Емеля

Невидимый Великий дирижер, (сидевший на облаке!), взмахнул палочкой и…

…сразу в юной, даже детской, но все же, уже женской душе Яны зазвучал целый оркестр. Будто все музыканты со всего мира одновременно врезали по своим инструментам. Какие только были у них в наличии.

Ах, какая это была такая симфония! Просто ком в горле и слезы из глаз! Бетховен с Брамсом отдыхают! И даже сам Моцарт, тоже!

Кстати, невидимый Великий Дирижер — существо инфернальное. Он для кого-то невидимый, некоторые его очень даже прекрасно различают. Во всех ситуациях.

Дирижер, как дирижер. Смокинг, бабочка, палочка в руке. Внешне смахивает на великого ученого Эйнштейна. Только замашки у этого самого Дирижера какие-то странные. То на облачке сидит, то на самом коньке крыши деревенской избы, то на спину корове пристроится.

И бесцеремонно вмешивается в самые разные ситуации. Еще привычку дурацкую имеет. Чихает и кашляет, когда ему вздумается. В очень неподходящие моменты. Достанет свой белый кружевной платок и… ка-ак чихнет! Окружающие только вздрагивают и оглядываются по сторонам. Большинство, естественно, ничего не видит.

Но, вернемся к нашим баранам. Пардон! В смысле, к Емеле и девочке Яне.

Емелюшка лежал себе на спине, нога на ногу, смотрел в небо и задумчиво жевал травинку. Девочку Яну, как бы, и не замечал. Может, просто не слышал эту замечательную симфонию? Или только делал вид, что не слышит.

— Извини, пожалуйста, — прошептала Яна, — Я тебе не помешала?

— Для меня бабы — пустое место, — глядя в небо, ответил Емелюшка.

— Я еще не… баба. Я девочка, — всхлипывая, пожаловалась она.

Со всего маху врезаться носом в землю, пусть и покрытой густой и мягкой травой, удовольствие не из приятных. Ее можно понять.

Но Емелюшке было не до Яны. Он осмысливал нечто крайне важное, глобальное.

Девочка Яна, потирая пальчиком нос, осторожно присела рядом на траву.

Емеля мельком глянул на нее, сорвал лист подорожника, плюнул на него и довольно бесцеремонно прилепил на носик Яны.

— Спасибо большое, — тихо сказала она.

— Не за что! Этим раны лечат.

— Спасибо! Меня зовут Яна, — на всякий случай, сообщила она, — А тебя как?

— Емельян!

— Емелюшка-а! — обрадовалась Яна, — Очень красивое имя.

— Без фамильярностей! — строго оборвал ее Емеля, — Мы вместе лаптем щи не хлебали. Емельян!

— Почему… лаптем? — удивленно спросила девочка Яна.

— Не мешай! — поморщился Емеля, — Я тишину слушаю.

Девочка Яна тоже прислушалась. Оказалось, очень увлекательное дело, слушать тишину. Тишина была, конечно, относительная. Гулко хлопая крыльями, порхали разноцветные гигантские бабочки. Оглушительно трещали невидимые миру кузнечики. Где-то высоко пел жаворонок. И даже куковала кукушка в дальнем лесу.

Казалось, во всем мире никого больше не было. Только эти двое. ОН и ОНА.

— Почему медведи не летают? — помолчав, спросила она.

Спросила просто так. Без всякой задней мысли. Вообще, без всякой мысли. Просто чтоб как-то разговор завязать.

Емеля только поморщился от подобной бабской глупости.

— Как же он полетит-то, сама подумай! — недовольно ответил Емеля, — Если у него хвоста нету!

Емелю с колыбели возмущала женская глупость и ограниченность. Отца-то у него не было. Неполная семья, как говорится. Одна только маманя. Поговорить по-мужски по душам не с кем.

— Разве без хвоста нельзя летать? — тихо поинтересовалась Яна.

— А поворачивать, как? Рулить, как? — снисходительно усмехнулся Емеля. И, вздохнув, рассудительно добавил, — Допустим, взлетел. Разбежался, как следует, лапы в стороны и… запорхал. Что ж, так все по прямой и лететь, лететь?

— Об этом я не подумала.

— Все бабы, дуры! — тяжело вздохнул Емеля.

Сказал, как отрезал. И даже от нее со спины на бок отвернулся. Но в небо смотреть не перестал. Задумчиво так смотрел, с некоторой грустью.

Лицо у него при этом было очень романтическое. Красивое и вдохновенное.

