Зарево над предгорьями

До железнодорожной станции нужно было идти пешком, так как машины уже сдали в одну из армейских частей. Человек пятьдесят детей, пионервожатая Варя и начальник лагеря Борис Владимирович бодро зашагали по белому, как будто посыпанному пудрой, приморскому шоссе.

Вовка время от времени подходил к обрыву, вынимал из футляра бинокль и всматривался в морской горизонт. Было очень приятно смотреть из своего собственного бинокля, полученного в награду за отличную стрельбу. Но в море не показывалось ни одного дымка, ни одного паруса, и Вовка с сожалением вкладывал бинокль обратно в футляр.

Шоссе взбиралось в гору. На ее вершине в тени кедров стояли два матроса.

«Наблюдатели», — определил Вовка.

Закинув за плечи винтовки без штыков, матросы попеременно смотрели на виднеющийся внизу портовый город в точно такой же, как у Вовки, бинокль. Вовка встал неподалеку от них и тоже вытащил бинокль. Высокий белокурый матрос в лихо сдвинутой на затылок бескозырке посмотрел на него и весело присвистнул. Наверное, он хотел что-то сказать, но из порта донеслись два глухих взрыва, и он поспешно повернулся в ту сторону.

— Что там? — спросил другой матрос.

— Прямое попадание в теплоход, — хмуро ответил белокурый.

— А вот еще в городе пожар, — вмешался Вовка.

— Где? — недоверчиво спросил белокурый и посмотрел на город. — Верно, пожар.

Один за другим поднялись на гору Вовкины товарищи. Бинокль пошел по рукам. Все хотели видеть, что делается в городе и порту. А там, внизу, неистовствовали зенитки. Сбитые с курса фашистские самолеты беспорядочно, куда попало сбрасывали бомбы и удирали в сторону моря.

— Так их, так их! — кричала Варя. — Эх, хоть бы подбили!..

— Это не так-то легко, девушка, — отозвался белокурый матрос. — Главное, с курса сбили, не дали бомбить то, что они хотели.

Взрослые и дети, не отрываясь, смотрели на город, отбивающийся от самолетов. Никто не видел, что сзади приближается еще один самолет, раскрашенный под оперение фазана. За грохотом зенитных разрывов никто не слышал гула его моторов.

Горячая волна воздуха вдруг подхватила Вовку и швырнула вперед. Не схватись мальчик в последнее мгновение за обнаженные корни кедра, его сбросило бы со страшной высоты на прибрежные камни.

Еще ничего не понимая, Вовка вскочил на ноги и… попятился. Перед ним лежала мертвая Варя, прижав к себе пятилетнюю дочку начальника лагеря Светланку, у девочки не было обеих ножек.

Закричав, Вовка бросился вниз по шоссе за бегущими с плачем, перепуганными детьми.

Навстречу нарастал гул мотора.

— Ложись! — дошел до Вовки громкий крик, и в тот же миг его и бегущую рядом девочку чья-то сильная рука бросила в придорожную канаву.

Вовка поднял голову и увидел впереди белокурого матроса. Обхватив сразу нескольких ребят, он так же, как только что Вовку, толкнул их в канаву.

Над шоссе медленно плыл пятнистый самолет с крестами на крыльях. Отто Курциус видел, по кому стреляет, и не опасался. По детям хлестали и хлестали свинцовые струи смерти.

Белокурый матрос сорвал с плеча винтовку и дослал в канал ствола патрон, но в этот момент пулеметная очередь прошила ему грудь. Белая форменка быстро набухла кровью, и он упал, роняя винтовку.

Рядом с ним, широко раскинув руки, ничком лежал другой матрос.

«Зачем он схватился за винтовку?» — пронеслось в голове мальчика. И вдруг ему вспомнились собственные слова, сказанные два дня назад Измаилу, и он уже не мог думать ни о чем другом: «На два корпуса вперед».

Вовка приподнялся. Он смотрел, где страшный размалеванный самолет.

Прострочив из пулеметов шоссе, фашист вдалеке разворачивался на новый заход. Вовка метнулся к валяющейся в пыли винтовке.

Впервые в руках мальчика была настоящая боевая винтовка. До сих пор ему приходилось стрелять только из мелкокалиберной. Винтовка показалась тяжелой и неудобной. Взглянув на приближавшийся самолет, Вовка перебежал в кусты орешника на обочине дороги и установил винтовку на ветке.

