Кто взял фальшивую ноту?

ТАИНСТВЕННЫЙ КОРИДОР И БАБА-ЯГА

Как и договорились, мы собрались на следующий день Каждый принес с собой музыкальный инструмент.

Сережка был со скрипкой, но под конвоем деда. Тот удивленно уставился на контрабас Уточкина, который притащил с собой Костя.

— М-м-да, — шевельнул дед седыми усами. — Занятную вещицу вы приобрели.

— Дедушка, ну ты уходи, — сказал Сережка. — Мы здесь сами управимся. Нас, знаешь, с руками и ногами возьмут в школу!

— Все это вполне вероятно, но что за фантазия — таскать с собой инструменты? В этом нет никакой необходимости.

— Дедушка!

— Ну ладно, ладно, только ты, ради бога, поосторожней со скрипкой!

И Сережкин дед нехотя покинул «Площадку встреч».

Мы посовещались немного и решили так: в школу войдут все, а к Геннадию Максимилиановичу, согласно жребию, отправимся я да Васька. Женька останется на «Площадке» и будет нас ждать.

Едва мы появились в вестибюле, как услышали сердитый голос Марии Ивановны:

— Куда это вы?

— Тетенька, — вежливо сказал я, — нам велели сегодня…

А Мария Ивановна пристально посмотрела на меня.

— Что-то личность твоя мне знакомая, — сказала она. Это было очень некстати, и я сорвал с носа очки. Мария Ивановна склонила голову набок и промолвила: — Нет, кажись, обозналась…

— Мы хотим записаться в школу, — вмешался в разговор Сережка. — Видите, у меня уже скрипка есть.

Сережка был одет с иголочки: новый бархатный костюм, пышный черный бант, белый крахмальный воротничок — ни дать ни взять Паганини!

— Ишь ведь, чего захотели: «записаться»! Да у нас, дорогуши, сперва экзамен отстрадать нужно. А потом то ли примут, то ли нет. Это уж как решит комиссия. Одним словом — прием!

— Мы хотим приняться, — вступил в беседу Гриша. — Нам сам директор велел прийти…

— Всех к Геннадию Максимилиановичу не пущу! — отрезала Мария Ивановна. — Давай делегацию.

— Мы так и хотим, — поспешно сказал я. — К Геннадию Максимилиановичу пойдем я и Вася.

— Вот и хорошо. А остальные — стоять у меня смирно!

Кабинет директора школы находился в самом начале коридора, но Васька вдруг предложил прогуляться по всей школе и посмотреть, что где находится.

Я хотел возразить ему: какие могут быть прогулки, когда нас послали по делу?

Но сказал:

— Давай.

Со мной иногда случается: думаю одно, а язык говорит совершенно другое. А коридору конца не было. Он то и дело поворачивал то в одну сторону, то в другую. С виду все было самое обыкновенное: стены, потолки, двери. Нет, пожалуй, двери были не совсем обычные. Каждая обита голубым дерматином. А на уровне глаз черные стеклянные дощечки: «КЛACC ПЕДАГОГА» — и вставлен кусочек картона с фамилией учителя. А больше всего меня удивило что нигде не указано, какой тут класс: первый, второй или третий? И нет привычных букв — как это принято в обычных школах — ни «А», ни «Б». Попробуй угадай, кто занимается в этих классах — то ли первоклассники, то ли старшеклассники.

И чем дальше мы шли, тем яснее мне становилось, что коридор музыкальной школы отличается от всех другие школьных коридоров: он был полон звуков.

У каждой двери — свой собственный голос. Вот у этой голос баяна. Я даже узнал песню, которую играл невидимый баянист: «Эй, ухнем!»

— Здорово ухает, — сказал Васька.

Мы немного постояли, послушали и двинулись дальше. Из-за другой двери раздавались короткие тяжелые возгласы, словно пароходные гудки.

Васька осторожно приоткрыл дверь. За ней оказалась еще одна, и между ними просторный тамбур, где спокойно могли бы уместиться два человека. Конечно, если один из них не был бы Васькой.

Когда я полез следом за Васькой в тамбур, вторая дверь слегка приоткрылась.

