Мы с Серёжкой близнецы

А Серёжка говорит:

— У меня чего-то животу тяжело. Я, мам, наверное, объелся.

— А что ты ел?

— Я-то? Я всё ел. Что у них было, всё я и съел. И салат, и пирог, и торт, и конфеты. Тётя Зина всё накладывает и накладывает. А я всё ем да ем. Вот и объелся из вежливости.

Серёжка и Тыкалка

Маму вызывают в школу. Ну что всё-таки мы за люди! Всего осталось доучиться один месяц, и послезавтра Первое мая. А у нас опять такие дела! Пришли мы сегодня на пение. Кто подальше сидит — разговаривает, книжку читает. Мы с Галей, например, играем в бумажные куклы. А Серёжка с Бубновым — на первой скамейке. Им некуда деться: поют. Ноты отвечают. И вдруг Тыкалка подходит к Бубнову:

— Ты почему не в форме?

А у Бубнова, правда, Серёжкина куртка надета. Потому что его мама форму выстирала.

— Мне Мария Тимофеевна разрешила, — говорит Бубнов.

— А я тоже хочу знать, почему ты не в форме.

— Мама форму выстирала. Сохнет форма.

Тыкалка поморщилась и заявляет:

— Что-то очень долго сохнет она. Могла бы и поторопиться твоя мама.

А Бубнов только первый день без формы пришёл. И ему, конечно, обидно. Зачем она про его маму так: могла бы и поторопиться…

Всегда она такая, Тыкалка! Бубнов сел и заплакал. Галя сама чуть не плачет, и я тоже. А ребята поют. Не все, конечно. Некоторые. Но тут наш Серёжка поднимает руку.

— Тебе что нужно?

— Тамара Ивановна, у вас дети есть?

— Не понимаю. Какое это имеет отношение к уроку? Садись.

А Серёжка не садится.

— Нету у вас детей. Я знаю.

— Я сказала: садись. Не мешай мне работать.

А Серёжка весь красный стоит. Он уж теперь не сядет. Это уж известно. Он такой, наш Серёжка!

— Я и не мешаю. Вы работаете, а Бубнова мать разве не работает? И ещё форму ночью стирала. Не могла она поторопиться. Зачем вы неправильно говорите?

Тыкалка как вскинется:

— Комаров, выйди из класса!

Она, оказывается, знает нашу фамилию! А чего же она раньше не говорила? Теперь-то прямо кричит:

— Комаров, я сказала: выйди из класса!

— И выйду. А вы даже не знаете, сколько времени форма сохнет.

— Комаров, иди сию минуту к директору.

— И пойду. А за чего вы Бубнова мать обижаете?

Все ребята перестали разговаривать и слушают, Вова Иванов первый говорит:

— Во Комаров даёт! Правильно, чего она. Не реви, Бубнов.

Галя мне шепчет:

— Молодец Серёжка!

А Мишка Кузнецов:

— Вот выключат их из школы — будут знать.

А сам-то весь урок бумажками стрелялся. Ушёл наш Серёжка за дверь. И Бубнов с ним. Тыкалка спрашивает:

— Ты, Бубнов, куда?

— Умыться.

— Я тебе не разрешаю.

А он всё равно ушёл. Но только к директору они не попали, потому что встретили Марию Тимофеевну. Она сказала: я сама с вами разберусь. Пришлось, конечно, ей всё рассказать. И как раз звонок. И вылетает Тыкалка. А мы все — за ней.

— Сейчас, — говорит, — вызвать родителей. Это же наглость какая! Если они во втором классе такое позволяют, то в шестом поубивают нас всех.

Нужна она кому — убивать её! А разочек из водяного пистолета — хорошо бы.

Вечером мама пошла в школу. Долго её не было. Мы даже устали в школьном дворе дожидаться. И Бубнов с нами. И Галя. Да ещё Вова Иванов первый пришёл — вся наша октябрятская звёздочка. Вова говорит:

— Смотри-ка, Сашкину мать не вызвала. Потому что стыдно: сама как нехорошо говорила. А Комарова мать сразу вызвала!

— Моя бы мама всё равно не пришла, — говорит Бубнов. — Она не может в школу ходить: расстройство одно. Заплачет, и всё. Она и мне говорит: учись, Сашенька, слушай старших… Как же послушаешь Тыкалку. Мама боится, чтоб я полуграмотный не остался, как она.

