В зоне поражения

С девчонками можно будет потолковать. Тетки с корзинами и ведрами Сашку не интересовали — у них копейкой не разживешься. В общем-то, неинтересный народ…

Сашка собрался еще пройти по составу, как с треском распахнулась дверь из тамбура, и парни в черных «под кожу» куртках, таких же кепках, в резиновых сапогах с отвернутыми голенищами ворвались в вагон.

С хохотом, с криками они шли по вагону ни на кого не глядя. И черт им не брат!

— Пошли, пошли, мы его наколем, гада! — орал широкоплечий, невысокий, с большой головой, с красным лицом.

Когда они прошли мимо Сашки — их было трое, — он вдруг поднялся и потянулся за ними. У них компания, у них можно кое-что разузнать, если они захотят, конечно, с ним разговаривать.

Следующий вагон был полупустым.

— И здесь нету! Эх, стерва! Найдем ведь! — И низкорослый выругался.

— Эй, полегче! — крикнул кто-то из пассажиров, но парни не обратили внимания на этот голос.

Им, видно, просто интересно было вот так — хлопая дверями, громко хохоча и переговариваясь — идти по электричке. И чтобы вслед им тоже кричали. Трудно было понять, тот, кого они ищут, друг им или враг? Если найдут его, бить станут или, может быть, обрадуются, закурят вместе.

Дойдя до следующих дверей, высокий, худой, с длинными волосами, он шел первый, повернулся:

— Все! Дальше мотор!

Они налетели друг на друга у этих дверей, потому что электричка сбавила ход.

И тогда широкоплечий, большеголовый так выругался — Сашка остолбенел!

Двое мужиков в брезентовых плащах — на работу, наверное, ехали, ящики с ними, в таких железнодорожники инструмент носят, — обернулись от окна.

— Ну-ка прекратите безобразие! — миролюбиво сказал один из них.

Но парни были здорово раздосадованы, что не нашли того, кого искали, и заругались уже вдвоем и захохотали. Только третий молча улыбался…

Сидящий у окна старичок с кустом смородины в чистой мешковине нервно крикнул:

— Совести нет! Хулиганье!

И тогда большеголовый парень прыгнул к старику и ткнул его в щеку кулаком.

Когда соскочили двое в плащах и начали выбрасывать в тамбур парней, Сашка не заметил. Это произошло мгновенно. Он только увидел клубок дерущихся уже в тамбуре. Старик бросился к Сашке.

— Этот тоже с ними… этот ихний, — и начал выталкивать его в тамбур.

Какая-то тетка крикнула:

— Да нет, это же совсем другой парнишка! — Но ее услышал только Сашка.

Он молча увертывался от старика, а тот расходился все сильней и сильней…

В это время электричка остановилась, мужики в плащах кулаками и пинками вышибали парней из вагона, и старик все-таки вытеснил Сашку в тамбур.

— И этого, и этого, — твердил он, из разбитой губы у него текла кровь.

И, может быть, мужик в плаще подумал, что Сашка разбил старику губу. Тяжело дыша после драки с парнями, схватил Сашку за руку и тоже швырнул из вагона.

И сразу же двери электрички сомкнулись.

Сашка Суворов находит верных друзей

Приземлился Сашка довольно удачно, только колено содрал и штанину порвал. А парням крепко досталось. У всех расквашенные морды. Низкорослый даже встать не может. Дружки тянут с земли, а он только головой мотает…

Зачем было так нахально нарываться? И Сашке из-за них досталось…

Он огляделся — какая-то большая станция. На запасных путях в три ряда товарные составы. А вокзальчик так себе — деревянный, в желтый цвет покрашенный, и название «Ст. Степная».

Название Сашке понравилось, может, здесь-то ему и повезет, на этой станции Степной?

Чуть прихрамывая, он направился к вокзалу. Оглянулся: парням все-таки удалось низкорослого поставить на ноги. Ничего, идет сам. Обалдел, видно, сразу-то… Потянулись куда-то вдоль путей, на него даже не взглянули.

