Зима, когда я вырос

Днем я очень часто думаю о маме, я этого даже не замечаю, но когда идешь по улице, ты не один, в классе ты тоже не один, на самом деле человек почти никогда не остается один, даже лежа в кровати, потому что лежать одному в кровати — это так полагается, а вот когда ты сидишь один-одинешенек на верхней ступеньке, ты оказываешься так жутко одинок, что невольно вспоминаешь других очень остро, и от этого становится плохо.

Ух, как я нервничал.

Я боялся, что тетя Фи скажет: «Мальчик останется здесь».

Я хотел к Звану. Я хотел к Бет.

Но мне запросто не разрешит мама. Мама постоянно видит меня насквозь. Я не знаю, что именно она видит, но она ничего не упускает. Теперь, когда она умерла, она следит за мной дни напролет, где бы я ни находился. Раньше было не так, раньше, пока я сидел в школе или ходил по городу, она находилась просто в другом месте.

И мама все время что-то говорит — у меня в голове, вы же понимаете.

Разумеется, она точно так же говорит в голове у папы.

Он иногда поднимает на меня глаза, и я понимаю, что это она сказала: «Ты слишком многое ему позволяешь, устрой ему нагоняй, даже если он будет есть ногами, ты ничего не скажешь».

Но сейчас маме было меня жалко.

«Том, сыночек, — говорила она мне сейчас, — тебе там, на Ветерингсханс, не место, там живут солидные порядочные люди, они собьются с привычного ритма жизни от такого шалуна в доме. Я не хочу, чтобы мне было перед ними стыдно за тебя. Оставайся у Фи, не переживай из-за ее дурацкой ноги — с тобой же ведь тоже вечно что-то случается. И чур не плакать. Когда ты плачешь, я над тобой смеюсь, ты же знаешь».

В общем, мама занудствовала. Но я ей не возражал. Я ей никогда не возражал, когда она разговаривала у меня в голове, мы так условились.

Я чуть не чокнулся.

Ну пожалуйста, мама, думал я, вконец одурев от сидения в одиночестве, разреши мне переехать к Звану с Бет! Я не буду безобразничать со Званом, я буду хорошо вести себя с Бет, я не буду рассказывать дурацких историй тете, я буду все время думать о тебе — но это я и так делаю, для этого не надо прилагать усилий.

Из гостиной донесся смех.

Мне было уже наплевать.

Улица Ван Вау не слишком длинная, но пока мы по ней тащились вместе с тетей Звана, она казалась мне самой длинной улицей на свете.

Я нес набитую моими вещами сумку, так что не мог Держать тетю Звана за руку.

Она обхватила меня за плечи.

— А то упаду, — сказала она.

Вообще-то я был слишком возбужден для такой неспешной ходьбы. Мне хотелось бежать во весь опор и катиться по всем ледяным дорожкам, хотелось орать, чтобы все слышали, что я переезжаю к Звану с Бет.

— Ты всегда так много выдумываешь? — с улыбкой спросила тетя Звана.

— Кто это вам сказал? — ответил я сердито.

— Может быть, сам догадаешься?

Я ничего не ответил, это был глупый вопрос.

— Какая глупость, — сказала тетя Звана.

Я кивнул. Она угадала мои мысли. Лучше бы не угадывала, подумал я.

— Какая глупость с моей стороны, — продолжала она. — Зря я заговорила о твоих выдумках. Теперь ты будешь бояться рассказывать мне что бы то ни было.

Мы спокойно перешли через дорогу на перекрестке с Сейнтюрбан.

— Я буду помогать мыть посуду.

— Тебе сначала надо самому помыться. Примешь ванну, а потом переоденешься в чистую одежду Звана.

— Ты любишь аккуратных мальчиков, да ведь?

— Кто-кто?

— Ты… то есть да, я же должен говорить «вы»! А сколько дней мне можно у вас пожить?

— Посмотрим, как сложится.

— Если я завтра или послезавтра вам ужасно надоем, — спросил я, — то вы отправите меня обратно к тете Фи?

Тетя Звана рассмеялась.

— Простите, — сказал я. — Пардон.

— Не смеши меня, а то я упаду!

— У меня носки все в дырках.

— Мы их выкинем.

— У меня с собой только одна книжка — «Фритс ван Дюрен».

— Ты ее уже дочитал?

— Я прочитал ее уже сто раз.

— У Звана найдется для тебя много книг.

— Я не засыпаю, если в комнате совсем темно.

— Я тоже.

— Я терпеть не могу брюссельскую капусту, цветную капусту и стручковую фасоль.

— Я не люблю есть. И не могу запомнить, как называются овощи.

— А я так жутко люблю поесть.

— Так я и думала.

— Я не буду скучать по дому.

— Ты уверен?

— По какому дому мне скучать?

— По своему собственному дому, по папе.

— Мой папа — чудик.

— Именно по таким папам и скучают.

— А ты совсем не любишь есть? Ты не любишь даже картошку с мясной подливкой?

— Я люблю музыку и книги — и не люблю ночи, — сказала она.

— Не любишь ночи? Почему? Потому что по ночам темно?

— Ночью не обязательно темно. Можно включить лампу.

— А когда ее выключишь, тогда и будет настоящая ночь, да?

— Я никогда не выключаю лампу, — сказала она. — Лучше уж зажечь вторую.

— Тогда будут гореть две лампы.

— Какой ты догадливый.

— Ты считаешь меня глупым?

— Да-да, очень глупым.

— Тьфу ты, я хотел спросить, вы считаете меня глупым?

— Ты тоже оставляешь на ночь лампу?

— Всегда. А потом, когда я засну, ее выключает папа.

— А ты это во сне замечаешь?

— Да. Мне тогда снится, что папа смотрит на меня и выключает свет.

— Но это тебе не снится, а происходит на самом деле.

— Но я от этого не просыпаюсь, а сплю дальше.

Тетя Звана ничего больше не говорила. Думаю, устала от моей болтовни.

Ванна, грелка и много радости

От воды в ванне поднимался густой пар. Зачем мне лезть в ванну с такой ужасно горячей водой? Незачем.

— Ни за что туда не полезу, — сказал я Бет.

— Если вода слишком горячая, включи холодный кран, — сказала Бет.

— Здесь глубже, чем в лягушатнике!

Бет указала на жесткую щетку и кусок мыла. Они лежали на табуретке рядом с ванной.

— Это чтобы мыться и оттирать грязь. А вон в ту корзину положишь грязную одежду.

— Нет, — сказал я, — я ее снова надену.

— Тоже мне выдумал, — фыркнула Бет. — Фу. Ты наденешь фланелевую пижаму Звана, вон висит на крючке.

— Это когда я ее надену?

— После того как примешь ванну и хорошенько вытрешься.

— Я правда должен лезть в эту горяченную воду? — спросил я испуганно.

— Это же так приятно! А когда достаточно отмокнешь, намылься с головы до ног и потрись хорошенько щеткой.

Бет строго посмотрела на меня.

— Когда будешь тереться щеткой, пой песни — и я буду знать, что ты уже чист, как херувим.

— Что значит «херувим»?

— То же, что ангелочек.

— Я не ангелочек.

— Чую это носом, — сказала она.

Я засмеялся.

— Почему ты смеешься?

— Потому что ты сказала: чую это носом.

— И что тут смешного?

— Эта какая-то не твоя фраза. Поэтому я засмеялся.

— Раздевайся.

— И не подумаю!

Бет ушла, и я разделся. Ничего себе, подумал я, стоя голышом перед зеркалом, какой я тощий, — будь это не я сам, я бы посмеялся на этим мальчишкой.

Я добавил в ванну уйму холодной воды. Медленно, держась за края ванны, залез внутрь.

Мне показалось, что я вот-вот умру.

Через пару секунд наступило блаженство.

Обалдеть, какой я легкий!

Все мое тело, кроме головы, погрузилось в горячую воду, подбородок лежал на поверхности, как поплавок, руки точно парили.

Я хочу всю жизнь лежать в теплой воде, подумал я, но, увы, скоро придется отсюда вылезти, а потом столько всего делать, — не буду об этом думать.

Я полностью расслабил руки, и они как лодочки легли в дрейф. Когда я чуть-чуть шевелил пальцами, по воде шли волны. Я запрокинул голову, и волосы стали тяжелыми от воды.

Какое-то время я ни о чем не думал.