Начальник квадрата 15-85

Только через некоторое время до сознания дошёл и шум дождя. Дождь был подобен тропическому ливню. «Зальёт. К чёрту зальёт!» — подумал Лёшка и начал поспешно выбираться из спального мешка. Присев на корточки перед выходом из палатки, он ещё думал: вылезать или не вылезать, а руки сами уже вытаскивали из веревочных петель короткие тупые черенки нехитрого палаточного запора.

Его оглушила стихия, разом грянувшая в лицо. Упав на колени, Лёшка нашарил лопату и с силой врезал её лезвие в ровик, выкопанный вокруг палатки ещё отцом. Ровик сейчас был полон воды, песка и глины, лопата увязала в них. Вода перехлестывала через край, стремясь под палатку.

Лёшка орудовал лопатой с тупой и яростной быстротой. Молнии и оглушительный гром как будто бесновались в стороне. Он только всё время бормотал что-то непонятное даже самому себе, бормотал и врезал, всё врезал лопату в размокший, вязкий грунт, расширяя и углубляя канавку вокруг жилья.

Когда он влез в палатку, Тимка не спал. При свете электрического фонарика Лёшка увидел его напряжённо-выпученные глаза и полураскрытый рот.

— Там что? — спросил Тимка сдавленно. — Неужели гроза… такая?

— Атомная бомбардировка, — криво усмехнулся Лёшка и начал стаскивать с себя насквозь промокшую, грязную и липкую одежду. Он кое-как, небрежно сбросал ее в угол палатки и голый залез в спальный мешок.

Гроза уползала куда-то за таёжные заслоны, гневный рокот ее утихал, и лишь по-прежнему сильно и ровно шумел ливень. Лёшка скоро заснул…

Наутро дождь не прекратился, только очень ослабел. Серая хмарь облепила тайгу. Понурые, словно вконец продрогшие под дождём, стояли деревья, изредка вздрагивая при дуновении несильного ветра и стряхивая с себя воду. Хорошо, что в палатке сохранились берёста и сухая щепа, припасённые стариком Кузевановым, — с ними развели к, остёр в слякоти довольно быстро.

Горячее варево подняло настроение, и, прячась от дождя под пологом палатки, пареньки повели мирную беседу.

— А здорово ночью хлобыстало! — почти восхищённо сказал Тимка, но Лёшка уловил в его голосе затаённый испуг. Тимке хотелось и как-то похвалить товарища за его подвижническую работу, и сомневался он — не упрекнул бы тот его за ночное малодушие.

— Сильно хлестало, — согласился Лёйжа. — Я всё боялся: вдруг молния в палатку ударит.

— Было бы делов!

— Ещё бы!

— А ты молодец, — решился наконец Тимка на похвалу. — Не растерялся.

— Молодец! — сердито отозвался Лёшка. — Теперь вот не знаю, как и в штаны залезать: мокрющие.

— А давай… мы сейчас… — Тимка набросил мокрые брюки на черенок лопаты и, не выбираясь из палатки, протянул черенок к огню.

— Не поможет! — Лёшка махнул рукой. — Дождь.

— Дождь ерундовый — одна пыль водяная.

От брюк повалил густой пар.

— Да и не стоит сушить, — продолжал Лёшка, — всё-равно опять измокнут под дождём.

— А не нужно под дождь лезть.

— Как же ты не полезешь, если ещё три шурфа сделать надо?

— Не в такую же погоду! Переждём.

— А если это на три дня? — нахмурился Лешка. — Или на неделю?

— Ну, вот вечером приедут Кузеванов с Петром — помогут.

Конечно, Лёшке и самому не хотелось возиться с шурфами в этакую непогодь — кому ж приятно! Однако он привык точно выполнять все поручения отца, а это поручение было особенное; вдобавок ещё со вчерашнего дня его злило стремление Тимки увильнуть от работы, и потому Лёшка сказал:

— Контрольные шурфы не Кузеванову с Петром поручили, а нам. Помнишь, что папа сказал? Что мы перед, ним в ответе и чтобы сделать на совесть.

— Ага, папу вспомнил! Может, ты ему ещё и пожалуешься, что вот Тимка Карпов не хотел шурфы бить и только один ты, папин сын, такой герой?

Лёшка круто повернулся к Тимке, долго смотрел на него округлившимися от злости глазами, потом резко рванул к себе лопату:

— А ну, дай! — и, схватив ещё сырые штаны, начал натягивать их на себя.

Тимка не спеша — нарочито не спеша, небрежно — закурил и с презрительной усмешкой наблюдал за товарищем. Торопливо, дрожа от возбуждения и холода, Лёшка натягивал майку, рубаху, куртку.

