Самый младший

— Ничего, подождём.

День был солнечный, в окно было видно ясное небо. Рядом с диванчиком стояла кадка, в ней рос большой цветок. Солнце просвечивало сквозь его лапчатые листья и ложилось узорами на пол. В кадке у корней цветка грелись на солнце какие-то мурашки.

— Гляди, муравьи! — сказал Алёша.

— Пускай их. — Тётя Маша даже не поглядела.

Алёше стало скучно. Он встал и пошёл на цыпочках к приоткрытой стеклянной двери.

— Я только немножечко, — сказал он.

За дверью был другой коридор, в нём у окна стоял столик, а за столиком сидела Настенька. Алёша хотел побежать к ней, но над Настиной головой загорелась красная лампочка и зазвенел звонок. Настенька встала и куда-то ушла.

— Посиди ты! — сказала тётя Маша, но Алёша продолжал глядеть.

В коридоре снова появилась Настя. Алёша помахал ей рукой, но она его не заметила и побежала в другую сторону. В коридоре началась суматоха, пришёл врач, нянечка побежала с тазом.

Настенька вернулась, открыла маленький шкафчик, стала в нём что-то искать и вдруг увидела Алёшу. Алёша шёл прямо к ней, ступая на носки, и улыбался. Он думал, что она скажет: «Ну вот, как хорошо, сейчас пойдём к маме». Но Настенька этого не сказала. Она взяла его за руку и повела обратно.

— Мама… — сказала она тёте Маше, а та, приподнявшись навстречу, ждала, что Настенька скажет ещё, но она молчала.

— Может, нам в другой раз прийти? — спросила тётя Маша.

— Почему в другой? — испугался Алёша. — Почему?

— Нет, — сказала Настенька тихо. — Я спрошу, я сейчас…

Она закрыла лицо руками и убежала. А тётя Маша почти упала на диванчик, будто кто-то её толкнул.

Настя пришла за ними не одна, с ней пришёл доктор, которого Алёша видел в коридоре. Подбежал какой-то мужчина и стал о чём-то спрашивать.

— После, после, — ответил сердито доктор, — сейчас никак не могу. — И обратился к Алёше: — Ты к маме, дорогой? Иди.

Мама лежала с открытыми глазами. Она сразу увидела Алёшу.

— Сядь, — сказала мама.

И Алёша сел рядом. Мама протянула к нему руку, и Алёша сел ближе.

— Маленький мой! — шепнула мама и закрыла глаза.

Настенька нагнулась к ней, но мама сказала уже громче:

— Не надо ничего.

Мамина рука лежала рядом на одеяле. Алёша тихо её погладил. Рука была влажная и холодная.

— Ну вот всё, — сказала мама и снова открыла глаза.

На лбу у неё появились капельки пота, а губы не слушались — они слипались и мешали говорить. Алёше казалось, что ей очень хочется спать.

Мама что-то спросила, но он не расслышал. Он покачал головой и хотел сказать: «Ты не говори, не говори, потом скажешь». Но Настенька поняла:

— Мама спрашивает, когда ты придёшь.

— Завтра, завтра придём, — ответила тётя Маша. — Завтра, Оленька, может, тебе полегче будет, а сейчас пойдём. — Она встала, взяла Алёшу за плечи и вывела в коридор.

Больше он никогда не видел своей мамы.

Уже давно прошла весна, растаяла льдинки и отцвели первые цветы…

Алёша, как и все маленькие дети, переносил своё горе молча и только иногда, просыпаясь по ночам, плакал. Он понимал: то, что было, уже не вернётся, но он чего-то ждал, и это чувство ожидания делало его ещё более замкнутым.

Уже давно прошла весна, растаяли льдинки и отцвели первые цветы. На деревьях шелестели большие крепкие листья. Воздух был полон смолистым запахом тёплых, нагретых солнцем сосен.

Наступило лето.

Вокруг дачи Гуркиных, где жил теперь Алёша, на кустах порыжели кудрявые гроздья белой сирени.

Раньше всех просыпалась Татьяна Лукинична. Она вставала и уходила в сад, к калитке, встречать молочницу, чтобы та никого не разбудила своими бидонами.

Татьяна Лукинична любила эти тихие минуты летнего утра, за которыми приходил жаркий и хлопотливый день. Она садилась на скамейку и беседовала сама с собой.

Татьяна Лукинична никогда не думала, что ребёнок сможет так завладеть её вниманием. Ей всегда были приятны дети, но они с Анатолием Павловичем всю жизнь прожили одни.

А этот мальчик — он слишком ещё далёк от всего.

Первое время Татьяна Лукинична не оставляла Алёшу одного, и Анатолий Павлович ей говорил:

— Дай ты ему жить как хочется. Что ты его всюду с собой таскаешь!

Татьяна Лукинична спохватывалась. Конечно, она неправа. Разве мальчику интересно ходить с ней по магазинам? Вот на станцию — на станцию он ходит с охотой. И даже сам спрашивает, когда они туда пойдут.

Алёша много читал. Старая подшивка журнала «Вокруг света» теперь в полном его распоряжении.

— А ты не думаешь, дружок, что следует иметь в доме книги для мальчика? — спросил Анатолий Павлович.

Как она не догадалась сама! Конечно, конечно, непременно нужны книги.

Алёше нужны товарищи. У соседей на даче появилась девочка, такая милая. Татьяна Лукинична позвала её к себе.

— Будете играть с Алёшей, — сказала она.

А что получилось?

Алёша строгал свои палочки, а девочка ходила за ней по пятам и всё спрашивала:

— Зачем шторы из соломинок? А чьи это карандаши? Почему в воде плавает масло? Почему?

Пока наконец Татьяна Лукинична не сказала:

— Тебе, детка, пора домой.

Татьяне Лукиничне с Алёшей было не просто. Но это не тяготило, это беспокоило её. Ей хотелось одного: чтобы мальчику было у них хорошо. И она старалась — старалась, как могла.

Вот о чём думала и беседовала сама с собой Татьяна Лукинична.

На террасе послышались голоса, и она пошла к дому.

Сегодня Анатолий Павлович не едет в институт, значит, завтракать они будут вместе.

— Ну и денёк! Ну и денёк! — радовался он.

День был действительно великолепный. Первый по-настоящему жаркий день.

Алёше разрешили бегать в трусиках и босиком. Было непривычно ступать голыми пятками по горячим шершавым дорожкам — немножко щекотно и немножко колюче, но Алёше это очень нравилось.

В саду, около забора, у Алёши был свой склад. Там лежали палочки, кусочки коры, гвозди. Из коры он вырезал кораблики. У него ведь был чудесный ножик и ящик с инструментами! С такими инструментами можно строить даже ледокол. Но для ледокола нужно железо. Алёша вспомнил, что видел вчера у калитки железку, и скорее за ней побежал.

Навстречу ему в распахнувшуюся калитку вошёл Степан Егорович, а за ним, в новой, глаженой рубашке, — Макар. Степан Егорович широко расставил руки, присел на корточки, и Алёша с разбегу влетел в них, как мяч в сетку.

— Ага! — закричал Степан Егорович. — Теперь не пущу! Не пущу Алёшку! Попался!

Алёшка барахтался и смеялся. Степан Егорович поставил его на дорожку, и тогда с Алёшей поздоровался Макар.

— Здоров! — сказал он и тряхнул Алёшкину руку.

К руке что-то прилипло. Алёша растопырил ладошку и увидел, что к ней приклеилась тёплая, мокрая ириска.

День начался чудесно.

— Айда в лес! — сказал Макар.

Их отпустили.

— Ты запомнишь дорогу? — спрашивала Татьяна Лукинична. — Вот сейчас направо, до поляны, а потом…

— Да тут курица не заблудится, — сказал Степан Егорович. — Пусть бегут.

— Тапочки, тапочки! — закричал Анатолий Павлович.

Пришлось вернуться, надеть Алёше тапочки. И они зашагали.

Солнце светило с макушки далёкого дерева, бросая на дорогу длинные тени. Рядом с Макаром и Алёшей шли сбоку два великана: один поменьше, другой побольше. Алёша махал рукой, и великан, тот, который поменьше, тоже махал рукой.

— Сейчас знаешь сколько времени? — спросил Макар. — Десять часов, вот.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю, — сказал Макар, — у меня есть памятка для походов.

И он начал рассказывать всякие премудрости: как узнавать, где север и юг, как строить шалаши и самое главное — как не сбиться с пути, даже когда совсем тёмная ночь.

На обратном пути, не доходя до посёлка, они легли отдохнуть около дороги под сосной. Макар поднял ноги и прислонил их к стволу дерева. Алёша, конечно, сделал так же. Ещё бы, это совершенно обязательно: так отдыхают все путешественники.