— Ты не останешься, — говорит Галя. — Ты очень даже способный. Только ленивый.

— Мама идёт! — говорит Серёжка.

И правда, идёт мама с Марией Тимофеевной. Нас они не видят, мы и пошли тихонько сзади.

— Что же теперь делать? — спрашивает мама.

— Ну, что делать. Я с Тамарой Ивановной поговорю. А вы — с Серёжей. Он должен понять, что так не борются с несправедливостью. Пусть извинится перед Тамарой Ивановной.

Бубнов сразу спрашивает:

— Ты будешь извиняться?

— Нет.

— И я нет.

Тогда Вова предлагает:

— Ребята, а вы перед Марией Тимофеевной извинитесь.

Побежали мы скорей на другую сторону, потом опять на эту, как будто навстречу идём. Серёжка говорит:

— Здравствуйте, Мария Тимофеевна. Извините, пожалуйста, нас, что мы плохо вели на пении.

А Мария Тимофеевна маме:

— Видали хитрецов? Что же ты, Серёжа, передо мной извиняешься?

— Я перед Тык… перед Тамарой Ивановной не буду.

— Почему?

— А чего она Бубнова обидела?

— А ты Тамару Ивановну разве не обидел? Ты как её назвал сейчас?

— Тамара Ивановна.

— Нет, уж ты не хитри.

— Ну, Тыкалка.

— Почему? За что вы её так называете?

Вова Иванов первый говорит:

— А чего она сама нас всех тыкает? Она же знает фамилии. Вот и Комарова знала, и Бубнова Сашку.

А Серёжка говорит:

— Она работает, а Бубнова мама, что ли, не работает? А сама бездельничает…

Мария Тимофеевна посмотрела на маму и вздыхает.

— Вот ты, Серёжа, считаешь, что Тамара Ивановна не работает на уроке. Выходит, и я не работаю, и твоя мама в детском саду баклуши бьёт.

— И неправильно, — говорит Серёжка. — Всюду есть, которые хорошо работают, а есть — плохо.

— А в школе нету. В школе все учителя вас учат, стараются. А ты обижаешь учителя. Вот я сейчас подумала, может, вы и меня как-нибудь так называете?

Мы все как заорём:

— Что вы!

А Серёжка:

— Честное слово, нет!

Мама тогда говорит:

— Обещайте Марии Тимофеевне…

Ну, мы и обещали. Что не будем больше Тамару Ивановну Тыкалкой звать. А Серёжка предлагает:

— Пусть она тогда перед Бубновым извинится.

Мария Тимофеевна даже покраснела.

— Ну, это, — говорит, — дело особое. А ты, Серёжа, действительно извинись перед Тамарой Ивановной. Я тебя прошу.

«Я тебя прошу»! Из-за Марии Тимофеевны он, конечное дело, извинился. А в чём извинился — и сам не знает. Велели — и всё. Только Тамара Ивановна как была Тыкалкой, так и останется, как её ни зови.

Проклятые лампочки

Наш Серёжка после того случая с Тамарой Ивановной прямо стал невозможный. Всё Первое мая ругался и меня ни за что побил. И маме всё время говорит:

— А чего? Подумаешь!

А теперь ещё эти проклятые лампочки. После этих лампочек я тоже стала грубо разговаривать. Потому что если они не понимают, так и пускай. Подумаешь!

Вчера мама зажигает свет на кухне, а лампочка не горит. Хотела из настольной лампы выкрутить — там тоже перегорело.

— Вот, — говорит, — проклятые какие лампочки! Иди, Серёжа, быстренько в магазин. Купи раз навсегда побольше лампочек.

И даёт ему два рубля. А Серёжа в хозяйственный ходить не любит. Потому что там как раз та продавщица, что не хотела ему чайник продавать. Но всё-таки он взял деньги и ушёл. Приходит с лампочками, а мама спрашивает:

— Где сдача?

— Какая сдача?

— Ну, как же, ведь я тебе дала два рубля, а ты принёс всего четыре лампочки.

— Не знаю, — говорит Серёжка. — Мне никакой сдачи не дали.

Тут тётя Надя влезла:

— То-то я и видела, что вы с этим Бубновым сейчас на углу мороженое ели. Приспособили небось мамины денежки.

Папа, как это услышал, сразу стал ботинки надевать. А Серёжка говорит:

— Нам Сашина мама дала тридцать копеек. У неё сегодня получка.

Ну разве тётя Надя может человеку поверить? Она сразу: