Аннемари и капитан

Тогда Атце встал и обнял Вилли за плечи.

Он протянул руку Отто Эльснеру.

— Да, вчера меня там не было, Отто.

Оба долго смотрели друг другу в глаза.

Потом Атце сказал:

— Я сейчас пойду на завод!

Вскоре после этого рабочие завода «Оренштейн и компания» вышли из здания. Мощная волна протеста прокатилась по Берлину:

«Долой фашизм!»

В тот день, когда берлинские рабочие хоронили своих убитых товарищей и несли тридцать три гроба, Атце Мюллер, Вилли и Элли тоже шли в траурной процессии. Дети бросали цветы на катафалки.

Вместе со своим другом, вместе со всей толпой они пели похоронный гимн рабочих:

Отцу пришлось ещё с неделю пролежать в постели. Атце принёс ему с завода большой пакет и цветы от рабочих.

Он отдал фрау Эльснер конверт с деньгами:

— Это для Отто. От товарищей.

Анни строго говорила отцу:

— Ты поднимешься только тогда, когда я тебе разрешу.

— Вот кто стал бы отличным доктором! — с улыбкой сказал Эльснер Атце Мюллеру.

— Может быть, твоя Элли и станет когда-нибудь доктором. Или вот твой парнишка! А мы пока, кроме как сёстрами в рабочей санитарной дружине, никем стать не можем. Зато уж делаем своё дело от всей души!

— Да, Анни, ты это доказала.

Анни рассмеялась:

— Завтра можешь вставать!

— Да, он может вставать, — сказала фрау Эльснер. — Вот и брюки я ему залатала!

Она поставила две искусные заплатки в виде квадратиков на те места, где прошла пуля. Первый раз в жизни она не ругалась за «рваные штаны», хотя это были единственные брюки Отто.

Доктор Хольц вскоре вынужден был переехать в другой район. Его приёмная была всё время пуста, и многие из его коллег тоже не хотели больше иметь с ним ничего общего. Потому что на его двери всё снова и снова появлялась надпись мелом: «Полицейский шпик!»

ПОБЕГВ ПРАГУ

Матери очень хотелось, чтобы у неё перед кухонным окном росло хоть немного цветов. Весь день ей приходилось смотреть на серую стену соседнего дома Здесь в Берлине, в районе Нойкёльна, все дворы были похожи на каменные ямы.

— Такой игрушечный садик, вот что тут надо бы, — часто говорила она.

Отец с Вальтером смастерили «игрушечный сад» — доска с загородкой, вот и всё. Оставалось только его покрасить и прибить под окно.

— Можно, я буду красить, отец?

— А уроки?

— Готовы!

Вальтер принёс тетради и показал отцу:

— Вот! Математика, сочинение… Всё!

— Ну как в седьмом, справляешься?

— Учитель Паппендиф считает меня первым учеником.

— А Уши?

— Да на самом деле она лучше меня учится!

— И ты с ней всё по-прежнему дружишь?

— С Уши? Ясно, дружу!

По лицу его было видно, что он этим очень гордится.

— А как маленькая Сара Абендрот? — Отец вытер кисточку, которую отмывал от краски, и внимательно поглядел на Вальтера.

Вальтер вздохнул:

— Ей не сладко приходится. Все её дразнят, прохода не дают.

— Все? — мать опустила на колени носок с начатой штопкой. — И ты тоже?

— Я? Да ты что, мама! Мы с Уши играем с ней на всех переменках. Но Паппендиф на каждом уроке ругает евреев.

— Бедная девочка! — мать ласково провела рукой по волосам Вальтера. — Никогда не будь жестоким и бессердечным, сынок!

Вальтер часто рассказывал дома про школу и про учителя Паппендифа. Теперь тот всегда ходил в коричневой рубашке, [4] а для похвалы знал только одно слово: «чётко». Он и сам двигался чётко, словно паяц на верёвочке. И про Сару Абендрот Вальтер часто рассказывал — как она тихо сидит одна на своей парте в углу. Паппендиф никогда её не вызывает. Эта девочка с бледным лицом для него просто не существует.

— Бедная девочка! — повторила мать. — Им становится всё труднее и труднее. — Она вздохнула.

— Это позор для всех нас! — Отец стукнул кисточкой по столу, словно хотел кого-то пристукнуть. — Уж хоть ты-то не обижай маленькую Сару!

Мать продолжала штопать.

Отец протянул Вальтеру пакет с зелёной краской.

— А может, ты и в самом деле сам покрасишь? Мне скоро пора уходить.

— Ура! — крикнул Вальтер.

— Достань с антресолей бутылку со скипидаром, — сказал отец.

Мать расстелила на столе газету. Отец поставил на неё «игрушечный сад», но как только Вальтер вышел за дверь, он сказал жене:

— Этот товарищ из Праги всё-таки не пришёл.

Они помолчали. Оба думали об одном и том же: сегодня вечером придётся уничтожить записку и сообщить Максу.

Вальтер вскарабкался в туалете на антресоли и стал искать там бутылку.

«Сам покрасишь!» Вот здорово!

Он даже запел от радости:

— У маляра облезла кисть, облезла кисть!.. [5]

В дверь позвонили. Коротко, громко. Ещё и ещё раз. И тут же изо всех сил забарабанили кулаками. Вальтер прислушался. В кухне было тихо.

— Открывайте! — раздался громкий голос. — А ну быстрее!

Снова забарабанили в дверь. Вальтер услышал медленные шаги отца. Тот шёл к двери. Из кухни донеслось звяканье — что это, конфорка на плите?

— Тайная полиция! Гестапо! Никому не выходить из квартиры!

От испуга Вальтер замер на месте.

Раздался топот. Много людей вошли в квартиру. Они быстро распахивали все двери. Дверь в туалет тоже открылась. Вальтер пригнулся за большой бельевой корзиной. Какой-то человек заглянул в дверь, потом захлопнул её.

Вальтер услышал, как щёлкнули каблуки.

— Никого!

— Вы токарь Вальтер Штайнер? — громко спросил кто-то в кухне.

— Да.

— А это ваша жена?

— Да.

И вдруг Вальтера осенило: «Они ведь не знают, что я здесь!» Он стал прислушиваться. Громкий голос задавал вопросы. Отвечали по очереди — то отец, то мать.

И вдруг мать громко вскрикнула. Удар… Конфорка со звоном упала на пол.

Мужской голос рявкнул:

— Арестовать! Эти скоты что-то сожгли!

В кухне послышался топот.

Вальтер затаил дыхание.

— Ах ты так! — в бешенстве крикнул кто-то.

Душераздирающий крик матери заставил Вальтера подскочить. Он стал ощупью искать ящик с инструментами, нашёл, схватил молоток. Но тут раздался спокойный голос отца:

— Ещё раз тронете жену, размозжу череп!

— Я вам покажу, как у меня под носом сжигать адреса и листовки! Скоты чёртовы! Коммунисты! — бесновался гестаповец. — Пальцы себе обожжёте, и то не поможет! Ваша нора в Нойкёльне окружена, красные звери! Все выходы у нас на примете! Никому не уйти! Вот это вам знакомо?

— Нет! — ответил отец.

— А это?

Что он показывает отцу?

— Нет, — повторил отец.

— А что поделывают ваши друзья в Праге?

Почему это он вдруг заговорил так приветливо?

— У меня нет никаких друзей в Праге.

Послышался насмешливый хохот. От приветливости не осталось и следа.

— Ах так? Тогда я тебе кое-кого покажу. Уж он-то тебе наверняка знаком, дружочек!

Тяжелые шаги в сторону двери. Теперь дверь открыли. Вальтер услышал, как гестаповец кого-то позвал.

— Ну, а вот этот тебе тоже не знаком?.. Хватит комедию ломать! Ведите его вниз. Он у нас научится говорить! Пошли, Вендлиц!

Вальтер услышал голос отца:

— Так, значит, Берт Вендлиц! Ну что ж, в Праге узнают, что ты шпик!

— Заткнись, а то сейчас…

Вальтер всё ещё сжимал в руке молоток. Пальцы так и впились в ручку. Но отец почему-то не замолчал. Он снова повторил то же самое — ещё громче, ещё отчетливее:

— В Праге узнают, что Берт Вендлиц шпик!

Что всё это значит? Вальтер прислушивался затаив дыхание.

— Тащи его вниз!

Грохот отодвигаемой мебели, упал стул, зазвенела разбитая посуда.

— Прощай, мать, будь молодцом! Всё! Можем идти!

— Как бы не так! Жена тоже арестована! Пятнадцать лет отсадит, не меньше.