Unknown

   -- Не хочу шоколадки, хочу киселя!

   Ну, мать ее посередь пола и бросила, а сама подошла к гостям и все объяснила. Тем что же приходится? В чужом доме: орать-то не на кого. А отец был хороший: он никогда на мамку не орет. Взял только веревку и пошел на кухню:

   -- Надо, -- говорит, -- этого пса проучить, хоть я ему и не хозяин.

   И гости с ним пошли. Оно, конечно, на такую собаку, которая кисель с ванилью слопала, всякому посмотреть приятно, да и учить ее, видно, будут не плохо.

   А Машутка сначала все сидела на полу да повторяла:

   -- Мам, а мам, дай киселя! Мамка же!..

   Потом подкралась к двери кухни и тоже стала смотреть. Сердце у нее стучало громко, -- так громко, как стучат ночью часы. Волчок увидел людей и перестал бить хвостом. Он не был глуп и понимал, что его дело плохо, особенно, когда он увидел в руках у Машуткиного отца веревку.

   "Не по правде, -- думал Волчок, -- ведь оно лежало на полу. Люди хотят меня бить не по закону".

   Что ему оставалось делать? Он и зарычал, оскалив зубы.

   -- А, ты так? -- сказал отец. -- Марш сюда!

   И он больно схватил Волчка за ухо и потащил. Ну, и Волчок тоже не плох: раз на то пошло, он цап его зубами за руку. Шерсть поднялась у него дыбом, и он стал уж не собака, а дикий зверь. Он был один против людей и знал, что не сдастся без боя.

   Машутка хотела крикнуть: "Не троньте его, это я опрокинула кисель!", но было уже поздно, потому что вся рука у отца была в крови. Вдруг Марфуша закричала от наружной двери:

   -- Да он бешеный! Глядите, глядите: у него изо рта идет белая пена.

   А это не пена, а кисель. Народ-то ведь глуп: они и побежали -- кто на кого. Один поперек упал. Волчок прижал к спине уши да на них. Едва выкатились из кухни, и все двери на кухню, и снаружи, и изнутри заперли.

   Остался Волчок победителем на кухне один, все углы обнюхал, понюхал еще раз и кисель да весь его и слопал, а там, небось, фунта три было. Брюхо у него раздулось, и он от скуки зевнул. Стали его кусать мухи, он и начал царапаться в наружную дверь. Слышит: за дверью говорят люди. Среди них он узнал голоса старика Трофимыча и Машуткиного отца. Что они говорили, -- он не понял, потому что собаки все равно как и немцы, плохо понимают по-нашему.

   А люди говорили вот что.

   -- Я отворю дверь, -- сказал Машуткин отец, -- а ты, Трофимыч, сразу накидывай ему на шею петлю и волоки его в сарай. А я схожу за милиционером, -- тот его и застрелит из револьвера. А петлю затяни потуже.

   -- Я-то затяну, -- сказал Трофимыч, -- затяну хоть самому чорту.

   Дверь открылась, и Волчок бросился на лестницу. Вдруг что-то сдавило ему шею, и он полетел куда-то вниз. Трофимыч его тащил, и он ударялся боками и спиной о каждую ступеньку лестницы. Тут уж Волчок ни о чем не думал, а только пищал.

   На этом месте, товарищи, давай передышку сделаем. Спрошу я вас: хорошо сделала Машутка или плохо? -- Плохо. Так ведь она это со страху сделала. А вы никогда не врали со страху? -- То-то. Мало ли кто не ошибался. Плох не тот, кто ошибся. Ошибался всякий: на то и человек, чтобы ошибаться. А плох тот человек, который своей ошибки исправить не умеет. Вот теперь и посмотрим, как Машутка поправляла свою беду. Значит, слушайте.

   Сидит Машутка у окна и видит, как Трофимыч Волчка на веревке по двору волочет. У того красные глаза на лоб вылезли, длинный язык где-то сбоку болтается, и сам он не идет, а больше на всех четырех лапах по земле едет. Швырнул Трофимыч Волчка в сарай и дверь большим колом снаружи припер. Смотрит Машутка на дверь сарая и знает, что лежит там избитый Волчок, и сейчас в него стрелять будут. И кажется Машутке, что печальные глаза Волчка смотрят на нее сквозь дверь прямо ей в сердце, и сердце у нее стучит, стучит... Сердце уж так неудобно устроено у человека, что оно не терпит неправды и начинает стучать:

   -- Стук, стук, человек, проснись: ты сделал неправду. Стук, стук, человек, я никогда не замолчу, человек! Я буду стучать днем, когда все люди говорят и ходят, и когда светло, и я буду стучать ночью, когда темно и все спят. Я буду бить, как молотом, и отдаваться в ушах, пока ты не проснешься, человек.