— Ну всё, — сказал он, — вставай, пошли.

— Шагай давай, шагай, — всё с той же усмешечкой проговорил Тимка и принялся длинной хворостиной ворошить костёр.

Лёшка помедлил миг, — ярче выступили на побледневшем лице веснушки, это было заметно даже в полусумраке палатки, — потом шагнул к Тимке и, вырвав из его рук хворостину, бешено заорал:

— Вставай, говорю! Ну!

Тимку словно хлестнули. Он вздрогнул, вобрал шею в плечи и медленно оглянулся. Такая ярость и такая решимость были в светло-серых, казалось, тоже побледневших глазах Лёшки, что Тимке стало не по себе. «Быть драке», — мелькнуло в голове. Ну что ж, хоть Лёшка и крепкий парень, сильный, Тимка с ним, конечно, справится. Хотя… ещё лопатой огреет, шалый. Недаром и фамилия у него такая — Лешин. Леший и есть…

Тимка поднялся, пробормотал:

— Уж и пошутить нельзя, да?..

Работать под дождём было противно. Мокрая, отяжелевшая одежда липла к телу, за шиворот текли струйки воды. Размякшая земля чавкала под ногами, облепляла сапоги, сползала с лопаты. На сырых ладонях нестерпимо болели мозоли.

Но постепенно дело пошло лучше. Основательно разогревшись, ребята скинули куртки, и дождь уже не мешал им, а наоборот, даже помогал, освежая разгорячённые, потные тела. За верхним слоем пропитанной водой почвы пошёл сухой песок.

Тимка работал не очень быстро, но старательно. Изредка он бросал на Лёшку короткие настороженные взгляды, будто чего-то опасался. Лёшка устал, ноги от напряжения начали дрожать, но, закончив один шурф, он помог Тимке промыть шлихи на пробу и тут же двинулся к месту, где надо было бить следующий шурф. Тимка послушно поплёлся за ним.

Они углубились в землю сантиметров на семьдесят, когда Лёшка сказал:

— Давай топай к палатке, готовь обед.

И Тимка пошёл к палатке. Он и обрадовался возможности отдохнуть, и было совестно, что младший в это время будет ворочать тяжёлой лопатой и киркой, — а что будет, Тимка был уверен, — но Лёшке он ничего не сказал, просто подчинился ему и всё. Он и сам не заметил, как это получилось, что Лёшка взял верх над ним, парнем старше себя почти на два года…

…Где-то за мутным облачным пологом солнце медленно катилось на запад, за гряду Урала. Замерла нахохленная, сумрачная тайга. С глухим звоном и скрежетом вгрызались в землю кирка и лопата. Уже еле двигаясь от усталости, ребята заканчивали третий шурф. В это-то время и раздался с реки протяжный, пронзительный свист.

— Приехали, — встрепенулся Тимка. — Наши.

— Побежали встречать!

Тяжело гружённая лодка подплывала к берегу. Старик Кузеванов направлял её лёгкими толчками весла. Пётр стоял на носу и весело помахивал рукой.

Ребята помогли проволочь лодку по прибрежному мелководью, накрепко припутали цепью к колышку. Ероша пегую бородку, Кузеванов с прищуром оглядел молодых лесовиков.

— Ну, други-приятели, перемокли, поди, до самых косточек? Ничего, обогреемся, а с утра поране добьём, однако, ваши шурфы — и дале в дорогу.

— А добивать-то нечего, — почему-то смущаясь, откликнулся Лёшка. — Все пять готовы. Последний только… ну там на полчаса работы.

— Ишь ты! — крутнул головой Кузеванов, и в голосе его прозвучали нотки уважения. — Если так, молодцы. — И он с одобрением глянул на Тимку. Тот отвернулся.

Лешка нахмурился:

— Ну, ладно. Тимка, помоги вещи к палатке отнести и берись за ужин, — распорядился он. — А я докопаю и пробу возьму.

— Сумеешь? — осторожно спросил Тимка.

— Что ж тут не суметь? — усмехнулся Лёшка. — Шагай давай, шагай. — И, уже изрядно отойдя, крикнул: — Там у меня в рюкзаке банка сгущённого какао — вали её всю!

Кузеванов посмотрел ему вслед, повернул бородку к Петру и тихо, словно самому себе, молвил:

— Вон он кто, оказывается, хозяйствует-то тут — Лёшка.

— Начальник квадрата… — с доброй усмешкой вспомнил Пётр шутку Лёшкиного отца.