Самый младший

Анатолий Павлович показал Алёше фотографию, на которой было очень трудно что-либо разобрать — деревья и люди были совсем жёлтые.

— Любительский снимок, — сказал Анатолий Павлович.

На другом снимке за столом, на котором стоял большой самовар (самовар был виден очень хорошо), сидел бородатый дядя.

— Это мой отец, — объяснил Анатолий Павлович. — А это я, — показал он на мальчика, который держал в руках блюдечко. — А вот этот в рубашке с пояском и есть твой дедушка, и звали его, как и тебя, Алёшей.

— А это что за пятнышко? — спросил Алёша.

— Это не пятнышко, это кот, его звали Парфишка.

Анатолий Павлович всмотрелся в кота и вздохнул:

— Вот, как кота пятьдесят пять лет назад звали, помню, а что вчера на лекции говорил, забыл. Пора мне, что ли, на покой!

— Ну, какой там покой, — возразил папа. — Я ещё к вам учиться приду. Мечтаю ещё поучиться.

В новой, просторной квартире Гуркиных были всякие удобства, которые ещё не действовали. Из кранов, на которых красными буквами было написано «горячая», шла только холодная вода. На кухне стояла керосинка.

— Скоро дадут газ, — говорила Татьяна Лукинична. — Тогда у нас будет великолепно!

Алёша считал, что и так великолепно.

А папа придирался:

— Замечательный паркет, а как положен? Руки оторвать мало!

— Ты неправ, Серёжа! — заступался Анатолий Павлович за тех, кто клал паркет. — Дом достраивали во время войны, а кто работал? Мальчики, девочки.

— Это ничего не значит, — говорил папа, — работу всем надо делать хорошо!

Кроме паркета, он ругал подоконники, рамы и электропроводку. Однажды целый день они проводили электричество. Анатолий Павлович подавал папе то отвёртку, то ролик.

Придерживая стремянку, он спрашивал:

— Серёженька, дорогой, ты ничего не перепутаешь? Всё будет зажигаться?

— Всё будет зажигаться, — отвечал папа и продолжал тянуть шнур из одной комнаты в другую.

После Гуркиных Алёша и папа успевали ещё побывать в кино, где работал Миша, и посмотреть картину.

Только вечером «симоны-гулимоны» возвращались домой.

Каникулы проходят быстро

Однажды, когда они возвращались, Алёша увидел на своей улице Наталью Алексеевну.

— Ой, наша учительница! — шепнул Алёша и дёрнул отца за руку. — Бежим, а то ещё начнёт расспрашивать.

— Зачем это — бежим? Пойдём поздороваемся, — сказал папа.

Наталья Алексеевна шла осторожно — было очень скользко, снежок запорошил ледяные раскатки.

Алёша побежал ей навстречу:

— Здравствуйте, Наталья Алексеевна!

Наталья Алексеевна остановилась.

— Алёша Бодров, — узнала она. — Ну как ты, выздоровел?

— Давно, — ответил Алёша и оглянулся. — А это мой папа.

Наталья Алексеевна взглянула на высокого человека в военной шинели и прижала к себе Алёшу.

— Здравствуйте! — сказал папа.

Наталья Алексеевна ещё крепче прижала к себе мальчика и тихо ответила:

— Здравствуйте, товарищ…

Папа протянул ей руку и сказал:

— Сергей Бодров.

— Господи! — воскликнула Наталья Алексеевна. — Как же это вы? Вы отец мальчика? Простите, я думала… — И она протянула папе обе руки в дырявых варежках. — Простите, простите, — повторяла она, — я думала, что вы, как говорят мальчики, «новый папа».

— У Толи Калабушкина новый, — сказал Алёша.

Он совсем не понимал, почему она сначала испугалась папы.

А Наталья Алексеевна всё повторяла:

— Я очень за вас рада, простите меня.

— Мы вас проводим, — сказал папа и взял Наталью Алексеевну под руку.

Она стала отказываться:

— Да не стоит, я доберусь, мне здесь недалеко.

— Обязательно проводим, — сказал папа, и они пошли все вместе.

Папа делал большой шаг, а Наталья Алексеевна два-три маленьких. По дороге она говорила про школу и про то, что скоро вот кончатся каникулы — осталось два дня. У большого дома она остановилась и стала прощаться.

— Спасибо, — сказала Наталья Алексеевна, — проводили старуху.

И Алёша вдруг увидел, что она и правда совсем старенькая, как чья-нибудь бабушка.

— Ну наконец-то! — сказала мама, открывая им дверь. — Тебе, Серёжа, письмо, — и протянула папе конверт.

— Ну что ж, — сказал папа, прочитав письмо. — Как говорили, так и выходит: Алёшка с понедельника в школу, а я на завод.

С новогодней ёлки осыпались сухие иголочки. Макар и Алёша сняли с неё флажки, звезду и сюрприз Гуркина — синий картонный почтовый ящик. В нём были письма с пожеланиями, но их уже давно прочли. Миша вынес ёлку во двор и стал рубить её на растопку.

— Ну, пацаны, — сказал он, — отгуляли, завтра в школу. Небось не хочется?

Макар молчал, Алёша сознался, что ему не хочется.

— Я бы ещё сто дней отгулял, — сказал он.

— Зимой сто да летом сто, этак, брат, дураком останешься, — усмехнулся Миша.

— Почему — дураком?

— Почему? — Миша засмеялся. — Потому, что усы у тебя вырастут, а в голове будет пусто. Гляди, у нашего Макара усики пробиваются!

— У самого у тебя пробиваются! — огрызнулся Макар и пошёл с охапкой веток домой.

Во двор он больше не вернулся.

Миша переколол сухой тонкий ствол на щепочки, Алёша помог собрать их в плетёнку.

— Мой папа тоже завтра на работу.

— Далеко ему ездить, — сказал Миша, — рано вставать придётся. Зато летом хорошо за городом: воздух, лес, речка. Кончу, Алёшка, учиться, буду проситься к ним на завод.

— Ты тоже будешь лётчиком?

— Почему — лётчиком? Механиком. Твой-то отец механик. Механик — это, брат, большое дело, умная голова, золотые руки.

Алёша подумал, что Миша ошибается:

— Папа, он летать умеет. Он на войне летал.

— Какой же механик не полетит? Хороший механик и летать должен.

Оказывается, папа всё может, и Алёша перестал спорить.

Вечером, когда Алёша ложился спать, он всё-таки посмотрел на себя в зеркало. Вдруг у него пробиваются усики?

— Ты чего это гримасничаешь? — спросила мама. — Ложись спать. У тебя всегда на ночь начинается баловство, — и погасила свет.

Дни пошли своим чередом…

Если долго не ходишь в школу, на первых уроках бывает страшновато. Кажется, ничего, ничего не знаешь, будто совсем не учился, и волнуешься, вдруг тебя вызовут, спросят.

— Вы, наверное, всё перезабыли? — сказала Наталья Алексеевна, когда в классе утихло.

На партах перед учениками лежали чистые тетради, в которых ещё не было ни клякс, ни ошибок. Но уже на втором уроке в тетрадях появились и кляксы и ошибки. А после большой перемены все чувствовали себя так же привычно, как и до каникул. Мешало урокам только одно — ученики отвыкли сидеть на месте. Они вертелись и даже толкались. А Толик Калабушкин задремал. Алёша толкнул его, но Толик не проснулся.

— Не спи, — зашептал ему Алёша. — Не спи!

Но это не помогало.

— Бодров! — позвала Наталья Алексеевна. — Может, ты пойдёшь к доске?

— Сейчас, — ответил Алёша и свистнул. Свистнул громко, над самым ухом Калабушкина, и сам не понял, как это случилось. Толик открыл глаза.

Наталья Алексеевна не видела, что Калабушкин спал, и очень рассердилась:

— Ты где находишься? Садись, спрашивать тебя не буду.

Алёша обиделся и сел. К доске уже шёл другой ученик. Алёша не успел записать за ним пример, и ему стало ещё обиднее.

— Придётся с тобой позаниматься дополнительно, — сказала Наталья Алексеевна, заглянув в его тетрадь. — Ты разболтался основательно.

Вот какой получился нескладный первый школьный день у Алёши Бодрова.

— Много уроков? — спросила мама, когда Алёша пришёл вечером со двора.

— Сейчас буду делать.

Раньше Алёша всегда делал уроки за папиным столом. Но сегодня мама сняла скатерть с большого стола, который стоит посредине комнаты.

— Садись здесь, — сказала она и опустила пониже лампу.

На новом месте уроки почему-то не делались. Он сидел и вздыхал, пока не пришёл папа.