Архимед Вовки Грушина

На топчане по другую сторону двери лежал худощавый человек с очень длинным носом. Приподнявшись на локте, он щурил на ребят, как видно, близорукие глаза и улыбался тонкими бесцветными губами.

— Какой вопрос? — спросил Слава, не переставая жевать.

— Вот вы желаете воевать с немцами, защищать родину. Что ж! Стремление похвальное. Но представьте себе, что все лица вашего возраста побросают школы и отправятся на фронт. Представьте себе, что война продлится года три-четыре. Сколько разведется тогда в стране безграмотных недорослей, из которых нельзя будет сделать ни инженеров, ни ученых, ни хороших командиров! Вы подумали об этом?

— Ого! Вот заковыка, так заковыка! — сказал Очередько. — Зараз побачим, шо они кажут.

Бойцы опять засмеялись и уселись поудобней на нарах, поглядывая на ребят. Те молчали, озадаченные, поставив котелки на колени, устремив глаза в пространство.

— Ну! Валяйте, начинайте диспут, — сказал кто-то.

— Очень просто! — вдруг ответил Миша. — Этого вовсе не может быть.

— То есть чего не может быть?

— Чтоб все ребята ушли на фронт.

— Почему же? Все ребята ненавидят немцев. Вы вот убежали.

— Мы убежали, а все не убегут. У одних ребят такой характер, что они хотят учиться, а у нас такой характер, что мы хотим воевать.

— Значит, по-вашему, у кого какой характер, кто чего хочет, так и делает?

— Ну да.

Их собеседник повернулся и лег головой на противогаз, подложив под затылок ладони.

— Странно! — сказал он задумчиво, глядя на потолок. — А вот у меня, например, такой характер, что я совсем не чувствую призвания к военной жизни. Что вы на это скажете?

Ребята молчали. Им стало как-то неловко за человека, который сам про себя говорит такие вещи. Это было все равно, как если б он сказал: «А я вот, братцы, трус».

— Н-не знаю… Конечно, всякие бывают характеры, — уклончиво ответил Слава.

— Да. Никакого призвания. Я с детства только и мечтал о том, чтобы стать изобретателем. Перед войной работал на заводе, учился в заочном институте, думал сделаться инженером. — Он вдруг повернулся к ребятам и снова приподнялся на локте. — Вы знаете, чем я хотел заниматься? Слышали что-нибудь о передаче энергии на расстояние?

— Знаем. По радио, — сказал Слава.

— Совершенно верно. И вот представьте себе: есть у вас велосипед, а на нем — маленький приемник и электромоторчик. Сели вы на велосипед, повернули рычажок и едете хоть до самой Москвы без всякого горючего, без всяких проводов. Неплохо? Да? Ну, а теперь пришла война, и я вот не изобретаю таких велосипедов, а служу в армии, и неплохо, говорят, служу. Что вы на это скажете?

Ребята не ответили. Они молча рассматривали этого странного человека. Его остриженная под машинку голова с длинным носом и тонкой шеей, торчавшей из расстегнутого ворота гимнастерки, походила на голову птицы. Совсем не шла к нему военная форма.

— Колы б мы не воювалы, немец от таким пацанам жизни бы не дал, — заметил Очередько.

Изобретатель повернулся лицом к стене и зевнул.

— По-моему, ребята, если уж началась война, если на твою родину нападают, ты уж должен делать не то, что тебе хочется, а то, что нужно делать. Ну, кончим нашу дискуссию, а то и поспать не удастся.

Красноармейцы улеглись и затихли. Легли и ребята, накрывшись чьей-то плащ-палаткой. Где-то продолжали раздаваться выстрелы. Откуда-то, вероятно из соседней землянки, то и дело доносился писк телефонного зуммера и монотонный голос:

— Калуга слушает. Чего? Даю Луну. Алло! Марс! Алло, Марс! Калуга говорит. Двести десятый у себя? Дайте его.

— Слава! Слав! — прошептал Миша.

— Что?

— Слава, вот бы нам такой велосипедик! Правда?

— Ага. А еще лучше — лодку моторную.

Ребята повернулись друг к другу спиной и больше не говорили, но долго еще не могли заснуть. Впервые Славе ясно представились его мама с бабушкой, растерянные, плачущие, в переполненном темном вагоне, а Мише вспомнилась его мама, одинокая, без папы, который уехал на фронт, и вот теперь без Миши, ее единственного сына.

Миша часто задышал, сдерживая слезы. Слава услышал это и притворился, что спит.

Ребята проснулись потому, что кто-то расталкивал их и покрикивал:

— Эй! Друзья! Подымайсь!

Над ними стоял красноармеец в шинели, с винтовкой.

— Лейтенант приказал вам одеться и быть наготове. Никуда без приказания не выходить. Вот. Завтракайте.

Он поставил на нары котелки, положил хлеб и вышел.

Мальчики сели, моргая заспанными глазами. Только через некоторое время они проснулись окончательно и вспомнили, где находятся.

Землянка была почти пуста. Лишь незнакомый боец, которого мальчики ночью не видели, спал, не сняв шинели, не расстегнув ремня с подсумком. Тяжелый, почти непрерывный гул шел, казалось, откуда-то из-под земли. Доски на нарах вздрагивали. Временами за дверью слышались торопливые шаги, редкие, отрывистые голоса.

Мальчикам стало тревожно и вместе с тем весело. Натягивая еще не просохший бушлатик, Слава проговорил:

— Что-то там, наверху, делается особенное. Да, Мишка?

— Знаешь чего делается, Слава? Наверное, бой идет.

Они оделись и сели рядом, один с мешочком за спиной, другой с портфелем в руках. Голоса и шаги в проходе затихли. Только голос телефониста, быстрый, напряженный, четкий, продолжал доноситься в землянку:

— Марс! Марс! Алло, Марс! Дайте сто четырнадцать! Калуга слушает! Есть, товарищ лейтенант. Марс! Алло, Марс!

Слава спрыгнул на пол, чуть приоткрыл дверь, прислушался и снова закрыл ее.

— Никого нет, — сказал он.

Миша пристально посмотрел на него.

— Слава… Как ты думаешь, зачем нам велели одеться и быть наготове?

— Откуда я знаю, зачем!

— Слава! А вдруг нам задание хотят дать?

— Какое еще задание?

— Ну… ну, донесение какое-нибудь отнести.

— Держи карман! Так и дадут донесение незнакомому человеку!

Они замолчали. Томительно ползли минуты, десятки минут, а за ребятами никто не приходил. Гул снаружи усилился. Иногда землянка содрогалась так, что лампочка, висевшая под потолком, начинала покачиваться. Спавший красноармеец вдруг сел на нарах, прислушался и вышел за дверь, даже не взглянув на ребят.

Приподнятое настроение у мальчиков прошло. Им стало тоскливо и немного страшно. Что делается там, наверху? Почему все так возбуждены? Почему никто не обращает на них внимания, как будто все забыли о них?

И тут ребята заметили, что телефонист тревожно, громко уже несколько минут повторяет один и тот же призыв:

— Марс! Алло, Марс! Марс! Марс!.. Марс!!. Алло! Марс!..

Наступила пауза. Потом негромко прозвучали слова:

— Марс не отвечает, товарищ лейтенант. Да… Похоже, что перебита, товарищ лейтенант. Есть, товарищ лейтенант!

— Слава! А, Слава! — сказал Миша.

— Чего?

— Слава, что такое «Марс»?

— Планета, конечно.

— Я не про то. Здесь что такое «Марс»?

— Здесь? — Слава подумал. — Название какое-нибудь секретное. Может быть, штаб так называется.

— И он теперь не отвечает?

— Не отвечает.

Ребята придвинулись друг к другу поближе.

— Слава, а вдруг… вдруг оттого, что он не отвечает, все пропало?

Слава угрюмо смотрел на носки своих калош.

— И очень даже может быть, — сказал он медленно.

— И, может быть, немцы ворвутся сюда?

— Может, и ворвутся. Может, нас и перебьют здесь всех через полчаса.

После этого они долго сидели, почти не разговаривая, неподвижные, настороженные, прислушиваясь к голосу телефониста, напрасно стараясь уловить в его отрывочных фразах что-нибудь утешительное.

Так прошло часа два, а может быть, три. И тут новая неожиданность обрушилась на ребят. Электрическая лампочка, горевшая все время не мигая, вдруг погасла, и в землянке наступил кромешный мрак. В первую минуту приятели не двинулись, не шелохнулись. Потом Слава прерывающимся голосом позвал: