Домик на реке

— В этом домике и сейчас живет лоцман?

— Не знаю… Стекло в окошке выбито…

Они в нерешительности смотрели на домик, ожидая, что дверь вот-вот откроется и кто-нибудь выйдет на крыльцо. Но никто на крыльцо не выходил. Было тихо. Только ветер шуршал Листьями.

— Жаль, что все наше оружие погибло, — прошептал Степочка.

— Ты думаешь, на нас могут напасть?

— Нет, я так… Всегда нужно быть готовым.

Степочка чувствовал себя разведчиком в неведомой стране. Пригнувшись, он осторожно пошел к дому. Коля тоже пригнулся и двинулся вслед за ним.

— Посмотри, какая стена, — шепнул Степочка.

Обшитая досками стена дома была вся в дырочках, как соты.

— Это пули, — сказал Коля.

Степочка кивнул.

Он подкрался к окну и заглянул в него.

— Ну что? — спросил Коля.

— Никого!

Степочка взошел на крыльцо, взялся за дверную скобу и дернул. Дверь отворилась.

Они вошли в сени. В темных сенях, вдоль стенки, были сложены дрова. Степочка нащупал вторую дверь, обитую войлоком. Тоже не заперта. Они вошли в комнату.

Со стен свисали грязные обои. Закоптелая русская печь, чугунный котелок, стол, стул, железная кровать с кучей какого-то рваного тряпья. Два окна — второе глядело на юг, на реку, туда, где протока сливалась с главным руслом. Оно тоже было выбито.

— А сюда не придут? — спросил Коля, робко озираясь.

— Кому сюда прийти! — сказал Степочка. — Тут никто не живет, разве не видишь? Тут, может быть, с того самого времени никого не было. С тех пор как на них напали.

Коля вздрогнул.

Вот здесь, в этой тесной комнате, собрались партизаны в ту страшную ночь. Двадцать один человек.

Был тут Виталий Макарыч, был тут и Колин папа… Здесь на них напали. Коля видел дырочки от пуль в оконной раме, в досках потолка.

В углу стоял мешок. Коля подошел к нему, заглянул в него. В мешке картошка. Неужели она лежит здесь с тех пор? Коля засунул в мешок руку и вытащил картофелину. Картофелина была большая, крепкая, свежая. Нет, не пролежала она здесь так долго.

— Степа, — сказал Коля, — тут кто-то живет.

Степочка обрадовался картошке.

— Бери с печки чугунок и беги к реке за водой, — сказал он. — А я пока растоплю. Мы с тобой пообедаем.

— Но ведь это чужая картошка…

— Вот еще! Мы потерпели кораблекрушение. Нам можно.

Тут только Коля заметил, как ему хочется есть. Он схватил котелок, выбежал из домика и побежал к реке. До реки было близко — домик стоял на горушке, в самом южном конце острова, над водой. Коля зачерпнул воды. Когда он вернулся, в печи уже трещал огонь.

Степочка с гордостью вертел перед собой свою зажигалку.

— Вот что значит непромокаемая! — сказал он.

Степочкин нож погиб во время кораблекрушения, и чистить картошку было нечем. Решили варить ее в шелухе. Дрова разгорелись, и, несмотря на выбитые стекла, в комнате стало жарко. Ожидая, когда закипит в котелке вода, Коля и Степочка сели рядком на кровать. Степочку вдруг разморило от жары, от почти бессонной ночи. Он положил голову Коле на плечо и уснул.

У Коли тоже мало-помалу стали слипаться глаза, и он, вероятно, уснул бы, если бы не странный звук, который заставил его вздрогнуть и насторожиться.

Звук был тоненький, приглушенный, протяжный, похожий на плач. Будто плачет маленький ребенок — тихо-тихо, но где-то очень близко.

— Степа…

— Ты что? — Степочка недовольно открыл глаза.

— Слышишь? Кто-то плачет.

— Кому здесь плакать!

Но тут и он услышал.

Коля вскочил и подошел к окну. Звук, вместо того чтобы усилиться, стал слабее. Коля вернулся на середину комнаты. Здесь слышно было лучше. Коля отворил дверь и вышел в сени. Там ничего не было слышно.

Степочка уже стоял за печкой, в полутьме, перед маленькой закрытой дверцей, которую они вначале не заметили. Такие дверцы обычно ведут в чулан или в кладовушку.

— Она там, в чулане, — сказал он.

— Она? Кто она?

— Не знаю…

Едва они заговорили, как плач прекратился. Они молча ждали. Ни звука.