Да и у Сашки ноги здорово дрожали. Хотя ушиб коленку несильно, саднило только. Но тут он почувствовал, что и руки у него дрожат. Поднял их, а они сами по себе трясутся — не было еще с ним такого… даже когда плевательницу на голову насадили… Опять он об этом. Еще сильней руки трясутся и плечи вздрагивают…

Около деревянного вокзала — палисадник с обкромсанными тополями — кому это нравится так калечить деревья? А потом все лето эти тополя походят на ежики, какими моют в школьном химическом кабинете стеклянные пробирки…

Сашка опустился на длинную зеленую скамейку под тополями и с недоверием, как на чужие, посмотрел на свои руки и ноги. Все еще трясутся — вот припадочный-то!

— Ты упал, мальчик, ушибся? — Толстая тетка в вишневом плаще, со светлыми кудряшками — вылитая тетя Клава — жалобно глядела на него с дальнего конца скамейки — будто это она сама «ушиблась».

Рядом с ней чемодан и большая сумка в черную красную полоску. Если и учительница — не страшно от своих чемоданов никуда не побежит.

— Упал, — буркнул в ответ Сашка.

— Ты промой колено, за вокзалом колонка есть…

— Ладно… — Привязалась еще!

— Ты сейчас сходи, сразу надо, — настаивала женщина. — А то ведь заражение может быть.

Сашка поднялся — нигде человеку не дадут покоя. Он боялся, что ноги совсем перестанут его держать. Но когда встал, они, вроде, успокоились…

— Промоешь, приходи сюда, у меня бинтик есть.

Ну! Бывают же такие — забота прямо лезет из них. Как же, сейчас он и побежит — жди! Даже если бы она хлеба с колбасой обещала — он не придет… В животе у него давно урчало от голода. Может, и руки-то дрожали от голода?

Сашка обогнул деревянный вокзал с двумя дверями, на одних огромными буквами выведено: «Буфет». В буфет бы ему сейчас — прямая дорога…

За вокзалом открывалась широкая, с перемешанной грязью дорога. А вдоль нее двухэтажные одинаковые дома — деревянные и тротуары тоже деревянные.

Водопроводная колонка — прямо перед вокзалом, в центре небольшой заасфальтированной площадки. Порядок! А то наставят гипсовых физкультурников, а человеку даже напиться негде.

Сашка повернул холодную чугунную ручку. Из крана ударила тугая струя, она била в ладонь и вся выбрызгивалась. Тогда он привернул ручку, укротил струю, набрал в горсть холодной воды и хлебнул, еще набрал горсть и еще выпил, теперь уж желудок не был таким пустым, не казалось, что он слипается.

Полную ладошку воды Сашка плеснул на колено. У-уй! — он зажмурил глаза, покрутил головой — так защипало колено. «Самой бы так», — подумал о тетке, посоветовавшей промыть колено.

— Парень, а тебя-то за что турнули? — Рядом стояли те, которых выбросили из вагона.

Низкорослый совсем оклемался, сразу же сунул большую голову под кран. А спрашивал тот — длинноволосый. Кудри у него даже уши закрывали и чуть не до плеч спускались колечками. Завивает, наверное! И баки чуть не до самого подбородка.

Длинноволосый смотрел на Сашку с интересом.

— За компанию, — ответил Сашка парням.

Он все-таки обрадовался, что парни вернулись. Ведь то, что их вместе выбросили из вагона, делало его уже почти своим среди них. И так захотелось Сашке все рассказать этим парням, чтобы хоть они поняли его.

— Видать, компанейский ты, — засмеялся длинноволосый и стал отмывать свою куртку, весь рукав ее был в мазуте.

Длинноволосый тер рукав пучками прошлогодней травы, споласкивал водой, но мазутное пятно не уменьшалось…

А низкорослый даже не смотрел на Сашку — у него все лицо было расквашено: он прикладывал мокрую ладонь то к рассеченной брови, то к распухшим, кровянившим губам и ругался — еще похлеще, чем в вагоне. Сашка знал, как ему сейчас щипало лицо, не так еще заругаешься…

Третий из парней — выше всех, плечи — дай бог, видать, сильнющий, а глаза добрые. Он напился из колонки и хотя под глазом у него тоже был синяк, не суетился и не ругался, стоял в сторонке, улыбаясь.

Молча, ни на кого не глядя, низкорослый двинулся от колонки, сразу же и кудрявый бросил пучок мазутной травы — нисколько не оттерся его рукав — и заторопился следом, по-прежнему, улыбаясь, потянулся за ними высокий.