Мальчий бунт

4. Совещание

Морозов стал вдруг строг и важен; пригладил перед зеркалом, смочив водою волосы; до верху застегнул сюртук; Митя поднял в вагоне шторы и поспешно подметал пол, прибираясь. Гаранина Морозов послал навстречу губернатору.

Впереди губернатора ехал, стоя в санках и грозно озирая улицу впереди, пристав — но улица была пустынна: обыватели сидели по домам, рабочие по казармам; мужиков в Никольское не пропускали солдатские заставы. В санках пристава умостился в легком пальтеце молодой человек с портфелем на коленях — чиновник особых поручений, губернаторский. Губернатор ехал на морозовской паре дышлом. Рысаки были покрыты синей вязаною сетью, чтобы ископыть не брызгала на шинель его превосходительства. Рядом с губернатором, спрятав, как и он, уши в воротник — сидел прокурор с портфелем подмышкой. У вокзала губернатора встречали жандармы, начальник станции, — Гаранин забежал вперед, отстегнул полость, поддержал губернатора под локоть, высаживая.

— Тимофей Саввич извиняются перед вашим превосходительством, — говорил, суетясь, Гаранин — они не могли вас самолично встретить — они несколько больны; к тому же их вагон на запасном пути стоит, и не лучше ли вашему превосходительству с той стороны подъехать: на путях, ваше превосходительство, снегу намело, и очень трудно ходить — я даже упал…

— Скажите? Ушиблись?

— Мерси вас, нет. Но если бы я ушибся — для государства не может быть ущерба, а если поскользнетесь вы, ваше превосходительство, — то для России может быть ущерб — не угодно ли объехать кругом к товарной платформе?

Губернатор согласился и сел в сани. Гаранин примостился на запятках. Рысаки помчались через переезд к товарной станции. Но тем временем начальник станции, желая услужить, велел маневровому машинисту прицепить морозовский вагон и подвезти к пассажирскому вокзалу. Когда морозовские рысаки примчали губернатора к запасному пути у товарной станции, где раньше был вагон, то увидали, что паровоз мчит вагон по главному пути к вокзалу. Между губернатором и Саввы Морозовым сыном снова легла пустыня снежных заносов. На путях неторопливо сгребали снег в конические сопки бабы из окрестных деревень, распевая частушку:

Царь наш лысый

толстопузый,

не мори нас

кукурузой.

Навстречу паровозу, расставив руки, словно ловит поросенка, бежит начальник станции в красной шапке и машет красным флагом. Из двери вагона свесился Морозов и грозит:

— Я те! Я те, мухомор! Я те покажу за это!..

Паровоз насмешливо свистит. Трубит, надувая щеки, чтобы не лопнуть от смеха, стрелочник — и наконец вагон прикатили к тому месту, где дожидался губернатор с прокурором.

В вагоне, после приветствий, за столом расселись губернатор, хозяин и прокурор; за спиной хозяина стоял Гаранин, за спиной губернатора — чиновник; губернатор и Морозов были оба злы; прокурор прятал улыбку в портфель, вынимая оттуда бумаги и кладя на стол… Чиновник положил перед губернатором какие-то бумаги…

Губернатор их перелистывал, жуя губами. Прокурор перелистывал свои бумаги. Морозов, угрюмо потупясь, вертел большими пальцами сложенных на животе рук.

— Сегодня утром, — сухо и строго начал губернатор, — я принимал депутацию рабочих вашей фабрики — они принесли на вас жалобу, в которой говорят, что отчаяние их подвинуло к нарушению общественного порядка…

— Да-с? — вертя пальцами, сказал Морозов.

— Они жаловались, что их замучили штрафами. Я не понимаю техники вашего производства, но в общем выходило так, что браковщики, будто бы, налагали на ткачей штрафы, даже когда за хорошее качество товаров надо было давать премию. Будто бы, вы сами в их присутствии говорили: «оштрафуй его — он еще лучше „сработает“».

— Да-с? — опять сказал Морозов…

— Будто бы, в тех случаях, когда ткачи требовали показать сработанный ими товар — за что бракуют — то браковщики говорили: «покажем и оштрафуем вдвое».

— Да-с! — не то спросил, не то подтвердил Морозов.

