Вот моя деревня

— Зачем он-то здесь у тебя, бабушка?

А она отвечает:

— Жениться он, голубчик, надумал, а невесту вести некуда, не обзавелся еще, вот в квартиранты ко мне и напросился, пусть живут.

Я говорю:

— Ах вот ты как, бабушка, значит, и вашим, и нашим!..

— И вашим, сударь, и нашим, — отвечает бабушка.

Вот он, думаю, какую старушку нашел одинокую, вот куда Люба-то из Равенки переберется!

А бабушка рада, что не одна в доме будет, знай себе твердит:

— Я и вашим, сударь, и нашим, и всем.

Нарвал я пучок морковки, вышел с огорода прямо на берег, чтобы ополоснуть морковь-то, а с футбольного поля крики несутся. И Лена Скворцова где-то там сидит, Куканову улыбается.

Сел я в траву перед своей деревней Равенкой и, значит, это… заревел.

Ах ты, косить как взялись

Ах ты, косить как взялись, я проснулся только, а кильковские трактористы уже почти весь луг располосовали! Стрекот стоит за рекой, воронье летает, а солнце вон как жарит, может, завтра будут стога метать. Выйдут все, у кого вилы из рук не валятся, весело будет, нас хоть и не позовут, а мы тоже пойдем. Будем квас пить из большой бадьи, со стогов будем в сено прыгать, а в обед, может, лектора привезут, про международную политику читать.

Только что-то гложет меня, подраться с кем-нибудь хочется, уж так гложет. Куда, думаю, девать себя, глаза куда прислонить. На амбулаторию глянешь — там Люба, за реку — там Кильково, направо — там пастух дядя Леша, а налево поглядишь, то совсем плохо — там дорога, по ней городские пионеры два дня назад уехали, а память свою оставили, особенно Лена Скворцова, как она морковку ела и рукой мне махала, мол, прощай.

Федяра свистит за изгородью, меня к себе манит, Санька с Ванькой, слышно, как перед домом с моей собачкой играют, а я в огороде сижу, зарылся в горох, стручки глодаю, а меня гложет тоска. И понял я, что мне ехать надо — Митю искать.

Коля таратайку смастерил

Коля таратайку смастерил взамен тех носилок, теперь издали слышно, как он Вовку везет. Скрипит колесо, задевает раму на каждом обороте, а ничего таратайка, неплохая, Вовка доволен, только бабка Тарариха на Колю ругается:

— Колька-а, не ехай так шибко, не ехай, убьешь ребенка! Вот погоди, скажу матери-то!..

И Вовку прилащивает:

— Поди сюды, желанный, разучат эти атаманы тебя ногами-то ходить.

А Коле того и надо, подкатил он таратайку к бабке, ходи, Вовка, ногами, пасись возле бабки! А мы пустых бутылок дома взяли и пошли в магазин.

Пришли к магазину, а на нем три замка навешено. Николай Сизиков, который ближе всех живет к магазину, кричит нам:

— Не ждите, эй, равенские! Она картошку окучивает!..

Видишь, нашла время картошку окучивать. А тут и автобус уже по кильковской дороге трясется, расписание выдерживает, это хорошо, что он выдерживает расписание, а как же с деньгами быть?

Встал автобус, дверца нараспашку, дядя Коля пошел в сельсовет напиться воды. Хоть бы, думаю, кильковские нас не заметили.

Я кричу:

— Ты не говори, Сизиков!..

— Чего не говорить?

— Ты не говори, что мы в Красную Гору поехали!

— Мое дело маленькое, — отвечает Сизиков, — чего это мне говорить.

Влезли мы в автобус, уселись все на заднее сиденье. А чего уж, рисковать, так рисковать.

В автобусе народу немного: почтальонка веселая, две студентки, зоотехник в пиджаке и три тетки.

У почтальонки место свое, переднее боковое, она тут как хозяйка, в автобусе.

— Что, — говорит, — женки, в город?

— Да, — отвечают тетки, — кой-чего надо закупить…

Пришел дядя Коля.

— Ну, все сели? — спрашивает.

Почтальонка говорит:

— Я здесь, значит все, ха-ха-ха-ха-ха!

Вдруг он нас заметил. А мы притихшие сидим, в диван так и вдавились.

— А эт-то еще куда? — спрашивает дядя Коля. — Обратно в крапиву захотели?

А я-то знаю, что бояться особо нечего, по этой канаве крапива не растет.

— Нет, дядя Коля, — говорю, — нам в Красную Гору надо! Мы заплатим!

— А ну обилечивайтесь!

— А у нас бутылки!

Дядя Коля как увидел наши бутылки, так и загоготал:

— Ну что ты, — говорит, — будешь с этой публикой делать!

— Мы сдадим в Красной Горе, — кричу, — дядя Коля, наша-то продавщица картошку окучивает, кто ж ее знал!

Почтальонка говорит:

— Николай, что-то у тебя задний диван сильно колотится, пыль только подымает, пусть они на нем посидят, ха-ха-ха-ха-ха!

— Ну сидите, — говорит дядя Коля. — Только не баловать.

Заерзали мы на сидении от радости, затискали друг друга!

Зачем мы будем баловать, мы и так посидим.

Тронулся автобус

Тронулся автобус — что тут началось! Стекла в рамах задребезжали, диваны незанятые запрыгали, пыль повалила — студентки носы отвернули, через платочки дышат — ба-атюшки! Зато едем, не пешком идем.

Эх, хорошо в автобусе ехать, впереди мотор гудит, колеса внизу крутятся, дымом сладким ноздри щекотит, а мне и тряска нравится, и ветер в окно — сразу видно, что едем, не пешком идем!

Долго ехали, все пылью обволоклись.

В окошке места незнакомые проплывают: то ельничек, то березничек, то поле овсяное, то люпин. Эх, ельнички, да и березнички, а не ходите вы по улице, бездельнички… И косят везде, косят траву, где косилками, где вручную.

А деревни все чужие, непонятные, ух как много на пути деревень! И возле каждой дядя Коля остановится, тут бабу посадит, там мужика возьмет. Одних почтальонок уже трех набрал, не считая нашей, они все одинаковые: сумка через плечо и молоко на продажу в четвертях. Наша почтальонка молока не везет, нету у нее коровы. Зато она самая веселая, кто ни войдет, всякого заденет.

— Ну, что, андреевские, и у вас нету дождя?

— Какой дождь, земля, как зола, вон дорогу всю в порошок перетерло.

— Зато сено высушите, ха-ха-ха-ха-ха!

В деревне Марьинской влезли в автобус два парня, рубахи на них расстегнуты, кепки на затылках, друг друга поддерживают.

Повалились они на сиденье впереди нас, один и спрашивает:

— Пассажиры, у вас в бутылках чего?

Я говорю:

— А ничего.

Вдруг смотрю, из Федярииой бутылки вылезает какое-то насекомое, посидело на горлышке и полетело. Впереди нас люди руками замахали. Почтальонка говорит:

— Ой, Николай, да у тебя никак тут пчела!

— Да не одна, — кричат тетки, — ай, ай!..

Тут почтальонка закричала:

— Тормози, Николай, тормози, их тут целый рой!

Студентки завизжали, почтальонки закричали, парни кепками размахивают.

— Спасайся кто может!..

Дядя Коля на обочину автобус отвел, выпрыгнул на дорогу, спецовку на голову натянул и кричит:

— Эй, кто пчел везет, признавайся!

А в автобусе все повскакали с мест, к выходу проталкиваются. Студентка одна даже плачет, а почтальонка наша на улице визжит.

— Это кто же у меня тут хулиганничает? — спрашивает дядя Коля. — Я их бесплатно, как говорится, обслуживаю, а они мне рейс решили сорвать?..

А у нас тоже пострадавшие имеются: Саньку пчела ужалила, Ваньку пчела ужалила, я на них указываю.

— Нет, — кричу, — дядя Коля, нет!

— А как же это пчелы в салоне появились? Сами от себя завелись?

Ну, думаю, Федяра, разбирайся теперь сам, вишь чего нахулиганил, ведь ехали, как культурные люди, так нет!

А дядя Коля говорит:

— Та-ак, сейчас мы с вами тут разберемся. Граждане пассажиры, подходи.

Все и так уже нас окружили, просить не надо. Студентка заплаканная за щеку держится, марьинский парень шею потирает, почтальонки на нас как на хулиганов глядят.

— А не надо было и сажать их!

Марьинский говорит:

— Кто такие, как фамилия, пять суток губы!

— Погоди, погоди, — говорит дядя Коля, — этот факт как можно понимать? Как нападение на водителя в период рейса!.. Влекущее за собой простой техники… Срыв графика… А, не так, что ли? Вот как можно понимать!..