Взгляни на небо

Он не понимал, что с ним происходит, и боялся, и ему хотелось спрятаться.

Он неловко бежал на разъезжающихся неверных лапах, почти ослеп от страха и глядел как бы внутрь, в самого себя, разглядывал, что это в нем такое делается.

Потому и не заметил, как налетел на полосатые мешки. А на мешках ему вдруг сделалось нехорошо — и он испачкал эти самые окаянные мешки.

Ему сразу же стало легче, он жадно глотнул прохладный вкусный воздух и опомнился.

И тут раздался такой пронзительный, ни на что не похожий ор, что Филимон застыл на месте. Ему бы бежать, спасаться, а он стоял и оглядывался — хотел понять, что случилось.

А когда понял, было уже поздно.

Руки костяными клешнями вцепились в него, смяли в горсти пушистую мягкую шерсть вместе с кожей и швырнули в воду.

Филимон увидел, как перевернулось небо и желтая дворняга-волна смяла его, поволокла урча.

Володька услышал крик, но не понял, в чем дело, а разобрал только одно слово: «Нагадил!.. Нагадил!..»

Потом он увидел, как в воздухе закувыркался щенок, его Филимон, Филимоша, очкарик.

Ноги сами понесли его, метнули вперед. И Володька сиганул за борт.

Уголком глаза он успел заметить стоящего у штурвала отца, его испуганные добрые глаза под блестящей мокрой зюйдвесткой, и в каком-то дальнем, затаенном переулочке мозга промелькнули нечеткие поспешные мысли, суть которых была в том, что уж его-то, Володьку, отец вызволит, как-нибудь уж вытащит, не бросит, а Филимону одному в море — погибель. Потонет Филимон.

Потому он и сиганул за борт.

Володька сразу же вынырнул и завертел, отфыркиваясь, головой.

Пес должен был барахтаться где-то недалеко, если сразу не пошел ко дну.

Волна подхватила Володьку, подсадила себе на круглую спину.

Он с высоты оглядел море и увидел впереди щенка.

Филимон боролся изо всех сил. Не хотелось ему тонуть. Он торчал черным столбиком в воде и молотил, как барабанщик, передними лапами.

Волны окатывали его, накрывали с головой, но он снова появлялся — маленький и упрямый. Не хотел он тонуть, и все тут.

У него еще было важное дело в жизни. Он еще должен был укусить это крикливое злобное существо на полосатых мешках.

Он боролся.

И только когда Володька осторожно подхватил его под мягкое брюшко, прижал к груди, Филимон обессилел и тихонько всхлипнул.

Но у него все же хватило сил как-то извернуться и лизнуть Володьку горячим языком в нос.

Потом Володька кружился на месте, подскакивал на волнах, как поплавок, и ждал, пока дубок развернется и подойдет к ним.

Иногда Володьку накрывало с головой, но всякий раз он успевал в последний миг глотнуть воздуха и поднять над головой щенка.

Уж что-что, а плавать Володька умел. Он, кажется, и ходить-то научился позже, чем плавать. Впрочем, как и все приморские мальчишки.

Дубок подошел вплотную. Шершавые отцовы руки обхватили Володьку за плечи и одним рывком выдернули вместе с Филимоном из воды, поставили на палубу.

Потом одна рука поднялась и увесисто треснула Володьку по затылку — хрясь!

Но Володька не обиделся.

Он осторожно положил Филимона на палубу и улыбнулся отцу.

Отец помедлил малость, потом тоже улыбнулся и притиснул Володьку к своему горячему надежному боку.

Но тут же смутился и легонько оттолкнул, шлепнул по спине.

Не любил он разные телячьи нежности.

Мешочница молчала и перепуганно наблюдала за отцом и Володькой.

Видно, отец успел ей сказать что-нибудь этакое. Отец, когда надо, умел сказать так, что у нехорошего человека от страха отваливалась челюсть.

А Филимон полежал немножко, отдохнул, потом неторопливо подошел к хозяйке полосатых мешков и деловито укусил ее за колено.

Тетка зашипела, как раскаленная сковорода, и сползла с мешков на палубу.

Она вытянула руки с растопыренными загребущими пальцами и забормотала:

— Чур тебя! Чур, бешеный. Все вы тут бешеные!