Все это было совершенно не похоже на тир. Там спокойствие, тишина, здесь леденящий душу страх, рев мотора, вопли детей. Да и самолет летел не по фронту, а прямо на него, и целился Вовка не в бок, как в тире, а в то место, где над корпусом машины возвышалась кабина летчика. Но губы его все шептали:

— На два корпуса вперед, на два корпуса вперед! И пусть подлетит поближе.

Рев самолета все нарастал и нарастал. Вовка нажал спусковой крючок. В плечо ударила отдача, но он не заметил этого. Второй раз он выстрелил, когда продолжающий стрелять самолет был почти над ним. Как-то неестественно, боком «фазан» взмыл кверху и вдруг оттуда ринулся вниз.

На гору въехало несколько машин. Генерал Тюриченко, представитель Ставки Верховного Командования и командиры бросились к распростертым на шоссе детским телам. Генерал схватил лежащую в машине бурку. Высокий, по-кавалерийски клещеногий, он бежал с необычайной для его лет быстротой.

С грохотом врезался самолет ярмарочной раскраски в землю, разбрызгивая во все стороны горящие струи бензина. Между Тюриченко и мальчиком встала завеса огня. Заслоняя голову буркой, Тюриченко прыгнул в придорожную канаву, обежал вокруг огромного костра и кинулся к Вовке.

Через несколько минут на дороге показался человек с обожженным лицом, опаленными волосами. В руках у него был большой сверток, укутанный в тлеющую бурку. Генерал сделал несколько шагов и упал со своей ношей. К нему подбежали.

— Мальчик жив? — с трудом разжимая запекшиеся губы, спросил генерал.

— Жив, жив, — ответил адъютант, склонившийся над Вовкой. — Жив, но обожжен сильно, и рука ранена.

— Реляцию, — приподнявшись, прохрипел генерал.

— Что? — не понял адъютант.

— Реляцию! Наградной лист пиши…

— Тебе сначала в госпиталь нужно, Алексей Константинович, — возразил представитель Ставки. — Потом напишем.

— Нет! — твердо произнес Тюриченко и так повел глазами из-под обгорелых бровей, что адъютант торопливо развернул планшет и заскрипел «вечной ручкой».

Тюриченко тяжело опустился на землю. Шоферы разбрасывали в стороны и засыпали землей обломки горящего самолета. Командиры штаба оказывали первую помощь пострадавшим детям, относили к чинаре тела убитых.

К генералу подошел один из шоферов и протянул обшитую серым шинельным сукном фляжку.

— У нас тут немного вина, — проговорил он. — Выпейте, товарищ генерал, вам легче станет.

Тюриченко взял фляжку и припал к ней обожженными губами. Терпкое освежающее вино взбодрило его. Меньше стали чувствоваться ожоги.

— Узнайте фамилию мальчика, — приказал он адъютанту.

Тот кинулся к сбившейся кучке детей.

— Владимир Кошуба, товарищ генерал, — доложил он, возвратившись.

— Кошуба, — задумчиво повторил генерал. — Был у меня в гражданскую один Кошуба… Реляцию написал?

— Так точно.

— Читай.

— «Во время передвижения частей корпуса огнем из винтовки вышеуказанный мальчик…»

— Что, что? — забывая о боли, крикнул генерал. — Отставить!

Адъютант испуганно замолчал.

— Ты что это — о подвиге пишешь или опись канцелярских дел? «Вышеуказанный»! «Во время передвижения»! Пиши, я продиктую… Сам ты нижеупоминающийся!

Одна за другой подошли санитарные машины. Начальник санитарной службы корпуса бросился было осматривать ожоги генерала, но Тюриченко отстранил его и, кивнув в сторону Вовки, приказал:

— Сначала его!

Врач осмотрел не приходящего в сознание мальчика.

— Его нужно срочно в госпиталь. Желательно в большой город, где есть все условия для лечения. Лучше всего в Краснодар: там поспокойней, чем в приморских городах.

— Что с ним? — спросил представитель Ставки.

— Ожоги и перелом левой руки. Опасности для жизни нет, но весьма болезненно.

— Что ж, Алексей Константинович, — обратился представитель Ставки к Тюриченко, — отдавай приказ, кто временно останется командовать корпусом, и ложись-ка с мальцом в один госпиталь.