Мы испугались и хотели убежать. Но в классе не было ничего страшного: в квадратной светлой комнате у стенки примостился рояль, а посередине стоял высокий мальчишка с контрабасом. Он усердно водил смычком по толстым струнам, извлекая звуки, похожие на пароходные гудки.

Кроме него, в классе никого не было. Васька сразу осмелел.

— Дай попробовать, — весело попросил он, подходя контрабасисту.

Не переставая играть, тот ответил:

— Сейчас закончу этюд и так тебе дам, что в следующий раз не будешь мешать человеку заниматься!

Однако он не успел осуществить своей угрозы. В класс вошел учитель.

— Что вам угодно, молодые люди? — спросил он.

Учитель был маленького роста, в полтора раза меньше контрабаса и в два раза толще Васьки. Растопыренные пальцы рук лежали у него на животе, словно на глобусе. Он непрерывно барабанил ими по этому глобусу, где вместо Тихого или Великого океана ослепительно сверкала белая рубашка.

Дважды прокатившись по классу взад и вперед, он повторил:

— Что же вам угодно?

— Интересуются, — ответил за нас мальчишка-контрабасист. — Особенно этот. — Он показал смычком на Ваську. — Прямо рвется поиграть…

— Похвально, похвально, — сказал учитель. — Значит, хотите учиться на контрабасе?

— Нет… — промямлил Васька, пятясь к двери. — Я… уже… виолончелист…

— Чудесно, чудесно, значит, наш близкий родственник? А вы, позвольте спросить…

Словоохотливый учитель что-то говорил, но Васька был уже в коридоре, где еще раньше очутился и я.

— Знаешь, — говорю, — хватит с меня. Пошли к директору, и все!

Но с Васькой разве договоришься?

Он начал рассматривать портреты композиторов. Потом прилип к большому стенду, где было много картинок из какой-то сказочной оперы. Васькино внимание привлек рисунок бабы-яги.

— Хорошая картинка, — сказал Васька и, пользуясь ногтем как бритвой, принялся отдирать рисунок от стенда.

— Что ты делаешь?! — воскликнул я, со страхом озираясь по сторонам.

— Хорошая вещь всегда пригодится, — ответил Васька, пряча бабу-ягу в карман.

Наконец мы очутились возле кабинета директора…

ХРУСТАЛЬНЫЙ ДОМ КВИНТЫ

Надпись «ДИРЕКТОР» навела Ваську на серьезные размышления.

— А почему, собственно, мы должны идти туда вместе? — спросил он.

Я, ни слова не говоря, повернулся и пошел прочь.

— Эй! — крикнул Васька. — Погоди. Ты чего такой нервный стал? Слова ему не скажи!.. Ладно, пошли вместе, только ты иди впереди. Очки не забудь снять.

Я сдернул очки и постучал в дверь.

Моя рука отскакивала от дерматина, словно мяч от ракетки, но толку никакого.

Тогда я легонько приоткрыл первую дверь. Мы услышали звуки рояля и голоса.

Я хотел посоветовать Ваське подождать в коридоре, но он толкнул меня вперед. Вторая дверь распахнулась, и мы очутились в кабинете директора.

За роялем сидела маленькая девочка со светлыми косичками. Она играла и пела тоненьким голоском:

В лесу родилась елочка,

В лесу она росла,

Зимой и летом стройная,

Зеленая была…

Геннадий Максимилианович вполголоса ей подпевал.

Мне стало даже немного неловко за директора школы. Я, например, последний раз пел эту песенку, когда еще в школу не ходил.

Чтобы не смущать Геннадия Максимилиановича, я уставился на люстру, хотя без очков ничего толком не видел.

А песенка продолжалась:

Трусишка зайка серенький

Под елочкой скакал…

Геннадий Максимилианович взмахнул рукой и сказал:

— А сейчас погромче, форте, форте, смелее!

И сам во все горло запел:

Порою волк, сердитый волк…

Вдруг Васька не выдержал и фыркнул. Девочка запнулась, а Геннадий Максимилианович повернулся к Ваське и так взглянул на весельчака, что у Васьки, по-моему, пропала всякая охота веселиться.

— Продолжим, — сказал Геннадий Максимилианович и, все еще глядя на Ваську, повторил: