А и Б сидели на трубе

— А мы себе шагаем! И мы…

— Это замечательно, что вы так прекрасно музыку чувствуете, — сказала учительница пения, — но пойте, пожалуйста, потише.

И она поставила мальчишек в самый последний ряд хора.

— Надо нам побольше тренироваться! — сказал Димка, когда они после уроков возвращались домой. — Будем тренироваться — слух-то и разовьётся!

— Точняк! — согласился Максим. — Вон мой Вовка, ну братан, который сейчас в армии служит, такой хилятик был… А на побывку приехал — здоровенный, в дверь не пролазит. Потому что каждый день зарядка и физические упражнения! Тренировка, в общем.

И они стали вдвоём разучивать песню «Эхо».

Сначала вместе пели, а потом Димка в комнате сидел, а Максим ему пел из ванной.

— Главное — первую строчку громко спеть! Как грянуть: «Эх! Широкие просторы! Эх! Родимые края!» — сказал Димка.

— И шире рот открывать, — добавил Максим.

И они снова и снова пели: «Эх! Шагай! Эх! Не унывай! Вслед за эхом снова повторяй!» Особенно хорошо у них получалось слово «Эх!». Как будто пушка палила.

На занятиях они пели тихо, а дома, пока ещё родители с работы не пришли, во всю мочь.

Недели через две в школе был концерт, посвящённый Дню независимости Народной Республики Болгарии. На него пришли все родители и болгарские гости. Потому что у школы, где учились Димка и Максим, была школа-побратим в Болгарии. Они уже много-много лет дружили.

Хор первоклассников начинал концертную программу. Максим и Димка очень волновались и договорились постараться изо всех сил.

— Болгарская пионерская песня «Эхо»! — объявила ведущая.

Черноволосые, белозубые болгары, что сидели в первом ряду на почётных местах, заулыбались, захлопали в ладоши.

Димка и Максим подождали, пока учительница пения проиграет вступление, да как рявкнули:

даже стёкла в окнах зазвенели.

И сводный хор первого «а» и первого «б» классов дружно подхватил:

Димка и Максим переглянулись и не сговариваясь решили не тратить силы до следующего куплета. Как только ребята допели и первый куплет кончился, они опять во всю силу лёгких грянули:

У них так хорошо получилось, что они не заметили, как песня кончилась, и выкрикнули лишний раз: «Эх! Широкие просторы!»

И болгарские гости, чтобы поддержать Димку и Максима, бодро подхватили: «Эх! Родимые края!..» И все, кто сидел в зале — и старшеклассники, и родители, — дружно запели припев, а потом так аплодировали, как, наверно, и в Большом театре редко бывает!

После концерта, когда болгарские гости выступали с ответным словом, они особенно благодарили и хвалили Максима и Димку — за то, что они поняли самое главное, к чему песня призывает: «Эх! Не унывай!» Они сказали, что на любом международном фестивале за такое исполнение полагалась бы первая премия!

— Теперь мы в танцевальный кружок запишемся! — сказал Максим Димке, когда они шли после концерта домой.

— Давай! — согласился тот. — Поём мы уже хорошо, а вот танцевать ещё не умеем. Слух-то у нас развился, нужно, чтобы теперь и ноги развились! Человек должен быть всесторонне развит.

— Главное — не унывать и побольше тренироваться! — сказал Максим.

И они спели болгарскую песню «Эхо» вполголоса, теперь уже только для собственного удовольствия.

Боберман-стюдебеккер (повесть)

Глава первая. Вовка был неутомимый лодырь…

…не жалея сил и времени, напрягая все свои умственные способности, он выискивал способы, чтобы не только не учить уроки, но и в школу не ходить! Вообще!

Если бы столько усилий он тратил на учёбу, он бы уже академиком был. Честное слово!

Ну, если не академиком, то студентом или, на худой конец, десятиклассником, а не торчал бы в своем четвёртом классе. Такие случаи бывали, когда из четвёртого класса человек запросто поступал в институт. Если он гений, конечно.

Но Вовка в десятый класс не стремился и о своей гениальности тоже помалкивал, хотя в том, что он — Вовка — человек необыкновенный, не сомневался ни одной минуточки.

Разве обыкновенный человек может прочитать Большую Медицинскую Энциклопедию, где половина слов не по-нашему написана, а те, что русскими буквами, совершенно не понять? А Вовка прочитал! И после этого был уверен, что запросто может изобразить любую болезнь.

Особенно ему удавалось изображать боли в животе. Он недавно так корчился, так стонал, что его три дня на «скорой помощи» возили то в больницу, то обратно. Почти что десяток врачей и санитаров его рассматривали, ощупывали, велели показать язык и всё-таки не могли догадаться, что у него: аппендицит, почечная колика или воспаление всех кишок сразу, — пока один старенький доктор не догадался, что у Вовки контрольная по арифметике.

Он так смеялся, этот доктор, даже слёзы утирал.

«Гений! — говорил он, похлопывая Вовку по тощему животу. — Талант. Между прочим, этот симулянт — моё воскресшее детство!»

Конечно, это была случайность! Кто же мог предположить, что старенький доктор сто лет назад подобным же образом морочил своих учителей и родителей.

Но ведь даже он назвал Вовку гением! Стало быть, это было в Вовке — способности необыкновенные…

Вовка был уверен, что, когда он вырастет, сможет запросто стать киноартистом или Штирлицем… Стоило ему лёжа на диване закрыть глаза, как легко представлялась стена школы и мраморная доска: «Здесь учился выдающийся… (дальше пока не заполнено)» — ну, в общем, — Вовка! И он не сомневался, что все именно так и будет. Но вот когда? Его, скажем, совсем не устраивала посмертная слава. Ему хотелось сейчас всем доказать, что он не «хе-хе-хе», а самый настоящий «о-го-го!».

Но ведь не мог же Вовка саморазоблачиться! Сказать: «Ну что, дурачки! Ловко я вас?»

Конечно, ребята бы удивились. Хотя и не все. Те, кто носили совершенно здоровому Вовке домашние задания и яблоки, вряд ли бы пришли в восторг. Про учителей и родителей говорить нечего. А прославиться хотелось. Ох, как хотелось!

Даже не то чтобы прославиться, а хотя бы оказаться в центре внимания. А то всего и славы — слабое здоровье. По справкам вообще выходило, что Вовка не болеет только в воскресные и праздничные дни. Случай, конечно, редкий, но Вовке почему-то не хотелось, чтобы к этому загадочному явлению было проявлено пристальное внимание общественности… Ему хотелось прославиться чем-нибудь другим! И такая возможность появилась.

Глава вторая. Голос у него был не шаляпинский…

…можно сказать, вообще никакого голоса не было. Поэтому на пении он сидел тихо, не орал, не бесился, как другие. И, наверное, потому, что в шуме и гаме урока учительница и свой-то голос редко слышала, она поставила Вовке пятёрку в четверти.

Неизвестно почему, но вот как раз из-за этой пятёрки отец сначала покраснел, потом побелел, потом пошёл пятнами, как испорченный цветной телевизор… Его не смутили волны троек, которые заполняли табель; и даже двойку по математике, что гордым лебедем плыла по этим волнам, он вроде бы не заметил. Но когда взгляд его наткнулся на пятёрку по пению, отец осатанел:

— При таких отметках ты ещё поёшь?! — заорал он, расстёгивая брючный ремень.