   И Машутка испугалась своего сердца и закричала:

   -- Мама!

   Но мама не могла ей помочь, потому что сердце у нас внутри.

   Тогда Машутка слезла со стула и начала потихоньку прокрадываться к двери.

   -- Стук, стук! -- говорило сердце. -- Ничего, девочка, не бойся. Смелее шагайте, маленькие ноги, по дороге к правде. Нет ничего на свете лучше и краше правды. За правду стойте крепче все до единого, -- даже до самой смерти.

   И Машутка шла и все слушала, как стучит ее сердце.

   -- Теперь вниз по лестнице, -- говорило сердце. -- Стук, стук! По ступенькам вниз, стук!

   А дальше Машутка и сама знала, что нужно делать. Никто не видел, как девочка мышкой прошмыгнула по двору к сараю, как ухватилась ручонками за толстый кол, как повалила его и вошла в сарай. Волчок сначала зарычал, а потом увидел, что это Машутка, и шевельнул хвостом.

   Он лежал в углу, положив морду на лапу, и глаза его плакали от страха и обиды.

   "Спасибо, -- говорили его глаза, -- что хоть ты пришла. Я всегда знал, что ты хорошая".

   Но Машутка подсела к нему, обняла его руками за шею и сказала:

   -- Нет, нет, я дурная, Волчок. Это -- сердце у меня хорошее, а сама я -- дурная. Хуже меня нет на свете. Только теперь ты не пропадешь, Волчок, -- нет, нет, -- или мы пропадем вместе.

   В это время за дверью голос Трофимыча сказал:

   -- Вишь, проклятый, даже кол своротил! Форменно сбесился.

   И он опять привалил кол к двери. Волчок зарычал, сорвался с места и с хриплым лаем кинулся к порогу. Собака всегда должна кого-нибудь охранять, и сейчас Волчок был рад, что опять нашел себе работу -- охранять девочку. Если-бы Машутке сказали раньше, что ее запрут в сарай вместе с бешеной собакой, которая искусала ее отца, да еще припрут дверь снаружи колом, она бы стала кричать изо всей силы, а то бы и с ума, кажись, сошла; а сейчас она только сидела и улыбалась, и никогда еще ей не было так хорошо. Она смотрела Волчку в глаза, а он ей. Он понимал, что девочка тоже попала в беду, и сердился. Он зевал, ворчал и отрывисто лаял:

   -- Что ж вы не идете? А ну-ка, суньтесь!

   И вот они пришли. Это опять было много людей. Волчок зарычал и стал рыть землю лапами у порога. Он так и рвался в бой. Машутка старалась прогнать его от двери. Она крикнула тонким голосом:

   -- Я здесь! Не смейте стрелять: он совсем не бешеный.

   Но ее голоса не было слышно за его лаем.

   -- Ах, помолчи же, Волчок, хоть на минутку.

   Но он ничего не хотел слушать.

   -- Гав, гав! -- говорил он. -- Я вам всем перерву глотку за маленькую девочку. Я страшный. Р-р-р... гав-хрр... тяв-хррр... Вак-вик -- хррр...

   А в толпе людей перед дверью сарая стоял уже милиционер с револьвером наготове, и Машутка слышала сквозь собачий лай, как он говорил:

   -- Раздайтесь, граждане, маленько к сторонке. Ничего любопытного. Отнимайте, ребята, кол от двери. Ра-аз, два...

   Машутка изо всей силы ухватила Волчка за шею.

   -- Три!

   Дверь дрогнула, и кол покатился.

   -- Ма-ма! -- пронзительно закричала девочка.

   Милиционер поднял голову.

   -- Там кто-то есть еще, -- сказал он.

   Вдруг из окна дома раздался женский крик:

   -- Машутка-то где? Машутка пропала!

   -- Я здесь! -- донесся в ответ из сарая слабый детский голос, заглушаемый свирепым лаем.

   Толпа оцепенела.

   -- Она там, -- сказал кто-то, -- в сарае, с бешеной собакой.