Мои друзья

КОГДА РАСПУСКАЮТСЯ ПОДСНЕЖНИКИ

Представьте себе стриженную под машинку голову. Огромные, полные удивления серые глаза. Курносый нос весь в веснушках. Вот вам и Ленька.

Его тетка, уборщица, жила по соседству со школой. Ленька переселился к ней летом, В августе тетка разыскала учительницу и попросила: «Уж запиши племяша себе в класс, Ивановна, а то гоняет по улицам как чумовой, того гляди, под машину угодит. Отец их бросил, Мать померла. Так что мне докладывай, Я за ним глядеть буду».

Первого сентября Ленька отличился. На школьном дворе он перекувырнулся через голову, крикнул: «Физкульт-привет!» — и отправился разыскивать третий «Б». На нем была серая фуражка козырьком назад. Брюки до щиколоток. Тужурка застегнута на разные пуговицы.

Учился Ленька с охотой, но во время чужих ответов нередко подсказывал и озорничал. Зато если кто-нибудь мешал рассказу учительницы, Ленька оглядывался и показывал кулак.

На физкультуре он мог легко пройти по бревну, но мягко соскочить на носки ему не удавалось. Физрук сердился: «Не торопись, Маркелов, а то стекла дрожат. Прыгай еще раз!»

А сколько визга и удовольствия вызывала в конце урока игра «Щука и караси»! Ленька нередко оказывался «щукой» и сломя голову носился по залу, стараясь осалить «карасей» и не пропустить их сквозь «невод».

Однажды на перемене Анна Ивановна вошла в класс:

— Ребята! У вас теперь новый учитель пения. Зовут его Глеб Игнатьевич. Во время войны он потерял зрение и перед уроком кто-нибудь из вас должен сходить за ним в учительскую. Сегодня это сделает Солодкин.

Толстяк сидел за первой партой, с аппетитом жевал бутерброд.

— Да ну… — Солодкин надул щеки и отвернулся в сторону.

Анна Ивановна взглянула на притихших детей:

— Ребята, кто хочет пойти?

— Я… я… мы!

Ленька кричал громче всех.

— Пожалуйста, Маркелов!

С тех пор перед уроком пения Ленька бежал в учительскую, перепрыгивая через две ступеньки, и приводил в класс Глеба Игнатьевича. Вместе со всеми увлеченно тянул под баян: «Орленок, орленок, взлети выше солнца!»

Но больше всего он любил читать. Вечерами, выждав, когда уляжется усталая тетка, Ленька на ощупь всовывал ноги в валенки и пробегал на кухню. Порой зачитывался там до ночи. Являлся в класс сонный, тер воспаленные глаза и, уронив голову на руки, засыпал.

— Ленька дрыхнет! — хихикали девчонки.

— Ну-ка, Маркелов, марш домой! Выспишься — приходи! — говорила Анна Ивановне. Она знала Ленькину страсть и про себя думала: «Сирота, уложить вовремя некому».

Каждое утро у входа в класс санитарка проверяла руки, уши, воротнички и докладывала перед уроком:

— В классе все чистые, только Маркелов опять умыться позабыл!

После замечания учительницы Ленька весь сжимался и сидел так до перемены. Со звонком вихрем несся к крану. Возвращался мокрый и громко рапортовал:

— Анна Ивановна, я теперь чистый как стеклышко!

Однажды вечером Ленька сидел за столом, готовил уроки. Призадумался над задачкой, невзначай взглянул во двор и замер: из окна школы, из форточки, черной змейкой вился дым. Стремглав выскочил на улицу. По пожарной лестнице вскарабкался на третий этаж, свистнул ребятам и выбил ногой стекло. На шум подоспели старшеклассники. Вскоре огонь в кабинете химии потушили. Так Ленька сделался героем дня. А в субботу к нему домой зашел корреспондент из газеты. Но на его расспросы Ленька только хмыкнул:

— Вот еще… Обо всех писать — бумаги не хватит!

Корреспондент растерялся, а «герой дня» тем временем удрал во двор и стал гонять с ребятами консервную банку.

— Ну что с ним поделаешь? — развела руками тетка. — Пострел!

Как-то староста Инка Ежова пропела:

— А я знаю. Наша уборщица, Катерина Федоровна, твоя тетя.

