Между "А" и "Б"

Физрук ставит мяч на 11-метровую отметку.

— Ты будешь бить? — тяжело дышит Зайцев.

— Лучше ты, — говорю я. — Он меня по ноге ударил.

Мишка разбегается, бьет, и Семка, конечно, пропускает мяч. Мишка бил в правую верхнюю девятку, а чудеса не могли долго продолжаться.

Ребята из моего бывшего класса рвутся к нашим воротам. Мы защищаемся отчаянно. Гремит финальный свисток. Ура! Победа!

Я вижу, как ребята из моего бывшего класса пожимают руку Семке, хлопают его по плечу. Но Семка уныло повесил голову и не смотрит никому в глаза.

— Ты здорово стоял, — говорю я ему, когда мы идем домой. — Просто потрясающе.

— Я должен был взять пенальти. — Семка хмурится.

— И Яшин иногда пропускает, — утешаю я своего друга.

— Я бы его взял, если бы ты бил, — упрямо твердит Семка.

— Может быть, — неуверенно отвечаю я.

— Точно взял бы, — оживляется Семка. — Я и правда знаю твои привычки.

— Слушай, — говорю я. — Приходи на чердак вечером. Поговорим.

— Приду, — обещает Семка.

— Только не расстраивайся, — говорю я, и Семка улыбается: ладно, мол, чего там…

В СЕРЕДИНЕ ДВАДЦАТОГО ВЕКА…

— Тебя все просто ненавидят. — Семка откинулся на спинку дивана и смотрит куда-то в сторону.

— Неужели все? — Я слегка улыбаюсь.

Семка поправляет себя:

— Не все, конечно. Я и Ира, мы всегда за тебя! И еще Новожилова. Что с ней произошло — непонятно. "Надо вернуть его к нам. Мы не сумели использовать его энергию!" — Семка показывает, как решительно Галка произносит эти слова.

Мы оба улыбаемся. Мы сидим снова на чердаке, там, где любим бывать всегда одни.

— А что тут непонятного? — говорю я. — Нет ничего непонятного. Просто она осознала свои ошибки.

— Особенно Ленька кипит. Ты чего ему смазал по физиономии?

— Я же не нарочно. Сам подлез под удар.

— Сильный матч был, — цокает Семка.

— Блеск, а не матч, — восхищаюсь я.

— Скоро лето, — мечтательно тянет Семка.

— Хорошее время, — подтягиваю я.

— Поныряем…

— Поплаваем…

— Позагораем… — облизывая губы, перечисляем мы все удовольствия, которые нас ждут.

Шум, голоса во дворе заставляют нас подняться и подойти к чердачному окну.

Во дворе собрались, кажется, все жильцы нашего дома. Но в какой они странной одежде. У майора — Ириного отца — на дюжих плечах не сходится старый китель без погон. Моя мама в рабочем халатике. Семкины родители в старых, потертых костюмах.

В центре всей этой живописной группы "погорельцев" выделяется высокая худая женщина в цветастом платье. Она энергично размахивает руками, во всей ее фигуре решительность. Она сейчас похожа на полководца, ведущего войска в бой. Все почтительно слушают ее и согласно кивают головами. Это Ирина мама, наш домком.

— Вспомнил, — шлепает себя по лбу Семка. — Сегодня субботник. Забор будем ставить.

— Зачем? — удивляюсь я.

— Чтобы отгородиться от соседних домов, — объясняет Семка. — А то, понимаешь, устроили у нас проходной двор. — Семка уже говорит не своими словами, а словами своего папы.

— Ну их… — махнул я рукой на толпу жильцов, которые уже пришли в движение и разбрелись кто куда. Откровенно говоря, мне совсем не хотелось работать, и я, как всегда, начал придумывать "благородные" причины, чтобы открутиться. — В наше время, в середине XX века, века спутников и синх… ну, этих самых… тронов, — и ставить заборы!.. Наш дом отгородится забором, соседний, поглядев, сделает то же самое, потом и другие. Что же получится? Лабиринт, а не двор. А где мы в футбол будем играть? Где Генка модели свои будет испытывать?

Я расходился все больше и больше.