Степочка постучал в дверь кулаком.

— Эй, — крикнул он. — Чего ты плачешь?

Все смолкло. Потом раздался тоненький спокойный голос:

— Я не плачу. Я пою.

Глава пятая

Настя

1

Не плачет, а поет! Степочка дернул дверь. Но дверь не открылась.

— Выходи! — сказал Степочка.

— Не могу.

— Почему?

— Я не могу ходить.

— Не можешь ходить?

— Я заболела.

Заболела! Лежит больная, да еще на необитаемом острове!

— Ты одна? — спросил Коля.

— Одна.

— И никто в этом доме больше не бывает?

— Никто.

— Открой, — сказал Степочка.

— А кто вы?

— Мальчики, — сказал Коля.

— Мы потерпели кораблекрушение, — сказал Степочка.

— Хорошо, я сейчас открою.

Что-то зашуршало, двинулось за дверью, звякнул крючок. Степочка толкнул дверь.

Они очутились в маленьком темноватом чуланчике с крохотным квадратным оконцем. Когда-то в оконце было стекло, но теперь от него остались только два осколка по углам. Почти весь чуланчик занимал сундук, и на этом сундуке под одеялом лежала девочка.

Чуланчик был так узок, что она могла открыть и закрыть дверь не вставая.

У нее было маленькое личико, бледное до синевы. Черные ресницы, черные брови. Очень большими темными глазами она спокойно, без удивления осмотрела Степочку и Колю.

— Как ты сюда попала? — спросил Степочка.

Он все еще не мог привыкнуть, что остров оказался обитаемым.

— Я здесь живу, — сказала девочка.

— Всегда здесь живешь? — удивился Коля.

— Раньше — всегда.

— А теперь?

— Теперь я не знаю, где буду жить.

Она отвечала внятно, отчетливо, но как-то безучастно и, казалось, не совсем сознавала то, что происходит. Коля протянул руку и положил ей на лоб. Так делала мама, когда хотела узнать, не болен ли Коля. Лоб у девочки был очень горячий.

— Ты давно лежишь? — спросил он.

— Не знаю.

— Не знаешь?

— А сейчас утро или вечер? — спросила она.

— Утро, — ответил Коля.

— Была ночь, потом был день, потом опять ночь, потом опять день… Нет, не помню, у меня все в голове спуталось… Лежу с тех пор, как вернулась.

— Вернулась? Откуда ты вернулась?

— Из Германии.

— Ты была в Германии?

— Да. Меня увели.

— Ты там работала?

— На заводе.

— Долго?

— Нет, не очень. Я убежала.

— Куда ж ты убежала?

— Днем я пряталась, а ночью шла навстречу нашим войскам.

— И встретила?

— Встретила.

— Отчего ж ты не сразу вернулась?

— Лежала в госпитале. Я оттуда написала письмо.

— Кому?

— В город. Одному человеку.

— Ты уже была в городе?

— Нет, я прямо сюда. Зашла только в деревню, там, за протокой. В деревне меня все знают, в каждом доме. Они дали мне с собой картошки. Я переехала сюда, на остров, посмотрела на могилку, пришла в дом и заболела.

— Тебя навещал кто-нибудь из деревни?

— Навещал? Нет, никто не навещал. Они думают, что я давно уже в городе. Я им сказала, что только переночую на острове и пойду в город.

— Кто ж тебя кормил?

— Никто.

— Ты сама себе готовила?

— Нет.

— Степа, она много дней ничего не ела! — воскликнул Коля.

Степочка побежал к печке и крикнул:

— Картошка готова!

— Мне совсем не хотелось есть и сейчас не хочется, — сказала девочка. — Я лежала и ничего не помню, словно спала, мне только было то очень холодно, то очень жарко. Когда я открывала глаза, я видела свое окошко и ту длинную висящую ветку березы. Вон она качается, там, за окошком. Я столько раз смотрела на эту ветку — и когда была совсем маленькая и когда уже ходила в школу… Очнусь, открою глаза, увижу окошко и ветку — и радуюсь. Ночью сквозь листья видны звезды, и кажется, будто они растут на ветке, как яблоки. Потом опять все пропадет. Открою глаза, увижу: уже день, и ветка вся тонет в солнечном свете, дрожит и сияет каждым листочком. И вспоминаю, что я опять на родной стороне… Сколько прошла я дорог, и полей, и мостов!.. И вот снова я дома, и все кончилось, и я пойду в город, и там нет больше немцев, а только свои… Я смотрела на ветку и пела…