— Ну и что? — взорвался Ленька.

— А вот и ничего! — Ежова полуприкрыла глаза. — Похож очень, и глаза, и нос курносый…

— Вот еще выдумала… — Такого Ленька никак не мог ожидать. Соседи говорили; «Вылитый отец! И лоб, и глаза, и походка». Это верно, пожалуй. А нос и губы матери. Тоже возможно. Мать у Леньки ткачихой была. Он ею очень гордился. Ее фотографию на доску Почета в городском парке поместили.

— А где ты раньше учился? — допытывалась Инка.

— В седьмой, на улице Чапаева… А тебе что? — огрызнулся Ленька, и добавил: — Много знать будешь — скоро состаришься!

— Не бойся, не состаримся, — не унималась Инка. — А где твои родители?

Смекнув, что так просто от Ежихи не отделаться, Ленька схитрил:

— Они у меня вот что… в командировку… в Сибирь уехали. Отец там лес по Енисею сплавляет, а мамка ему помогает. Ясно?

— Угу, — лукаво пропела Инка. — А я-то думала… — И спохватившись: — Лень, а Лень, скажи, а почему у тебя зуб выпал?

— Хочешь, и тебя окантую! — обиделся Ленька, втянул голову в плечи и помчался по коридору.

В начале весенних каникул Анна Ивановна почувствовала себя плохо. На другой день слегла.

Высокий худой врач долго осматривал, выслушивал ее и наконец заключил:

— Острый процесс в легких.

А соседке сказал:

— К больной никого не пускать!

На пятый день Анне Ивановне было особенно плохо: дышалось тяжело, в груди протяжно свистело.

Вдруг кто-то робко постучался. Соседка вышла открыть дверь. Не успела оглянуться, как в коридор набились ребята.

Взволнованные, раскрасневшиеся, они таинственно перешептывались.

Соседка приложила палец к губам:

— Ш-ш… к Анне Ивановне нельзя…

Приумолкли. Вперед вышел большеглазый веснушчатый мальчуган. Пальто нараспашку, фуражка сползла на ухо, в руках он держал подснежники.

— Это Анне Ивановне… — громко сказал мальчик.

— Спасибо, родной! Только тише… Как тебя звать?

Ученик смутился:

— Это от нашего класса…

Потоптавшись, ребята ушли.

— Видать, твои.

— Знаю… слышала…

Соседка поставила в вазу подснежники.

Вот они стоят на столе — первые цветы лесных проталин. Белые лепестки, длинные прозрачные стебли.

«Ленька, Ленька, — улыбнулась Анна Ивановна, — Сорвиголова, а душа — подснежник!»

ТРЕХРЯДКА

За окном хмурое осеннее утро. Студеный воздух. Больной Славка полулежит на кровати и читает вслух стихи:

Мальчик давно выучил их наизусть, но без конца повторяет снова и снова, будто хочет разгадать тайну пушкинского стиха. Все слова такие простые, знакомые, а из них слагаются удивительные строки, загадочные и певучие, как музыка. «Унылая пора, очей очарованье», — еще раз произнес Слава и позвал:

— Ма-ма!

Мать, раскрасневшаяся, пришла из кухни и, вытирая руки о фартук, спросила:

— Чего тебе?

— А в лесу сейчас красиво? Листопад?

— Кто его знает… — мать пожала плечами. — Только не о том ты, сынок, думаешь. Давай-ка лучше уроки учи…

— Ты только послушай, мама!

И мальчик снова прочел пушкинские стихи. Слова слетали с его губ легко и бережно.

Мать, спохватившись, ахнула и убежала на кухню:

— Оладьи небось подгорели!

В это время раздался глухой стук в дверь.

— Ну что ты будешь делать! — мать всплеснула руками и в сердцах крикнула: — Кто там еще?

— Дед-колдун! — ответил густой бас.

Мать поспешила к двери. Щелкнул замок, и Никодим Кузьмич переступил порог дома.

— Здравствуй, здравствуй, папаня! — запричитала мать. — Ишь как зарос в лесничестве-то у себя!

Дед откашлялся, степенно огладил бороду и не торопясь, как делал каждое дело, расцеловал дочь в щеки. Затем огляделся, ища вешалку. Приметил в углу Славкино пальто: