Ласточка

Маша усмехнулась.

— Знаешь, — медленно заговорила она, — она и меня в коридоре поймала и шепчет: «Переходи, Маша, ко мне — я тебе втрое платить буду»…

— Маша!.. И неужели ты… — Ваня не договорил, поражённый.

— Нет, Ваня, нет, маленький мой дружок, я не уйду от тебя, — взволнованно зашептала Маша, — привязалась я к тебе, мальчик… — Она задумалась и тихо прибавила, как бы говоря сама с собой: — Спокойнее мне у вас… и город близко, а там тётя моя… ведь одна у меня она от всей родни-то осталась.

Ваня вздохнул с облегчением.

А время бежало и бежало, и казалось, ничто не меняется в мрачном харчевском доме. Все так же ездил хозяин ежедневно на свой завод и возвращался иногда чем-то очень довольный, а иногда туча тучей, и тогда весь дом притихал. Так же читала Адель Львовна французские романы и жаловалась на сердце и на нервы. К Маше она очень привязалась и видела в ней ту «служанку-наперсницу», какие встречались почти во всех французских романах. Маша терпеливо выслушивала жалобы барыни и заботливо ухаживала за ней во время сердечных припадков, которые повторялись всё чаще.

Старые слуги — лакей Тихон, кухарка, судомойка, — встретившие вначале Машу враждебно, как чужое и чуждое в этом доме существо, теперь души в ней не чаяли, — Маша была к ним почтительна и внимательна и часто в своей работе по дому обращалась к ним за советом. Старые люди это любят и ценят.

Ваня рос, мужал и развивался не по возрасту. Учился он хорошо и по-прежнему читал много и жадно. Но если бы ему кто-нибудь сказал, что читает он сейчас совсем иначе, чем раньше, Ваня бы очень удивился, — сам он этого не замечал. А между тем это было именно так. Раньше он «глотал» книги, стараясь скорей-скорей узнать, — что же случилось дальше? Но когда он начинал, увлекаясь и захлебываясь, рассказывать о прочитанном Маше, она часто озадачивала его каким-нибудь неожиданным вопросом.

— Ваня, я не поняла, — а почему же он так сделал?

— «Почему, почему»! А откуда я знаю, — почему?

— Так неужто ж об этом в книжке не написано? Стало быть, глупый человек книжку писал…

Или:

— Вот чудно́-то! А как же она в этот дом попала?

Ваня смущался.

— А я там немного пропустил… Там целых две страницы сплошные… понимаешь, совсем без разговоров… неинтересно!

— Как же неинтересно? — Маша всплёскивала руками. — А я хочу знать, как эта девушка в тот дом попала. И слушать дальше не стану, — прочитай мне те две страницы!

И мало-помалу Ваня приучился читать медленнее, внимательнее, вдумываясь во все подробности прочитанного.

Маша имела два выходных дня в месяц, через воскресенье. Она уходила со двора рано утром и возвращалась только к вечеру.

— Маша, а куда ты ходишь по воскресеньям? — спросил Ваня как-то.

— Ты же знаешь, — в город. У меня там тётя, — ответила Маша, не поднимая головы от шитья.

— И ты весь день сидишь у тёти?

— Конечно. Она старенькая, часто хворает, мне её жалко.

— И ты ходишь только в город, Маша?

Маша подняла на него глаза и встретила внимательный, пытливый взгляд.

— Ты что это, — засмеялась она, — уже в сыщики начинаешь готовиться?

— Да нет, я просто так… — пробормотал Ваня.

Но Маша подошла к нему, запустила руки в его волосы и подняла его голову. Ваня смотрел на неё совсем растерянно.

— Что случилось, мальчик? О чём ты? — спросила она ласково.

— А ты… скажешь мне правду?..

— Скажу. О чём ты?

— Маша! Мне всегда очень скучно без тебя… И я всегда жду у окна, когда ты придёшь… И вот я заметил… Ведь дорога из города идёт слева, а ты каждый раз — каждый раз! — приходишь справа… Значит, не из города?

— Ну, сыщик, он сыщик и есть! — снова засмеялась Маша. — Верно, справа прихожу. Потому что из города всегда иду на завод, а потом уж домой.

— А зачем тебе на завод?

— На заводе, в старом бараке, тётин крестничек живёт, рабочий. Тётя ему каждый раз гостинец посылает. А мне три версты крюку сделать не трудно.

— А-а… — разочарованно протянул Ваня.

— Эх ты, сыщик! — смеялась Маша. — Слушай, а что же ты теперь читать будешь? Кончились книги-то в том шкафу. Хочешь, я тебе книжек принесу?

— Ты? Откуда?

— А я прошлое воскресенье у тёти свою корзину разобрала. Она у меня неразобранная стояла, как я из Питера приехала. А там три книжки. Маленькие графы оставили, когда уезжали, а я подобрала.

— А интересные?

— А кто же их знает! Мне читать и там было некогда.

— Принеси!

«Хижина дяди Тома»… «Андрей Кожухов»… «Овод»… Когда последняя из этих книжек была прочитана Ваней, подробно рассказана Маше и вместе обсуждена, Маша задумчиво сказала:

— Какие похожие книжки-то!..

— Похожие?.. — удивился Ваня. — Потому что все с приключениями, думаешь?

— Нет. А во всех — про одно.

— Что ты! Совсем про разное!

— Про одно! — упрямо повторила Маша. — Про неправду людскую… Про несправедливость… Да про людей, что правды добиваются… По-моему, похожие, а по-твоему, — как?

Ваня крепко задумался. И он сам не понимал, почему, но чувствовал себя всё более и более чужим в дядином доме.

Ване пошёл уже пятнадцатый год, когда он тяжело заболел корью. В сильном жару, приходя в сознание, он всегда видел около своего изголовья Машу, заботливую, встревоженную. А как-то, очнувшись, он услышал над собой взволнованный голос дяди Кузьмы:

— Как хотите, доктор, а вылечите парня. Денег не пожалею. Поймите, ведь коли помрёт, — мне беда! Родственников больше у меня нет, а помощник в деле вот как нужен! На то Ваньку и растил. Что же, прикажете чужого в дом брать? Этак оберут меня как липку. Ваньку мне вылечите, в долгу не останусь…

Иногда днём, когда Маша бывала занята внизу, около Вани сидела Адель Львовна с книгой. Ваня открывал глаза, глядел на неё минуту и снова впадал в забытьё. А потом, вновь придя в себя, видел вместо тётки Машу с шитьём или с вязаньем в руках.

— Маша… — шептал он радостно. — Это ты тут?

— Я, мой мальчик! Лежи, лежи спокойно, доктор не велел говорить с тобой.

— А ты не уходи…

Выздоровление шло медленно. Жар уже спадал, и сознание полностью вернулось к Ване. Но был он ещё очень слаб.

Однажды он проснулся ночью и открыл глаза. Маша сидела в кресле у стола и читала. Перед ней горела свеча, загороженная от его кровати ширмой, и бросала яркий свет на Машино лицо. Ваня в первый раз увидел её читающей и стал с любопытством наблюдать за ней. Было ясно, что книга интересная, — глаза Маши быстро скользили по строчкам, она то слегка улыбалась, то удивлённо приподнимала брови, то становилась серьёзной. Ваня снова закрыл глаза, но ему не спалось. Должно быть, опять начинался жар, — его лихорадило, кружилась голова, а мысли бежали в голове стремительно, обгоняя одна другую, и он никак не мог поймать какую-то одну, какую-то главную, очень важную…

Он услышал, как Маша перевернула страницу и зашевелилась в кресле, видимо удобнее усаживаясь. Ваня открыл глаза. Да, Маша пересела. Она уже не держала книгу на коленях, а поставила её перед собой на столе, продолжая читать с увлечением. Свечка освещала теперь не только лицо Маши, но и обложку книги в твёрдом красном переплёте. Да это же… это же та самая книга, которую днём читала у него Адель Львовна и оставила на столе! Французский роман!..

Ваня чуть не вскрикнул и снова зажмурился. Нет, это, верно, сон… или снова бред… не может же этого быть! Но когда он вновь открыл глаза, Маша всё так же, с явным интересом, быстро читала французскую книгу!

Мысли каким-то буйным вихрем понеслись в голове. Да, да, вот этого он только что и не мог поймать… Он же всё время думал о Маше… Да, да, он же давно догадывается: у Маши есть тайна от него… И вот новая загадка! «Маша, Маша, кто же ты? Ты же мне стала как мать… такая близкая, такая дорогая… никого же у меня нет, кроме тебя, а ты… зачем же ты таишься от меня?! Почему, как я ни просил, ты никогда не возьмёшь меня с собой в город, к твоей тёте? Почему ты иногда из города приходишь весёлая, а иногда такая, будто там что случилось? Неправда, не тётя у тебя там, кто-то другой… И неправда, будто ты «чуть-чуть» грамотная! Теперь я понимаю: это ты нарочно со мной уроки готовила! Чтобы я учился! Говоришь, что плохо пишешь, уроки готовишь со мной только устные. Неправда! Я один раз случайно увидел… дверь была неплотно закрыта… ты быстро писала что-то в своей каморке. Я ничего не сказал тебе… и ни разу не сказал, что догадываюсь: ты что-то скрываешь от меня… Почему? Почему я молчу? А-а, знаю почему! Боюсь, ты снова скажешь, — «сыщик»! Нет, Маша, я тогда был глупый, маленький… Я больше не хочу быть сыщиком! И… и не тебя же, Маша, я стал бы выслеживать. Маша, Маша, неужели, ты думаешь, что я мог бы тебя выдать?»