на обратный билет лежали в кармане плаща, оставленного в кухне на вешалке, и чемодан с Лелькиными тапочками тоже остался там, на лавке.

Дина постояла немного на берегу, глядя на купающуюся «саранчу», стараясь заставить сердце биться спокойнее. Но оно не слушалось. Дина коротко вздохнула и пошла к дому…

Во дворе стоял уже распряженный Барбансон. Возле телеги возилась Саша.

Дина погладила Барбансона по шее, и он покосился на нее большим, добрым глазом. И вовсе он не сумасшедший.

— Не давай ему воды! — крикнула Саша Маринке, гремевшей где-то в чулане ведрами, — пусть остынет.

— А он уже остыл! — весело отозвалась из чулана Маринка. — Он спокойно шел. Он ничего не учудил. Правда, папа?

— Правда, — раздался мужской голос, и из дома на крыльцо вышел человек.

Он был высок и широкоплеч, с крупными, загоревшими до черноты руками. Он заслонил темной ладонью глаза от солнца и посмотрел зачем-то на небо. Может быть, его беспокоили облака над лесом. И Дина тоже посмотрела на небо, и снова ей вспомнилась Брыковка — там облакам почти всегда радовались.

— Папа! — это на крыльцо выбежала Маринка. — Папа! Это она! Это та самая, у которой здесь отец погиб! Ты ему скажи, Чижикова, как твоего отца звали. Ты скажи!

Человек спустился с крыльца и подошел к Дине.

Удивительно, знакомое, лицо увидела Дина! Она не сразу сообразила, где же, когда она могла видеть это лицо…

И лишь когда он, удивленный ее долгим молчанием, вопросительно поднял брови, и кончики их поползли вверх, к вискам, она вспомнила!..

Портрет на столике у них в комнате!

— Иван Чижиков! — вскрикнула Дина.

И еще одно слово пришло к ней и готово было сорваться с ее губ. То недосягаемое для нее, огромное, необъятное слово, которое она произнесла один раз в жизни, глядя на темную тень на стене кухни. Слово «отец»!

Но она не произнесла этого слова. Потому что он посмотрел на нее удивленным, долгим взглядом и покачал головой.