Яна так прямо об этом и сказала:

— У тебя очень красивое романтическое лицо.

— Дура! — пожав плечами, ответил Емелюшка.

Девочка Яна только вздыхала. Очень безнадежно. Она уже почувствовала всеми фибрами своей юной женской души, что с первого взгляда трагически влюбилась в Емелюшку. На всю оставшуюся жизнь.

— Папа говорит, я умная.

— Не верь, — отрезал Емеля, — Обманывает. Он кем у тебя работает?

— Царем, — застенчиво ответила девочка Яна, — Нашим государством руководит.

— Это каждый дурак может.

Емеля задумчиво смотрел в небо. Девочка Яна смотрела на Емелю. Во все глаза.

— Давай с тобой, типа… дружить? — едва слышно попросила она.

Емеля скосил на Яну один глаз, смерил ее с ног до головы.

— Не получится, — мрачно ответил он, — Мы по разные стороны баррикад.

— Каких… б-баррикад? — испуганно спросила Яна.

— Общественно-политических, — строго ответил он, — Ты царская дочка, в сыре масле катаешься. Я — голь перекатная, босяк.

Емеля для наглядности повертел в воздухе босой ногой. И опять закинул ее на другую ногу. Девочка Яна только тихо-тихо вздохнула.

— Мир хижинам, война дворцам, — сказал он. Дал понять, разговор окончен.

— Я в политике не понимаю. Сыр с маслом терпеть не могу! Никогда не ем!

Довольно долго ОН и ОНА молчали. Слушали трели жаворонка.

— Я могу пригласить тебя в гости? — осторожно спросила Яна.

— Пригласить, можешь.

— У меня во дворце много всяких игр, — обрадовалась Яна, — Гольф, пинг-понг, заводная обезьяна…

— Только я не приду, — прервал ее Емеля.

— Почему?

— Лебедь курице, не товарищ!

Емелюшка поднялся с земли, подтянул портки, шмыгнул носом и, не оглядываясь, направился к своему дому. Напрямик через поле. Он шел, сбивая головки цветов.

— Значит, мы больше никогда не увидимся? Никогда, никогда? — уже не скрывая слез, с ужасом воскликнула несчастная Яна.

Ведь у нее никогда никого не было. Ни друзей, ни подруг. Единственный раз в жизни повезло, да как! И… та тебе!

— Не судьба! — не оборачиваясь, ответил ОН.

— Но ведь это… несправедливо-о!!! — в голос зарыдала ОНА.

Невидимый Великий Дирижер взмахнул палочкой и во всем царстве государстве, во всех его уголках и закоулках зазвучала очень трагическая мелодия. Не услышать ее мог только абсолютно глухой. Или совершенно бесчувственный человек.

В тот же день Яна без стука ворвалась в рабочий кабинет Царя батюшки. Хотя, она всегда входила к нему в кабинет без стука. Ей позволялось. Решительно встала перед столом, уперла ручки в худые бока. Глаза ее сверкали, щеки пылали. На носу красовался лейкопластырь. Крест-накрест.

— Папочка! Ты самый главный в нашем государстве?

— Самый-самый, — подтвердил Царь. И добавил, — Второй после Бога.

Он, как водится, разбирал бумаги. Законы, постановления, указы всякие.

— Тогда выполни мою просьбу!

— Любую, — не поднимая головы, ответил Царь, — Проси, чего хочешь.

— Напиши еще один закон!

— О чем? — удивленно спросил Царь.

Его рука с авторучкой, (с золотым пером, между прочим!), застыла над очередным законом. Или указом. Или постановлением. Это неважно. Важно, он поднял голову от бумаг и впервые за долгое время посмотрел в лицо дочери.

— Что у тебя с носом? — озабоченно спросил Царь.

— Он растет! — с вызовом ответила дочь.

— Понимаю. О чем закон? — удивленно и слегка насмешливо повторил он.

Дочери его, царевне Яне было не до шуток. Щеки ее по-прежнему пылали. Глаза еще пуще сверкали. От благородного гнева. Не иначе.

— Закон! Чтоб все были во всем равными! — выпалила Яна.

— «Мы днем и ночью во всем равны. На нас надеты одни штаны», — задумчиво пробормотал Царь, — Зачем тебе такой глупый закон?

— Вовсе не глупый! Он справедливый!

— Я — царь! — ответил отец, — Но не дурак! Хочешь, чтоб над твоим отцом народ смеялся? Сделать из меня посмешище?