С тех пор, как нашим домовым комитетом стала управлять Ирина мама, субботники накатывались на наш дом, как морские волны, один за другим. Сначала мы очищали чердак, потом взялись за подвалы, потом снесли помойку, и два раза в день к нам сейчас приезжает машина с веселым шофером…

Самое удивительное, что жильцы нашего дома с охотой работают на субботниках. Почти все они — люди умственного труда (так, кажется, это называется). Их хлебом не корми, а дай поковырять землю лопатой или приколотить пару гвоздей молоточком.

— Ты прав, — наконец сказал Семка. — Это же просто бессмыслица — строить заборы в наше время.

— Конечно, — обрадовался я Семкиной поддержке.

Нам надоело торчать на чердаке, и мы тихонько спустились вниз. Наши шаги гулко отдавались в пустом подъезде. Мы вышли во двор и хотели улизнуть, но нас заметила Ирина мама.

— Идите сюда, молодые люди, — позвала она.

Когда мы с опущенными головами приблизились к ней, Ирина мама приказала:

— Будете доски перетаскивать вон от той кучи к мужчинам, которые столбы ставят. — И подтолкнула нас в спины.

— Мы лучше будочки станем строить. — Я твердо посмотрел Ириной маме в глаза.

— Какие-такие будочки? — Ее густые черные брови выгнулись, как два вопросительных знака.

— Для собак, — охотно объяснил я. — Поставим будочки вдоль забора, в каждую будочку посадим собачку, табличку прицепим: "Осторожно, злая собака". И тогда никто не посмеет к нам и носа показать.

Два вопросительных знака стали двумя восклицательными.

— Я давно слышала, что ты лоботряс и разгильдяй. Но меня Ира пыталась убедить в обратном. Теперь я понимаю, кто ты такой. Вы можете идти на все четыре стороны.

Мы повернули, довольные, но тут нас увидела моя мама и сказала, что, когда все работают, мы тоже должны помочь. Маме я не мог отказать, и мы с Семкой начали перетаскивать доски.

Рыли ямы и ставили столбы майор, отец Иры, дядя Кузьма, токарь на пенсии, и очкастый, с длинными волосами кандидат наук Иван Васильевич. Им помогали две полные женщины из пятого подъезда.

Мужчины работали молча. Изредка перебрасывались одним-двумя словечками. Зато женщины в основном разговаривали.

— Ох и устала же я, — вздыхала одна. — Яму вырыла, и уже поясница ноет. А в сорок первом под Москвой тысячу таких ям выроешь, а вечером еще в очереди настоишься…

— Самолеты над тобой кружатся, бомбы воют, взрывы, а ты ничего не боишься и роешь окопы, роешь, — продолжала вторая. — А сейчас мальчишки бросили доски, и я уже вздрогнула.

Это про нас. Мы с Семкой только что притащили новую партию досок.

— Эй, пацаны, поосторожнее! — не глядя на нас, говорит дядя Кузьма. — Это вам не футбол, а доски.

Дяде Кузьме я не перечу. Все ребята в нашем двора уважают дядю Кузьму. Когда-то он был знаменитым токарем, его портреты печатали в газетах, а один раз дядю Кузьму даже показывали в кино.

На субботниках дядя Кузьма был главным активистом. Даже Ирина мама его слушалась. Мы постояли немного и посмотрели, как он работает. У него все получалось очень ловко. Он ставил доску к доске и двумя ударами молотка загонял гвоздь в столб.

— Как миленький пошел, — подмигивал дядя Кузьма Ивану Васильевичу. Тот тоже, наверно, подмигивал, но из-за очков ничего не было видно.

К вечеру забор прямой линией отгородил наш двор от других домов. Довольные своей работой, жильцы расходились по квартирам. Дядя Кузьма весь светился от радости. Наконец-то после месяцев сидения у телевизора и скучных прогулок по парку ему подвернулась работенка, где он смог показать свое умение.

Простились и мы с Семкой. Я сказал своему другу шепотом:

— Надо придумать что-то с забором.

— Ага, — согласился Семка. — Это же стыд — в середине двадцатого века…

— Тихо, — прервал я Семку. — Пока.