Почтальон, шире шаг!

— Осторожнее! — воскликнула Ира. — Ты же мог ему пальцы прищемить.

— Нос бы ему прищемить, — зло засопел Юра. — Сует куда не следует. — Юра прислушался. — Снова, кажется, идет. Ну, сейчас я ему задам!

Схватив шапку, Юра бросился из кухни.

На шум выглянула Ирина сестра, шестиклассница Наташа.

— Что тут за тарарам?! Читать не даете, — сердито сказала она.

Увидев опечаленные лица девчонок, Наташа сменила гнев на милость. Подсела к младшей сестре, добродушно спросила:

— Ну, что у вас не клеится? Рассказывайте.

Но рассказывать Ире не пришлось. Вновь с грохотом распахнулась дверь, и сияющий Юра ворвался в кухню.

— Нашел! — радостно приплясывая, закричал он. — Ура! Наше-ел!

— Что нашел? Где? — зашумели девчонки. — Да говори ты быстрее, не тяни.

— Выход нашел, — сказал Юра. — Ступайте за мной, покажу.

Ребята гурьбой высыпали в коридор, и Юра замахал руками, как ветряная мельница крыльями.

— Вот здесь, на верхней площадке, можно устроить сцену, а внизу — зрительный зал…

— Сколько ж в твоем зале зрителей поместится? — скептически сказала Наташа. — Человек пять — десять…

— Все поместятся, — горячо поддержала Юру Лида. — А кому места не хватит, сможет из коридора смотреть, из вашего или из третьей квартиры…

— Правильно, — согласилась Ира. — А на кухне можно будет переодеваться и готовиться к выходу. Молодец, Юра, здорово придумал! Что ж, ребята, теперь давайте собирать зрителей.

Еще не было шести, а лестничную площадку первого подъезда уже заполнили зрители. Пришли бабушки и мамы, малыши, которых непогода не пускала в песочницы и на качели, ребята постарше. В дверях, которые вели в первую и третью квартиры, тоже толпились люди. И только верхняя площадка лестницы оставалась свободной. Это была сцена.

На сцене стоял табурет, а на нем — Юрин баян. Весело, на весь подъезд, сверкали черные пуговки, зеленый перламутр отделки. За «кулисами» — на кухне Ириной квартиры — шли последние приготовления. Наташу в самый последний момент захватила придумка «веселых ребят», и она решительно взялась руководить концертом. Сейчас она объясняла юным артистам, как нужно держаться на сцене.

— Главное — не волнуйтесь, — говорила она. — Здесь же все свои. Вас все знают, и вы всех знаете. Улыбайтесь побольше. Да глядите, когда будете выступать, не поворачивайтесь к «залу» спиной. Юра! Ты снова не слушаешь! Выйдешь и будешь стоять, как чучело гороховое!

— Еще чего! — обиделся Юра. — Я играть буду.

Однако он притих и отошел в угол; Юре уже не раз приходилось играть на пионерских сборах, но сегодня и он волновался. Больно уж необычными были и место концерта, и зрители. Сфальшивишь, собьешься, как бы и впрямь не засмеяли…

Между тем, зрители уже начали нетерпеливо шуметь. Шум этот вызвал Вовка Гузак. Неожиданно для всех он выскочил на верхнюю площадку, рванул, баян и, закатив глаза, козлиным голосом проблеял:

Правда, Вовина мама тут же стащила самозванного «артиста» вниз, наградив его шлепком, но все весело загалдели:

— Пора, ребята! Начинайте! Сколько можно ждать!

Тишина в «зале» установилась лишь тогда, когда на площадку вышла Наташа и звонким голосом сказала:

— Начинаем концерт самодеятельности «веселых ребят». Первым номером нашей программы… — Наташа оглянулась на приоткрытую дверь, в которой, покусывая от волнения губы, стояла ее младшая сестра в цветном сарафане. — Ира исполнит белорусский народный танец «Казачок». Аккомпанирует на баяне Юра Борисов.

Под шумные аплодисменты Юра вышел на «сцену», сел, развернул меха баяна. И в то же мгновение из двери, словно птица, вылетела и помчалась по кругу, весело притопывая каблучками, Ира.

Играл Юра, склонив к плечу голову и высунув от усердия кончик языка, и знакомая всем с детства мелодия выплескивалась на улицу, зазывая все новых и новых зрителей. Кружилась, притопывала каблучками Ира, и красные пятна горели на ее щеках: хорошо! А мама, Наташа, да и все, кто собрался в подъезде, смотрели на нее и не могли узнать. Артистка…

Хлопали им долго и дружно, не жалея ладоней. Даже Вовка Гузак. А Наташа уже объявляла следующий номер.

Следующей была Лида. Уж как она волновалась, рассказать трудно. А вышла, дождалась, пока Юра проиграет вступление, обронила негромко в лестничный пролет: «Слушай, товарищ, гроза надвигается…» — и все волнение как рукой сняло. Голос окреп, взлетел высоко-высоко, туман перед глазами рассеялся, и она увидела папу, облокотившегося на перила, маму, выглядывавшую из-за его плеча. Папа ободряюще улыбнулся Лиде: молодец! — и девочка чуть приметно улыбнулась ему в ответ.

Лида спела «Картошку», «Подмосковные вечера», а зрители все не отпускали ее со сцены. Аплодировали ей не меньше, чем Ире, а может, даже немножко больше. Потому что народу в подъезде уже набилось — яблоку негде упасть.

Потом Зина читала стихи о Советской Армии. И хоть Зина часто сбивалась и растягивала слова, все-таки ей удалось прочитать стихотворение до самого конца.

Не успела Зина скрыться за «кулисами», как на кухню ворвался Вовка Гузак.

— Ира, Лида! — закричал он. — Я тоже могу выступить. Дайте я «Юного барабанщика» прочту. Я его на память знаю. У меня и барабан есть…

Но Юра еще не забыл, как Вовка дразнил их «артистами погорелого театра», и решительно вытолкал его за дверь.

— Иди, иди, без тебя обойдемся.

За Вову заступилась Наташа.

— Погоди, Юра, так не годится. Коль уж Вова к нам пришел, не надо его прогонять. Беги за своим барабаном.

Долго продолжался концерт. Ребята пели, плясали, рассказывали стихотворения, показывали гимнастические упражнения. А в заключение на лестничной площадке появились Колобок и Буратино. В маске Колобка был Юра, в маске Буратино — Вова. Они весело раскланялись перед зрителями и развернули большой лист бумаги. На нем огромными синими буквами (Лидина работа!) было написано:

Конечно, досадно, что Лида впопыхах написала слово «просьба» с ошибкой и в конце поставила не восклицательный, а вопросительный знак! Но ведь дело не в этом, не правда ли?..

Награды Андрейкиного отца

Обычно Андрейкин папа своих наград не носил. Только в самые большие праздники прикалывал к пиджаку планку с тремя колодочками. Две одинаковые — медали «За отвагу», а третья — «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» Такая есть у всех, кто воевал с фашистами.

Как-то вечером, как раз накануне Первого мая, когда Андрейка уже лежал в постели, он, сам того не желая, подслушал разговор мамы с папой.

Оба были на кухне. Мама мыла посуду, папа перетирал и убирал в буфет.

— Ты, Микола, словно стыдишься своих наград, — говорила мама. — Только в праздники и надеваешь эти планки. А вон Алексей Васильевич каждый день свою «Славу» носит. Ему даже место в очередях уступают.

— Я ведь рассказывал тебе, когда и за что их получил, — негромко ответил папа. — Воевал, как все, никаких геройских подвигов не совершил. А какой я храбрец, ты сама знаешь…

Тут папа закрыл кухонную дверь, и Андрейка больше ничего не услышал.

Мальчик долго ворочался в постели, никак не мог уснуть. Все думал о том, почему папа и впрямь не носит свои медали. Может, он их вовсе не заслужил?

Как ни старался Андрейка, представить своего папу солдатом он никак не мог. Солдаты все стройные, подтянутые, молодые. А папа… Папа невысокий, плотный, с круглым, как мяч, животом, который выпячивается из-под подтяжек. И лысый.