— Я не могу всего упомнить — они много говорили. Особенно один — очень смело и толково объяснял — молодой…

— Кто-с? — живо спросил Морозов…

— Кто? — подставил ухо губернатор молодому человеку. Но не успел тот ответить еще, а Гаранин, склонясь к хозяину, сказал:

— Это-с Волков, ткач с нового двора…

— Да, Волков — я вспомнил, — кивнул губернатор: — благодарю вас. Волков говорил, будто бы, работая на двухаршинных, если я не ошибаюсь, станках, ткань мо… мо… как это…

— Молескин-с! — подсказал Гаранин.

— Да, именно: «молескине». Вот, будто бы, выработка «молескинса» этого столь трудна, что ткач может выработать в месяц всего рубль с четвертью серебром, против пятнадцати обычных на этом, как его ми… мит…

— Миткале-с! — поспешил подсказать Гаранин…

— Вот, именно, «миткалес». Очевидно, расценка на «миткалес» — нормальна, а «молескине» — ненормальна…

Морозов вдруг прыснул и затрясся от смеха, повторяя:

— «Миткалес! Молескине!» Хо-хо-хо!..

Чиновник склонился к уху губернатора и шептал:

— Не «миткалес», ваше превосходительство, а миткаль, молескин, а не «молескинс»…

Губернатор побагровел:

— Итак, я продолжаю. Вам, может быть, это весело, но для ткачей расценка на молескин, — целковый с небольшим — вещь далеко не веселая, если нормальная расценка за кусок миткаля, как я сказал, — дает заработок в пятнадцать раз больше… Согласитесь, что я был поражен, уважаемый Тимофей Саввич! Почитая вашу фабрику образцовой, зная, что вы удостоены на всероссийской выставке прошлого года высшей награды — государственного герба…

— Мне этот орёл — сто тысяч обошелся…

— Как?

— Да так. Заплатил, кому следует в департаменте-то, и дали. Будет, ваше превосходительство, рацеи разводить про «молескисы», да «миткалисы». Давайте дело говорить. Вы, вон куда, поглядите: зуевские фабриканты, ничего не видя, объявили прибавку в 25 процентов. Они же своих ткачей рассчитывают. Их же рабочие безместные идут меня громить. Всё почему: слабо́! конкуренцию не выдерживают. Им всё равно рядом со мной и Викулой — прогар. Верно я, Гаранин, говорю?

— Совершенно верно-с изволите говорить, Тимофей Саввич! — подтвердил почтительно Гаранин — если нам на такие художества пускаться вслед за ними — лучше фабрику закрыть!

— И закрою. Объявлю всем расчет…

— Это право ваше! — сухо сказал губернатор. — От ничтожных причин не может произойти великих событий.

— Права свои я знаю. А вы слыхали сказку: «пошел козел за лыками — а коза за орехами»?

— Не понимаю, при чем здесь коза с козлом?..

— Ах, не при чем-с? А вот при чем-с. Митька, открой бутылку. Я вам сейчас сказочку расскажу, ваше превосходительство.

5. Коза с орехами

Митя наливал вино в стаканы, а Тимофей Саввич приказал Гаранину:

— Садись. Пей. Рассказывай сказку!..

Гаранин выпил вино и начал:

— «Пришел козел с лыками — нет козы с орехами! Ну, добро же ты, коза — нашлю на тя волков. Волки нейдут козу есть — нет козы с орехами, нет козы с калеными. Ну, добро же вы, волки — нашлю на вас людей. Люди нейдут волков гнать, волки нейдут козу есть — нет козы с орехами, нет козы с калеными. Ну, добро же вы, люди, нашлю на вас — медведь! Медведь нейдет людей ломать, люди нейдут волков гнать, волки нейдут козу есть, — нет козы с орехами, нет козы с калеными!..»

— Это, должно быть, очень длинная сказка? — нетерпливо спросил, отхлебывая вино, губернатор.

— Ах, длинная, сударь? Хорошо. Я покороче. Тимофей Саввич, разрешите сократить? Нашелся, наконец, червяк. Да, сударь, ничтожнейшее существо червяк, который согласился начать, только начать, сударь, дело. И пошло! И пошло! «Червяк пошел гору, заметьте, сударь, гору, точить. Гора пошла камень ва́лить. Камень пошел воду пи́ть. Вода пошла огонь ли́ть. Огонь пошел ружья жечь. Ружья пошли медведь стре́лять. Медведь пошел людей ломать. Люди пошли волков гнать. Волки пошли козу есть — пришла коза с орехами, пришла коза с калеными».