Битвы по средам

— С тобой всё в порядке? — встревоженно спросила она.

— Да. А что?

— Мне послышалось, ты сам с собой разговариваешь.

— Я репетирую… выступление, — ответил я и, в сущности, даже не соврал.

— Ладно, репетируй. Не буду мешать, — сказала мама и ушла.

Я ещё немного поработал над «чумой», так как она годится на все случаи жизни.

Потом в дверь постучал отец. Наверно, в телевизоре случилась рекламная пауза.

— Холлинг, твой голос даже из подвала слышен, — сказал он. — Что, собственно, происходит?

— Шекспира разучиваю.

— На кой он тебе сдался?

— Для миссис Бейкер.

— Для миссис Бейкер? — Отец удивился.

— Угу.

— Тогда зубри дальше. — И отец ушёл обратно к телевизору.

Я снова обратился к жабам и прочей нечисти и репетировал, пока в дверь не постучала сестра.

— Холлинг!

— Что?

— Заткнись, а?

— Пусть тело волдырями вам ветер юго-западный покроет! — провозгласил я.

Сестра распахнула дверь.

— Что ты вякнул?

Пред лицом шестнадцатилетней сестры, которая того и гляди запулит в тебя чем-нибудь тяжёлым, Шекспир бессилен.

— Уже молчу, — поспешно сказал я.

— И не вздумай снова орать, — предупредила сестра. — Рубашку бы надел, что ли. Супермен выискался.

Она захлопнула дверь.

Я решил, что репетицию пора сворачивать.

Утром я отправился в школу намного раньше обычного: там ведь тоже можно порепетировать, пока одноклассники не подтянутся. На третьем этаже, посреди широкого коридора перед нашим классом, я застал такую картину: мистер Вендлери одной рукой придерживал стремянку, а другой подавал стоявшему на ней мистеру Гвареччи мышеловки, вернее крысоловки с пружинами. Я видел только ноги директора, поскольку он вынул одну потолочную плиту и влез в отверстие почти до пояса.

— Давайте последнюю, — скомандовал он завхозу. — Так, хорошо. А теперь сыр.

Мистер Вендлери пошарил в боковом кармане комбинезона и, достав целлофановый пакет с кубиками сыра, протянул вверх. Рука директора опустилась и, забрав пакет, снова скрылась.

— Отодвигаем пружинку, — озвучивал свои действия директор, — кладём кусочек сыра…

И тут раздался щелчок. А потом с неба пала не божья роса, не манна небесная, а — мистер Гвареччи.

— О-о-о! — произнёс он.

Если честно, произнёс он, конечно, не «О-о-о!», а совсем-совсем другое слово. Получилось не так красочно, как у Шекспира, и не так выразительно, как читает Шекспира миссис Бейкер, но вполне внушительно.

Директор приподнял голову. Лицо у него было красное, а пальцы — ещё краснее. Он размахивал и тряс рукой, словно старался стряхнуть её с себя вовсе.

— О-о-о! — произнёс он снова. (Он, конечно, говорил не «О-о-о», ну да вы и сами поняли, верно?)

— А попробуйте «Сгнои тебя чума», — предложил я.

Мистер Гвареччи посмотрел на меня с пола.

— Ты откуда взялся? — спросил он.

— Ещё можно: «Пусть вредная роса падёт на вас». — Я был готов поделиться с ним всем, что выучил.

Мистер Гвареччи снова затряс прищемлёнными пальцами и простонал:

— В такую рань ученикам в школе не место.

— Он видел, что мы ставим крысоловки, — недовольно сказал мистер Вендлери.

— Это тот семиклассник, который выпустил крыс. Он и так всё знает, — отозвался директор.

Завхоз скорчил страшную мину и поднёс палец к губам.

— Ни звука! — велел он мне.

— Пусть ж-ж-жабы-крыс-с-сы заедят меня, если проговорюсь, — пообещал я. И слюной брызнул на «крыс-с-сах» для убедительности.

Мистер Гвареччи посмотрел на меня странным взглядом, а потом медленно встал, собрал упавшие вместе с ним крысоловки и снова полез на лестницу. Я его за такое упорство зауважал. Пальцы-то у него, наверно, сильно болели.

— Иди в класс, Холлинг Вуд, — скомандовал он.

Миссис Бейкер оказалась на месте. Она сидела за столом и глядела на потолок, прислушиваясь к доносившимся сверху звукам: крысы топотали и скреблись прямо у нас над головой. Мы стали слушать вместе. Наконец всё стихло.

— Никому ни слова, мистер Вудвуд, — предупредила учительница.

— Ни слова, — повторил я и прошёл к своей парте.

— Вы дочитали «Бурю»? — спросила она.

— Да.

— Что ж, сегодня днём обсудим. — Он кивнула и взялась за проверку наших сочинений, которые стопкой лежали перед ней на столе. Красные пометки запестрели на белых страницах, как следы бубонной чумы.

Репетировать было решительно негде. Тем не менее я надумал тренироваться потихоньку — чтобы в критической ситуации не забыть ругательства Калибана. И вот, уткнувшись носом в парту, я прошипел: «Водянкой дуй на вас, о дьявольские твари». Я тут, конечно, слукавил, соединил слова из двух разных мест пьесы. Но мне показалось, они будут хорошо сочетаться. Да, звучит неплохо. Я произнёс их снова, представляя Калибана и Сикораксу — не ведьму Сикораксу и её сынка Калибана из «Бури», а наших крыс. Чем не дьявольские твари?

— Водянкой дуй на вас, о дьявольские твари! — шептал я страшным шёпотом.

— Вы хотите что-то сказать? — спросила миссис Бейкер.

Я выпрямился.

— Нет.

— Значит, у вас в парте никто не прячется? И вы ни с кем не разговариваете?

Я замотал головой.

— Кроме нас с вами тут никого нет, мистер Вудвуд, — сказала миссис Бейкер, отложив красную ручку. — Мы в последнее время часто общаемся один на один, верно? Поэтому я и решила, что вы хотите мне что-то сказать. Я ошибаюсь?

— Я не… я ничего…

— Мистер Вудвуд! Что вы сказали?

— Водянкой дуй на вас, о дьявольские твари!

Миссис Бейкер помолчала.

— Так и сказали? — уточнила она.

— Да.

— Забавно. В пьесе такой строки нет, слова взяты из разных мест. Вы, похоже, решили переписать Шекспира?

— Зато ритм получился.

— Ритм, — повторила она задумчиво.

— Ага. Мне нравится.

Миссис Бейкер ещё помолчала, а потом кивнула.

— Мне тоже, — сказала она и снова принялась кропить наши сочинения бубонной чумой.

Вот и весь разговор.

Но я сидел, совершенно потрясённый.

Эти два проклятия она опознала! Выходит, она знает, что в пьесе ругаются?

Значит, она её читала?!

Читала — и мне подсунула? Ничего себе!

Похоже, замыслы у неё даже более коварные, чем я думал…

И всё-таки я попробую вворачивать ругательства Калибана при каждом удобном случае. И стану выбирать слова попроще.

На большой перемене я обнаружил, что мама упаковала мне с собой бутерброд с болонской колбасой, но забыла положить в него майонез. Зато она положила туда жухлую веточку сельдерея, которая валялась в холодильнике ещё с прошлой недели. Но самое ужасное, что печенье оказалось с плесенью. Я в сердцах вспомнил любимое слово Калибана — труха! — и, отбросив еду, вышел на улицу.

Брат Дута Свитека нёсся по футбольному полю, а шестиклашки, завидев его, бросались врассыпную, словно он — ветр юго-западный, что враз покроет им всё тело волдырями!

— Кривляка обезьянья! — прошипел я себе под нос. Так, чтобы брат Дуга Свитека не услышал. — Пёстрый паяц!

В туалете восьмиклассники устроили настоящую дымовую завесу, так что даже запах хлорки не ощущался.

— Как превращу вас в обезьян противных, низколобых! — пробормотал я. Так, чтобы никто не услышал.

На географии мистер Петрелли объявил новую тему: «Река Миссисипи в твоей жизни». Я поднял руку и сказал, что никогда на Миссисипи не бывал и в обозримом будущем туда не собираюсь. Поэтому никакой роли эта река в моей жизни не играет.

— Вудвуд, ты же не пуп земли. Разве всё в жизни сводится к личному опыту? — Учитель пожал плечами.

А чего пожимать плечами, если сам сказал, что тема урока — «Река Миссисипи в твоей жизни»? Разве «твоя» — это не моя? Или моя жизнь — это не моя жизнь? Но спорить с ним бесполезно. В нашей школе, особенно на уроках мистера Петрелли, самый правильный ответ — вовремя заткнуться.