Филимон постоял немного, глядя ей в глаза, Филимон-победитель, потом повернулся, неторопливо протопал к Володьке и лег у его ног.

Глава вторая

Так в жизни Володьки и его лучшего друга Таира появился Филимон.

И надо сказать, что по своему деятельному, неуемному характеру он как нельзя лучше подошел своим новым друзьям.

Это только с виду Володька и Таир разные — Володька белобрысый, и нос его курносый вечно лупится, будто молодая розовая картофелина, а Таир черный, как головешка или как галчонок, — волосы черные, глаза черные и все тело загорелое до черноты.

Но эти внешние различия могли ввести в заблуждение кого угодно, только не обитателей маленького приморского городка, в котором с рождения жили Таир и Володька.

Население начинало тревожиться, как только замечало, что Таир и Володька не гоняют с другими ребятами в футбол или, скажем, не носятся по улице, запуская воздушного змея, а ходят тихие и задумчивые. Соседи настораживались. Они ждали очередного сюрприза.

Если уж Таир и Володька ходят пай-мальчиками, значит, что-то затеяли.

Точно такими друзья были перед тем случаем, когда решили проверить честность населения родного города.

А надо сказать, что город Таира и Володьки не совсем обычен. Расположен на берегу залива. С одной стороны городка — Кавказские горы, покрытые густыми лесами, будто голубовато-зеленой шерстью; с другой стороны — зеленое Каспийское море; с третьей, неподалеку, — государственная граница, а с четвертой — вся наша страна до самого Тихого океана.

В городе есть рыбсовхоз, в котором работает отец Володьки — капитаном маленького суденышка — дубка, и небольшая рыбоконсервная фабрика.

А вообще-то городок маленький, все знают друг друга, и каждый житель фанатичный патриот своего города.

Потому-то, наверное, и вызвал такое возмущение нахальный опыт Володьки и Таира.

В тот день Таир отозвал Володьку во время большой перемены в укромное местечко за котельной и сказал:

— Слышь-ка, Володька, чего мой батя сегодня за обедом говорил…

— Знаю я, что он говорил, — ответил Володька.

— А вот и не знаешь!

— А вот и знаю! Говорил: если мы снова к Бабаджану в сад полезем, уши пообрывает. Мой тоже говорил.

— А вот и нет! — закричал Таир и захлопал в ладоши.

— Тогда — если под плоты нырять станем, то…

— А вот и нет!

— Тогда — если мы…

— А вот и нет, вот и нет! Батя сказал, что город наш совсем особенный. У нас тут такая жуткая честность у всего населения, просто кристальная. У нас, он говорил, можно на главной улице сундук с драгоценностями случайно забыть и уехать на целый год. Потом вспомнишь, приедешь за ним, а сундук так там и стоит. Целехонький. Вот какое у нас население!

Отбарабанив всю эту тираду в один присест, Таир задохнулся и несколько раз судорожно глотнул воздух.

Володька был изумлен. Фантастическое видение искрилось и переливалось перед его мысленным взором — сундук, заполненный разноцветными драгоценными камнями, стоит распахнутый настежь посреди улицы Победы, а мимо снует кристально честное население, стыдливо отводя глаза от сундука. Вот это картина!

— Слушай, — деловито спросил Володька, — а где же мы сундук возьмем?

— Какой еще сундук? — удивился Таир.

— Ну с этими… с драгоценностями!

— А зачем нам с драгоценностями? — простодушно ответил Таир.

Володька рассвирепел. Ноздри курносого носа раздулись и затрепетали.

Он с подозрением уставился на простодушную физиономию друга.

— Слушай, ты что, совсем тупой, да?! — спросил он. — Как же мы проверим честность нашего населения без сундука?

Таир снисходительно ухмыльнулся.

— Ты сам тупой, — невозмутимо отрезал он. — Я уж давно все придумал. Зачем нам сундук с драгоценностями, если моя мама привезла из Ленкорани новенький чемодан. Польский, почти что крокодиловой кожи.

Володька захлопал глазами.

— При чем здесь почти что крокодиловый чемодан? — заорал он. — Где мы драгоценности возьмем?